Нужен

Кен недовольно порыкивает. Чикуса смотрит неодобрительно, с затаённым беспокойством. Хром всё чаще прячет глаза. Подозревают. И молчат. Только Фран всё чаще пытается озвучить висящую в воздухе догадку, но Бельфегор обрывает его на полуслове. Стилетом, пущенным в миллиметре от маленького вздёрнутого носа. Чаще оплеухой. Редко – поцелуем, - он по-прежнему не церемонится со своим подопечным. И не отходит от него ни на шаг, когда Фран навещает бывшего учителя. Принц, конечно, сумасшедший, и, наверно, именно поэтому, когда Мукуро чувствует на себе его внимательный взгляд, ему кажется, что тот видит, чует его подступающее безумие. Не вмешивается сам и не даёт вмешаться Франу. Наверно, ему просто интересно наблюдать за процессом, и, возможно, он даже слышит, как муторно, тонко и противно - как будто вот-вот разорвётся - звенит у Мукуро в груди, когда туманник принуждённо смеётся. Он понимает, что этим никого не обмануть, но играет до конца. Мукуро теперь часто смеётся. Громко и неестественно. Или ухмыляется. Просто улыбаться, как раньше, не получается – тогда точно разорвётся, – больно. Оказалось, даже больней, чем впервые познать Путь. Шесть первых раз. Над ним ставили нечеловеческие эксперименты. Швыряли раз за разом в адское пекло в попытках создать идеальное оружие, чтобы повысить авторитет Семьи в криминальном мире. Повысить удалось только смертность: он избавился от всех, кто мучил его, от каждого, кто был к этому хоть как-то причастен, но ад остался с ним навсегда. И теперь Мукуро сам нашёл туда новый, ещё незнакомый ему доселе Путь. Наверно, им слишком часто давали совместные задания. Туман скроет надвигающийся ураган, - наставительным тоном вещал Реборн, кидая им в руки план будущей операции. Вынужденный напарник корчил недовольные гримасы, но перечить Реборну не смел. Гокудера не доверял Мукуро ни на миг: не подпускал к полученным в драке ранам, хамским образом спихивал его с двуспальной кровати, грозя переломами и динамитом, когда им приходилось делить один номер, прикрываясь иллюзией семейной пары, сам разрабатывал новый план действий, если того требовала ситуация, и никогда не поворачивался к нему спиной. Мукуро в свою очередь не скупился на двусмысленные комментарии, едкие ухмылки и мелкие пакости, но его плечо всегда оказывалось рядом, чтобы усталый или раненый Гокудера мог на него опереться. Мукуро терпел мат, мирился с сигаретным дымом и оглушающей особенностью его оружия, из-за которого потом приходилось общаться знаками, и с привычной ухмылкой выдерживал острый, не предвещающий ничего доброго взгляд, когда Реборн давал им новое совместное задание. Потому что уже понимал, что попался. Мукуро действовал исподтишка: вился вокруг него плющом, намекал пространно, спаивал коньяком и помогал прикуривать. В его карманах навсегда поселилось несколько серебряных зажигалок – тот часто терял свои в мирной жизни. Но в ответ получал лишь скептичное фырканье и усмешки – у Хаято была очень – для Мукуро даже слишком - хорошая память и очень малый лимит доверия, который Гокудера не без опаски открыл ему совсем недавно и под очень большие проценты. Мукуро не помнил точно, когда это началось: может быть, когда вселился в его тело и ощутил – впервые - как слабо, но так чётко, так неожиданно живо, что кольнуло даже в похолодевших от кровопотери пальцах – так больно ёкнуло чужое сердце, когда он кинул его израненное тело в атаку на будущего Джудайме. Или во время одной из совместных миссий, когда Мукуро поймал пулю, а потом Гокудера вытаскивал ее, разрешив держаться за себя, потому что обезболивающего не было. И потому что пуля предназначалась не для чужого межреберья, а для его, Гокудеры, головы. Мукуро хорошо запомнил горечь во рту от спиртного, слепящее бликами лезвие ножа и горячие пальцы Хаято вгрызающиеся в развороченную выстрелом плоть. Перед глазами плыла манящая темнота, бок взрывался болью на каждой кочке, а Мукуро из последних сил цеплялся ускользающим сознанием за пахнущий сигаретами мат, пока Гокудера выжимал газ, добираясь до ближайшего врача. Или, может, когда он впервые встретился с ним взглядом… Мукуро иногда вспоминает, анализирует, пытается найти точку отсчёта, чтобы решить проблему. Теряется… Путается. Мукуро редко теряет самообладание, но когда он сидит на очередном собрании Семьи за глянцевым прямоугольником стола и видит, какой взгляд Гокудера кидает на Ямамото, когда замечает мимолётную улыбку в ответ на губах, с которых ещё не стёрлись поцелуи Скуало, древко трезубца с треском ломается в его пальцах. Он ничего не может сделать, потому что Хаято и сам знает, что не единственный. Мукуро не брезгует никакими методами, приносящими результат, но в данной ситуации насилие и обман он уместными не считает. Мукуро не нужна безвольная кукла. Гокудера нужен ему весь. С головы до ног, со всеми достоинствами и изъянами, со всеми дурными привычками и прокуренными внутренностями, с нестерпимой собачьей верностью, с пронзительным взглядом и колким языком, сухими губами и острыми коленями, с тем самым темпераментом, который он не мог сдержать в свои четырнадцать, и который – Мукуро в этом уверен – проявляется теперь не только в бою, но и в постели. А еще он хочет, до темноты в глазах хочет, чтобы Гокудера хоть раз взглянул на него так, как смотрит на Ямамото, когда думает, что его не замечают. Мукуро не делает исключений. Хаято - единственное. И Рокудо молча бесится в бессильной ярости, вытаскивая занозы из ладоней. Всё, что ему остаётся – это дождаться. Кен отправляется на охоту, Хром убегает на свидание, и Мукуро ткёт из воздуха и желаний светловолосый, худощавый образ, надеясь, что Франу не придёт в голову нагрянуть в гости без предупреждения, а в дверном проёме не блеснут очки обеспокоенного Чикусы. Какипи знает. Догадался совсем недавно, когда увидел нагруженного чемоданами Хаято, направляющегося с Джудайме в аэропорт, а спустя час застал его же в постели Мукуро. С тех пор Мукуро не скрывается, но и в то же время старается улучить момент относительного одиночества. Он сам выдумывает ему родинки и шрамы там, где не видел, подбирает вкус кожи и губ, которых никогда не пробовал, угадывает тембры голоса, которых никогда не слышал, и он почему-то уверен, что от удовольствия Гокудера стонет так же низко и гортанно, как и от боли. Мукуро точно знает его запах, восстанавливает его до конечной ноты, до последнего оттенка. Мукуро дышит им и трахает выдуманного Гокудеру до изнеможенья на старой, продавленной, скрипучей кровати. Но этого так мало. Катастрофически мало. От взрыва вздрагивает земля под ногами. Связь трещит помехами. На западе над кронами деревьев густыми клубами вздымается сизый дым, скрывая низко висящую жёлтую луну. В наушнике натужно хрипит вдрызг прокуренный голос. Мукуро редко теряет хладнокровие, но сейчас он бежит со всех ног, сбивая каблуки, трезубцем рассекает выставленные на пути барьерные иллюзии, цепляясь полами плаща за сухие колючие ветки подлеска. В жилах тахикардией колотится ярость. Гокудера… Идиот. Самоубийца. Вечно на передовой. Вечно готовый положить свою жизнь на алтарь своего обожаемого Джудайме. Он отступает, по приказу босса перебарывая своё безрассудство, но он слишком горд и всё ещё слишком самонадеян, чтобы позвать на помощь. Даже если знает, что шансов выжить почти нет. Даже когда добивают. Тень отделяется от тьмы внезапно, но Мукуро почувствовал чужака на несколько шагов вперёд и уже готов к нападению. Он взмахивает трезубцем, высвобождая Путь, уворачивается от удара, не замечая неровность земли, и чёрное небо летит ему под ноги. На плече смыкаются жёсткие пальцы, удерживая его в миллиметре от падения. Сталь молнией разрезает мглу, брызги крови взмывают вверх потерявшим земное притяжение дождём. В прелую листву тяжело обрушивается грузное тело врага с рассечённой грудью, уже опутанное, забравшимися под кожу ядовитыми лотосами. Мукуро становится на ноги, Ямамото сильней сжимает его руку, сминая ткань плаща. По лезвию катаны тянутся тугие красные струи. - Мы нужны Тсуне. - Он там, – выдыхает Мукуро. Он не благодарит Ямамото не потому, что ему не нужна была помощь. Не потому, что от долгого быстрого бега лёгкие горят огнём и не хватает воздуха. И даже не потому, что всё внутри уже давно изъедено бессильной жгучей ненавистью. Он просто видит его лицо: непроницаемое и сосредоточенное. Кажется, ночь передала глазам мечника весь свой бездонный, безысходный мрак. Мукуро видит чёрную каплю неповреждённого передатчика в ухе и точно знает, что сейчас в нём - так же как и в его собственном - захлёбывается кровью Гокудера. - Он знал, на что шёл. - Ямамото уже давно не был тем беззаботным парнем с непробиваемым оптимизмом. Он бросил бейсбол, вступив на путь меча, и с тех пор больше никогда не переворачивал меч тупой стороной для атаки. От него давно не было слышно весёлого, заливистого смеха, а легкомыслие он растерял где-то в схватках. Теперь он улыбается, когда нужно и кому нужно. Всегда собран и серьёзен. Всегда настороже. Идёт к цели, чётко оценивая ситуацию, не задерживая взгляда на тех, через кого пришлось перешагнуть. Подопечный офицера Варии. Ученик Скуало. Быстрый, точный, расчётливый, проницательный, безжалостный. Настоящий мафиози. - Ублюдок! – Алый глаз мгновенно обрамляет вспыхнувшее Пламя, на щеке чёрной сетью проступает клеймо проклятья. Ямамото кривит в ухмылке разбитые губы - края поджившей раны расходятся, и вниз по подбородку скользит кровавая капля, в сумраке ночного леса она кажется чёрной: - Он не любит тебя. - Знаю. - Наушник глушит треском. Коротко, тонко пищит и замолкает. Связь теряется. В голове, как и в ушах, внезапная глухая распирающая тишина, как будто лопнула барабанная перепонка. - Ты не нужен ему. – Жёсткий голос мешается с отдалённым грохотом нового взрыва. Мукуро с бешеной скоростью проворачивает в пальцах трезубец. Воздух свистит от сопротивленья, древко расплывчато бликует. - Знаю. – Смазанный удар основанием трезубца обеспечивает мечнику новый шрам на подбородке, и освобождает Мукуро от его цепкой хватки. От вони палёного человеческого мяса подкатывает тошнота, рассеивающийся дым царапает трахею. Мукуро надрывно кашляет в кулак, перепрыгивая через обгорелые трупы, подошвами сапог скользит по пропитанной кровью траве, цепляется за обугленные стволы деревьев, обжигая пальцы. Неглубокая воронка – эпицентр сраженья. Семь ублюдков над эпицентром его существования. Мукуро слышит глумливый смех, видит между мелькающими ботинками неподвижное, скрюченное под ударами тело, и зажигает кольца. Разум чист как никогда, два кольца Ада позволяют высвободить сразу несколько путей, а воображение творит жесточайшую месть. Мукуро выпускает на свободу всю свою злость, всю ненависть, всю скопившуюся в нём горечь и обиду. Реальные иллюзии выплёскиваются из тьмы, жадно оплетают, травят, разрывают, жгут. Медленно. Пока Мукуро латает повреждённые органы и ткани, сращивает переломанные кости, а Гокудера пытается выблевать желудок. Рокудо держит липкие от крови волосы, смотрит на фиолетовую гематому над белым, лоснящимся потом виском и думает, что это сотрясение. И что, если бы попали чуть ниже… Очень медленно. Мукуро подвязывает Гокудере выбитую из плеча руку, обеспокоено всматриваясь в мутный расфокусированный взгляд. В груди вздрагивает, сжимается и тянет, когда разбитые губы подрывника складываются в слабую вымученную улыбку, прежде чем он теряет сознание. Очень-очень медленно. Он не Савада. Он не прощает, и ему не жаль. Мукуро не замаливает свои грехи, как мнительный Дечимо, и не боится за свою жестокость попасть после смерти в ад. Он там уже был. Он сам умеет его создавать. Мукуро несёт Гокудеру к открытой площадке, куда уже направлен вертолёт с группой медиков. За спиной звенят агонизирующие крики, вскидываются окровавленные, увенчанные цветами лианы, низко рычит и хрипло дышит серой выползающая из растрескавшейся земли преисподняя. В ночном небе яркие точки приближающихся проблесковых маячков. Порывы холодного ветра набрасывают чёлку на глаза, бьют под усталые колени, скребут ледяными руками под изорванным плащом. Рокудо прижимает к себе бесчувственное тело, пытаясь согреть его своим теплом, дышит на измазанное потёками крови и грязи лицо, жадно втягивает в себя его запах. И, понимая, что другого шанса может не представиться, осторожно приникает к запекшимся губам. От сладости ворованного прикосновенья Мукуро ведёт так, что приходится опуститься на колено и упереться спиной в ближайшее дерево. Весь он напрягается до звенящей боли в каждой мышце, когда Гокудера тихо выдыхает, и сквозь шум работающих лопастей, опускающегося на землю вертолёта, Мукуро ловит губами имя. Не его имя. Как будто Мукуро не знал, кто ему нужен. В груди наконец-то рвётся. Выплёскивается желчью горечь и злость, ядом разливается по всему организму. Впитывается. Путь замыкается в круг. Новый круг его личного ада. Мукуро осознаёт, что больше не сможет противостоять искушению. Не хочет. Он даст Хаято то, чего ему не хватает, и возьмёт то, чего так давно хотел сам. Круг выстлан обманом, пропитан запахом Гокудеры, дрожит ударами их, стучащих вразлад сердец, затягивает тугие тёплые петли объятий на шее. Он зыбок и неверен, и им трудно управлять. Мукуро вязнет в нём всё больше, но упрямо продолжает идти по нему вот уже несколько месяцев. Осознанно и одержимо. Кожа настоящего Хаято слаще и нежней, чем у иллюзии. И темперамент у него бешеный, как Мукуро и подозревал. Как и хотел. Гокудера вообще весь такой, как хотел Мукуро. Он больно кусается, когда Рокудо вбивает его в матрац и громко стонет хриплым грудным голосом, когда кончает. Гокудера любит курить в постели после секса и засыпать у него на груди, просунув ладонь под его плечо и втиснув колено ему между ног. Спит Хаято неспокойно, часто просыпается, трогает его сильное, натренированное тело, проводит по коротким чёрным волосам и сквозь размытую светом из окна темноту вглядывается в карие глаза, словно проверяя, здесь ли ещё его любовник. Обычно, после этих нехитрых манипуляций, Мукуро снова опрокидывает его на спину. Как и сегодня. Гокудера ругается сиплым спросонья голосом, сжимает коленями его рёбра и стягивает с Мукуро трусы. Он дрожит от возбуждения и прикусывает ему губу, когда Рокудо входит в него. Подаётся навстречу резко, нетерпеливо, захлёбываясь стонами. Мукуро вколачивается в него быстро и размашисто. Так, как нравится Хаято. Возбуждение кипит внизу живота, горячей волной прокатывается вверх вдоль позвоночника, голова кружится от подступающего оргазма. Гокудера громко охает и внезапно скидывает его с себя. Мукуро мучительно стонет, ловит горячие бока забравшегося на него сверху Хаято и тянет его вниз. Гокудера весь мокрый, его трясёт, но он насаживается медленно, до половины, сжимает его мышцами и соскальзывает. И ещё раз. Мукуро задыхается и мечется под ним, вскидывая бёдра, чтобы проникнуть глубже. Хаято содрогается от каждого его толчка, но продолжает мучить. Вылизывает его пересохшие губы, языком тянет влажную дорожку по щеке, прикусывает мочку уха и шепчет. Мукуро лихорадит. Кажется, член сейчас лопнет от напряжения. Да и он сам тоже. Сквозь волны захлёстывающего возбуждения он улавливает обрывки фраз. Кажется, Хаято спрашивает что-то… про стычку с Генкши… Мукуро что-то ему отвечает сквозь сорванное дыхание, кажется, что было непросто. Сейчас Мукуро почти не отвечает за свои слова. Гокудера повторяет эту пытку снова и снова, задыхается сам, но контролирует плывущего Мукуро. У Мукуро темнеет перед глазами, он ловит тяжелый воздух, каждый раз думая, что следующий вдох точно последний, и скребёт ногтями по выступающим ребрам, безрезультатно пытаясь насадить на себя Гокудеру. Тот всхлипывает, упирается и сквозь шум в ушах Мукуро слышит его несвязное бормотание. Что-то про Хибари… Гокудера, чёртов извращенец, снова требует ответа, а Мукуро вспоминает, что Ямамото не дрался с Хибари, разве что давным-давно, кто-то говорил ему, что они сцепились как-то в школе… Страх резкой, холодной волной отрезвляет и смывает возбуждение так резко, что становится больно. Мукуро замирает, не успевая ответить. В последнее время Хаято задаёт слишком много вопросов, как будто что-то пытается выяснить, нарочно путает, используя самые неподходящие для вопросов моменты. Как будто что-то подозревает. Мукуро стискивает его бёдра и с силой, одним движением насаживает на себя. Гокудера протяжно стонет, упирается ладонями ему в плечи, сладко выгибается, запрокинув голову. Мукуро держит его, не давая отстраниться, и резко, грубо вдалбливается. Хаято подбрасывает от каждого толчка, белая кожа лоснится потом, голова падает на грудь, к раскрасневшемуся лицу прилипают волосы. Дышит через стон, и, кажется, забывает свой вопрос. Мукуро перекатывается через бок, переворачивает его на спину, не вынимая. Обхватывает ладонью конвульсивно вздрогнувший член. Вколачивается хаотично, глубоко, цепляя простату, присасывается к приоткрытому рту, ныряет внутрь языком, глотает горячие, влажные вскрики. - Хаято… - на вдохе, когда отрывается от припухших губ, чтобы глотнуть воздуха, - скажи… - и снова приникает. - Люблю тебя… - Гокудера со смачным звуком рвёт поцелуй и закидывает ноги ему на плечи. Ладонями скользит вниз по рукам Мукуро, переплетается с ним пальцами и неистово подмахивает. Светловолосая голова лихорадочно мечется по подушке, последний звук утопает в долгом горловом стоне. Гокудера выгибается, дрожит, сжимает пальцы так, что у Мукуро хрустят суставы, и выстреливает тягучей спермой ему на живот. Мукуро закусывает губу, сдерживаясь из последних сил, сгребает в горсть его волосы на затылке, фиксируя голову, и пока Гокудера кончает, сквозь пелену наслаждения он смотрит в его пьяные глаза, в прозрачной зелени которых вспыхивают разноцветные искры хранящихся в нём потоков Пламени. Член сжимают сокращающиеся мышцы, Хаято продолжает двигаться по инерции, и Мукуро не выдерживает - содрогнувшись, изливается в него, не замечая боли в прокушенной губе. Ночь накрывает их прохладным ветреным покрывалом. За окном далёкий гул города, негромкий рык редких машин. Пол выстлан обрывками лунных простыней, по потолку ползут кривые когтистые тени. Рокудо прижимает горячего, расслабленного Гокудеру к своему боку и целует в мокрую растрёпанную макушку, слушает его мерное дыхание, всем телом впитывая его сонное, уютное тепло, зная, что следующий раз теперь будет не скоро. На завтрак у Хаято чёрный кофе, крепкая сигарета и безрадостная улыбка. Всю эту горечь Мукуро на прощанье поцелуем собирает с его губ. Ему и своей достаточно, но он готов на передозировку, лишь бы Хаято стало хоть чуточку легче. Гокудера неловко утыкается ему носом куда-то под ухо. Целует в шею. Мукуро слышит, как Хаято чуть слышно, как можно незаметней и быстрее - словно ворует - вдыхает его - не его запах. В открытое окно хмурится свинцовое небо, прелым сквозняком тянется багряно–золотая тоска. Мукуро ненавидит осень. Слишком холодно, слишком мало света, слишком много дождя. Он любит лето – тёплое, солнечное, зелёное. А Гокудера любит осень. Потому что много дождя. Потому что Ямамото заедает скука, и он плохо переносит одиночество – Скуало частенько в это время года берёт отпуск, чтобы погреть свои старые шрамы где-нибудь на жарком экваторе. Осенью он приходит к Гокудере чаще обычного, вынуждая Мукуро на время отойти в сторону. Вонгола ведёт переговоры с Варией по условиям нового годового контракта и окончательно переселяется в итальянский особняк. Командный состав элитного отряда откровенно скучает и, лениво расковыривая давно заделанные повреждения в старых стенах, ностальгирует в лабиринтах коридоров именья, которое они когда-то пытались захватить. Офицеры берутся за любые миссии, устраивают попойки, втягивают в хулиганские дебоши Вонгольских Хранителей и отбывать домой, кажется, не собираются. Тсуна практически не вылезает из покоев Занзаса, таскает туда по утрам подносы с завтраком, и никто не тешит себя надеждой на то, что Десятый просто пытается добиться более удобных условий соглашения для Семьи. Вонгола скоро срастётся с Варией. Мукуро не против переезда - так проще и удобней, кажется ему. Так можно чаще наведываться к Гокудере и меньше риска попасться Ямамото. Так лучше – решает Рокудо. А потом хочет послать всё к чёрту, когда на очередной вечеринке в стиле Вонголы он замечает, каким взглядом Гокудера провожает до дверей Скуало и Ямамото. Суперби, из-за контракта вырванный на неделю из отпуска, обнимает мечника за плечи и уводит его с середины праздника под скабрезные шуточки изрядно поднабравшихся варийцев. У этих двоих отношения чуть ли не со времён битвы за кольца. Потом было десятилетнее будущее. Там Скуало был старше, сдержанней и точно знал, чего хотел. Гокудера просто не успел. Не успел подойти, не успел сказать, даже чувств своих еще понять не успел. Смог признаться, только когда стало совсем невыносимо, когда Ямамото уже изменился и перестал «играть» в мафию. Когда уже был со Скуало. Мукуро понимает, что Гокудера не вмешивается в их отношения, потому что боится потерять то малое, что у него есть. Мукуро видит его глаза и ему не хочется ломать новое древко. Он уходит на веранду и, проходя мимо Гокудеры, попутно вкладывает в его ладонь бокал вина. Мукуро помнит, что он любит сухое. Осень дышит прохладой и сырыми туманами. Остужает голову. Отгороженный от праздничного шума стеклянными дверями, через некоторое время Мукуро ожидаемо выцепляет взглядом из жизнерадостной суеты высокую худую фигуру. Гокудера пьёт вино и внимательно смотрит на него из-за хрустального края. Рукоятка хрустит под пальцами. Ямамото знает о его обмане – Мукуро видит это в случайно пойманном взгляде в переполненном самодовольным превосходством лице с кривой полоской ухмылки. В одном из коридоров особняка он застаёт Ямамото, торопливо запихивающего Гокудеру в двери первой попавшейся комнаты. Хаято негромко возмущается и слабо сопротивляется. Губы Такеши касаются пепельных прядей, прикрывающих ухо, шепчут что-то. Тёмный взгляд не отрывается от Мукуро. Широкая, покрытая короткими белёсыми шрамами, смуглая ладонь ложится Гокудере на ягодицу, с силой сжимает. Гокудера подчиняется. В широком торцевом окне тяжёлое серое небо, пойманное в паутину голых, потемневших от дождя, ветвей – они напоминают Мукуро чёрную сеть его проклятья. Он смотрит на лужу плавящегося под тонким облаком солнца и стискивает зубы. Стоит под дверью, обессилено привалившись спиной к стене и с ненормальным, мазохистским удовольствием слушает томные переливы двух голосов, шорох одежд, вбирает сквозящий из микроскопических щелей запах секса. В Мукуро ни капли возбуждения - только пустота. Глухой, чёрный вакуум. Мукуро зависает в нём, как муха в паутине, и ему кажется, что эта осень будет длиться бесконечно, как замкнутый круг его личного ада, который он уже не в силах разорвать. Ямамото пользует Гокудеру и уходит сразу, не успев восстановить дыханья, на ходу натягивая пиджак и застёгивая ремень на смятых брюках. Окидывает мутным, тёмным взглядом Мукуро, и по его лицу расползается паскудная, торжествующая улыбка, как будто он только что выбил очередной хоум - ран: - Тебе не идёт мой облик. Ямамото знает, но молчит. И Мукуро тоже молчит. И тоже, как Гокудера, не вмешивается в чужие отношения. Не лезет в их участившиеся ссоры. Не заостряет внимания на том, что во время близости Хаято всё чаще закрывает глаза, и он больше не может видеть калейдоскопа разноцветных всполохов в прозрачных глазах. Ему достаточно чувствовать горячее, мокрое, бьющееся тело под собой, целовать влажные губы, держать его в своих руках, дышать им. Мукуро не пользуется разладами Ямамото и Гокудеры - помалкивает о своих чувствах и не даёт Суперби ни намёка на измены его любовника. Мукуро ничего не боится – он просто не может потерять то, что есть у него. - В вашем треугольнике ты – тупой угол, – говорит Хибари. Мукуро всегда восхищала его прямолинейность. И он всегда знал, насколько этот воробей силён в иллюзиях. Поэтому Мукуро лишь обречённо вздохнул, не сделав и попытки к бегству, когда Хибари однажды на рассвете застал его выходящим из комнаты Гокудеры. Кёе, конечно, не составило труда понять, что перед ним далеко не Ямамото. Мукуро расплывается в ухмылке: - Как интересно. А что у тебя по математике было? У треугольника только три угла. А у нас квадрат. Ты знаешь сколько углов у… - Не суть, – обрывает его Хибари, раздражённо дёрнув плечом, – ты меня понял. Ты и так псих, каких поискать, а так совсем свихнёшься. – И его такт Мукуро особенно ценил. - Какое тебе до этого дело? – Сквозь ухмылку цедит Мукуро и крепче сжимает трезубец. Тяжёлый синий взгляд пытается пригвоздить к полу, но руки покоятся в карманах брюк и не ныряют под расстёгнутый пиджак за тонфа. - До тебя – никакого. Наги волнуется. А первый триместр самый опасный. – А умение Хибари преподносить сюрпризы просто повергало Мукуро в немой восторг. Или это он сам настолько запутался, завяз в любовных перипетиях своей жизни, что не видел дальше собственного носа – сам себя Мукуро удивлял не часто. - Чёрт! Туман, закрой рот. К тому же твои фокусы сказываются на Гокудере. Он плохо ест, плохо спит и в последнее время эмоционально нестабилен. Это нарушает дисциплину и отражается на качестве выполнения заданий. Продолжишь в том же духе, и с одного из них он может не вернуться. Или просто рехнётся вместе с тобой. Разберись с этим побыстрей, иначе… - Камикорос? – Мукуро смеётся. Весело, долго, надрывно, взахлёб. Так, что Хибари передёргивает, а Мукуро понимает, что действительно сходит с ума. Он не боится сумасшествия – он лишился рассудка, когда умудрился втрескаться в Гокудеру. Или когда залез к нему в постель. Мукуро ничего не боится. Чувство страха растерялось где-то на дорогах в ад, а его отголоски остались плавать в стеклянной колбе на нижних этажах Вендиче. Но он чувствует, как неприятно ворочается в груди, и что-то ледяное, голодное начинает сосать под ложечкой, когда он на секунду представляет озвученные Хибари последствия. Мукуро может практически всё: красиво одеваться и красиво убивать, создавать живые иллюзии и управлять живыми людьми. Мукуро много чего умеет, но он так и не научился проигрывать, и поэтому – чтобы не было слишком унизительно и горько – Мукуро по-своему складывает оружие. Он обесценивает, выстраивает собственную логику, как бы всё внутри него не протестовало против этого. У Мукуро никогда не было слабых мест. У Мукуро были только орудия для достижения своих целей. Гокудера стал увлечением. Практически слабым местом. Приобрёл для него слишком большое значение, занял в его жизни исключительное положение. Никто не может контролировать жизнь Мукуро, кроме самого Мукуро. Ему не нужны исключения. У него не должно быть слабых мест. Мукуро может всё: разорвать круг, сойти с пути, отпустить эту больную, бесполезную любовь и отойти с привычной сардонической усмешкой. Оставить - отдать - выбросить. Пусть Такеши подавится. Пусть сам Мукуро сдохнет, но никто, ничто и никогда не будет им управлять. Теперь Мукуро может улыбаться – внутри уже давно разорвалось. И зарубцевалось. - Ты меня понял, – удовлетворённо кивает Хибари. Мукуро приходит ночью, как обычно, когда весь особняк погружён в глубокий сон. Окно нараспашку. По комнате гуляет холодный ветер. Запах дождя претит, как и чужая личина. Мукуро захлопывает глухо звякнувшие двойным стеклом створки. Будит Хаято, как обычно, - пальцами зарывается в волосы, касается губами белого виска. Гокудера шумно вздыхает, перекатываясь на спину, и мягко перехватывает его запястье. Смотрит из-под прикрытых ресниц сонно, расфокусировано, выжидающе. Всё как всегда. Мукуро не верит в то, что этого больше не будет. Медлит. Не набрасывается с поцелуями, не шарит жадными руками по горячему, расслабленному со сна телу, и Гокудера непонимающе хмурится, садясь в постели. Мукуро сжимает в пальцах его тёплую руку. Он хочет, чтобы она оставалась такой же тёплой ещё как можно дольше. К ладоням не липнет страх, волнение не застревает комом в горле, не мешает говорить. Чужой облик схлынывает плавно, как отступающая с берега волна. Мукуро ничего не боится. Просто не смотрит на Гокудеру. Просто не может позволить своему голосу сорваться. Мукуро рассказывает подробно и тихо. Гокудера бьёт чётко и сильно. Так, что Мукуро отлетает к стене. Удар не стал для него неожиданностью, но он не поставил блок, не закрылся иллюзией, потому что полностью уверен, что он это заслужил. Мукуро все еще полулежит, утирая рукавом кровь с разбитой губы, когда Гокудера неторопливо подходит к нему, небрежно засунув руки в карманы пижамных штанов. Присаживается рядом. - Чего не исчезаешь, великий маг и волшебник? Ещё хочешь? Мукуро смотрит на него из-под растрёпанной чёлки, чувствуя, как немеет левая половина лица, и понимает, что не хочет, ни хрена он не хочет без Гокудеры. - И как долго это продолжается? – Фыркает Гокудера. - Полгода. – Второй удар Мукуро успешно перехватывает. - Чёртов ублюдок! А я начал замечать только два месяца назад! – А вот следующий позорно пропускает. Затылок искрит болью, подбородок, кажется, уже не собрать, перед глазами рябит размытое лицо Гокудеры. - Идиот ты, Мукуро! Как есть идиот! Я же не тупой. И не слепой. Думаешь, я не замечал, как ты смотришь на меня? Думаешь, не помню, кто вытащил меня с той грёбаной поляны. – Гокудера усаживается рядом с Мукуро, закуривает. В ушах уже почти не шумит, Мукуро садится удобней, проверяет наличие подбородка и отсутствие трещины в затылке. - Пиздец, я сначала думал, что свихнулся, – поводит головой Гокудера и затягивается глубоко, почти на полсигареты. Молчит долго, закусив щёку с внутренней стороны. Мукуро ждёт. Это то, что он умеет делать идеально. - К тому же, вы разные совсем, – наконец, произносит Гокудера и закуривает новую сигарету, потому что эта уже стлела. Мукуро с любопытством склоняет голову набок, словно хочет лучше слышать. Или подставляет ухо для удара. У Гокудеры чешутся руки, но он только сильней сжимает фильтр зубами: - Ямамото просто трахал и уходил. А ты… Ты гребаный кретин! Ты даже не заметил, что я уже месяц как выкинул этого придурка из своей головы и из постели. Мукуро прикрывает глаза, потому что перед ними снова плывёт и рябит. Он, конечно, слышал, что люди от любви иногда глохнут и слепнут, но чтобы настолько… Мукуро согласен с каждым эпитетом, которым его награждает взбешённый Гокудера, когда Мукуро набрасывается на него, валит на пол, перехватывает сжатые в кулаки руки, вылизывает шею, залезает ему в штаны. Мукуро поддакивает всем его ругательствам – от осла до пидораса – потому что ему позволено собрать их, оседающих влажным дыханьем, с его губ, потому что тело Гокудеры само подставляется под его ладони, потому что никто в мире не умеет материться таким тихим ласковым шёпотом, потому что теперь Мукуро не нужно прятаться за чужим лицом, потому что он ему нужен.