Ready or not?

Час за часом этот день убегает, и всё новые тени выползают из-под колес машин и стен высотных зданий. Вскоре черная вода, словно неизбежное цунами в замедленной съемке, набегает на парковку в Ванкувере, грозясь проглотить её полностью, не разжевывая, вскоре одна за одной высыпаются прелестные яркие звезды, словно кусочки раздробленного бриллианта, рассеянные по небосводу. Круглобокая луна медленно выползает на сцену, затмевая триумф солнца, и ночь вступает в свои права. Дженсен идет через пустую парковку, вышагивая медленно и важно, будто ступая по красной ковровой дорожке хрустальными ботинками с золотой шнуровкой, злыми очами пожирая квадратный глаз окна трейлера прямо перед собой. Его жестяные стены отдавали серебром при лунном свете, казалось, будто за его тяжёлой дверью таится дом охотника на вампиров. Хотя на деле дружелюбно улыбающийся мужчина, высунув свою взлохмаченную голову в проём, не был и близко на него похож: скорее уж на короля кошачьего королевства или независимой республики щенят. — Привет, — коротко здоровается он, крепко стискивая ладонь Дженсена в своей, но отводит взгляд с его глаз на его нос столь же стремительно, сколько сам Эклз вырывает свою руку из его ладони. — Доброй ночи, — мужчина отталкивает друга плечом, вторгаясь в его трейлер безоговорочно и неожиданно, будто проводил срочный обыск помещения на наличие наркотиков. — Я почти не спал после своего возвращения из Америки, Миш, и ты это прекрасно знаешь. — Дженсен рассматривает, в каком хаотичном беспорядке находится трейлер Коллинза, мысленно отмечая то, насколько пренебрежительно он относится к своим вещам, хотя это не стало для него сюрпризом, ведь мятые пиджаки на самом Мише говорили лучше, чем это делали его сваленные на стул вещи. Коллинз не теряет своей лучезарной, доброй и теплой улыбки ни на секунду, казалось, даже не замечая, как горчит и звенит льдом голос Эклза — слова вырвались из его рта резко и грубо, но Мишу это не обижает, напротив, в желудке начинает сосать от любопытства. Дженсен снимает с себя верхнюю одежду, почти несдержанными рывками выдергивая пуговицы из прорезей. — Останешься? — вопрос срывается с кончика языка Миши, и мужчина резко прерывает себя, краем сознания понимая, что вопрос по самым скромным меркам тупой. — В смысле? — Эклз ворчит, пока стягивает куртку с плеч. — Я думал, мы ненадолго. Да и про сон я упомянул не просто так. Нет, — Дженсен бросает куртку на диван и приглаживает волосы, тягостно вздыхая, будто на его грудь водрузили гирю. — Ты что-то хотел мне показать, — напоминает мужчина, посмотрев на Коллинза осуждающим прямым взглядом. Дженсен смотрит на него так долго. Точнее, достаточно долго, чтобы внутри Миши закопошилось неприятное чувство, заставляющее его сначала заморгать чаще, а потом опустить взгляд. — Да, — он быстрым шагом пересекает комнату, жестом подманивая друга за собой. Коллинз весь искрится от ребяческой радости и быстро шмыгает за дверь ванной комнаты, хитро и широко улыбаясь, отчего на его лице расползаются милые морщинки. Жаль, Дженсен не мог сейчас разделять его настроения. Сейчас они стоят друг напротив друга в светлой ванной комнате: один живой, игривый, с быстрыми добрыми глазами, а второй медленно моргает и хмурит брови. Дженсен первым нарушает давящее на него молчание. Если бы не нарушил, это бы превратило его в блин. Он не мог ещё хоть мгновение выдержать этого взгляда этих глаз. Миша смотрит на него так, будто не может нарадоваться тому факту, что Эклз здесь, с ним, даже не обращая внимания, настолько же безразлично Дженсен сейчас себя ведет. Это буквально убивает мужчину изнутри, его губы, растянутые в ровную линию, еле поддаются контролю, желая выгнуться прелестной дугой, лишь завидя этого светлого человека. — Ты сделал люк… в ванной? — Дженсен изнуренно потер переносицу. — Серьезно, чувак? Миша почти оскорблённо дергает плечом и надувает губы. — Ну да, а что? Дженсен приподнимает бровь. — Реально? Не маленький же, сам должен понимать, что не в том положении, чтобы люки в ванной делать. А жить на что? — Ну-у, — Миша смущенно трет заднюю сторону шеи (или даже почти обиженно), но это его чуть растерявшееся состояние быстро перескакивает на обычное — беззаботное, — просто эта штука навевает мне некоторые воспоминания. Приятно так полежать в ванной, смотря на звезды… — Ага, веселые у тебя кинки. — Дженсен в момент делается ещё более хмурым. — И ради такого удовольствия ты готов потом каждую неделю зависать на стремянке с тряпкой в зубах под потолком, очищая эту штуку от разводов? — …Просто она навевает мне некоторые воспоминания, — Миша пожимает плечами, смотрит на свою ванну, затем на люк, снова растягивая губы в лучезарной улыбке, которая, казалось, способна растопить лёд на окнах в любой мороз, так же, как способна заставить биться быстрее любое сердце. Эклз болезненно морщится, вина запускает свои острые когти под его ребра, наносит глубокие раны изнутри, гложет. Больно. — Какие? — почти выдавливает из себя, поджимая губы. — Всё нормально? — теплое, светлое беспокойство в голосе Миши обволакивает, будто бы большой мыльный пузырь, наливающийся вокруг Дженсена. Эклз так боится его лопнуть, так боится услышать равнодушие в ответ на своё равнодушие. — Да, какие? — коротко, сухо, потому что лучше так, чем выплеснуть всю свою злость на Коллинзе и увидеть в ответ не подозрительный взгляд, а глубокую обиду в голубых печальных глазах. — Если коротко, то в юношестве я провалился под лёд. Это был сочельник, я был молодой и немного пьяный, — Миша коротко хихикнул, хотя Дженсену начало рассказа показалось крайне невеселым. — Это было очень вдохновляюще. Как я смотрел на небо через воду. Хорошо, конечно, что меня быстро вытащили, начали суетиться, но мне даже страшно-то не было! После этого случая обожаю нырять и смотреть на небо. Жаль только, что достаточно теплой ночи для купания мне так и не представилось, а трезвым я в холодную воду и под дулом пистолета не полезу… А он всё щебечет и щебечет, как птица. Рассказывает, активно жестикулируя и глупо улыбаясь, как если бы показывал свой школьный альбом. Но Эклз мрачнее тучи. Стоит и смотрит со смесью шока и раздражения. — Ты больной? — актер резко обрывает Мишу. — Да, — и эта глупая хитрющая улыбка язвительного подростка на его лице с точки зрения Дженсена кажется даже… возбуждающей. — Ах, точно, это же для тебя комплимент, — фыркает Дженсен почти как Дин: всё же его очередная маска оказалась настолько живой, что проникла в мимику, жесты и поведение своего носителя. Эклз дергает уголками губ и устало проводит по правой стороне лица ладонью. — Черт, Миш, да иди ты, я спать. Почти правда, только пункт про бутылку коньяка остался неразглашенным. На самом деле алкоголь почти вошел в привычку. Каждый раз после визита «с глазу на глаз» в трейлер к мужчине, чье имя начинается на «М» и заканчивается «А» Дженсен уходит с гремучей смесью в душе: тоска и злость. Ужасно, когда хочешь вернуться, но боишься случайно приоткрыть дверцу своего шкафа*. Вот и приходится заливать пожарище в груди спиртным. Жаль только, что от этого оно меньше не становится. — Дженс… — Миша останавливает Дженсена у самого порога, когда тот уже одной рукой залез в рукав куртки, — что-то не так? — Отвали, пожалуйста, всё нормально. — Это дурацкое жалобное «пожалуйста» выдает Эклза с потрохами. Можно подумать, в обычном состоянии он бы стал употреблять слова вежливости рядом с «пошел на хуй». — Да что ты как взбесившийся подросток, давай на чистоту, — Коллинз скрещивает руки на груди и сосредоточенно хмурится, изучая лицо друга. — Эй, мне ты можешь рассказать всё. Я не такой болтливый, когда речь идет о друзьях. «Друзьях». Это тупое «друзьях» просто врезается Дженсену в мозг. Как же он хочет, чтобы Миша сказал когда-нибудь что-то вроде: «Я не болтаю много, когда речь идет о тебе, Дженсен», — или: «Я никогда не выдаю секреты дорогих мне людей», «Я не обсуждаю тебя с коллегами», «Даже когда я пьян, никогда не подумаю взболтнуть лишнего о тебе». «Дженсен, я счастлив проводить своё время рядом с тобой», «Я рад, что познакомился с тобой», «Ты — мое всё, Дженсен», «Никогда бы не променял тебя ни на кого другого», да и даже банальное «Я люблю тебя», — все эти сентиментальные фразочки, сошедшие с листов сценария к мыльной опере. Эклз хочет, чтобы Миша сказал ему это тысячу раз, а затем повторил, потому что никогда ещё он так не привязывался к человеку. Все его чувства к жене и дочке по сравнению с этим — просто пустое место, и от этого становится действительно страшно. Может, не стоило так пренебрегать вопросом о своей сексуальности в школьные годы? Себя же не обманешь, верно? Если нравятся парни, то с этим уже мало что можно сделать, хоть ты перезанимайся сексом с табуном молодых и красивых девушек. — Да я просто… «Я просто. Просто влюбился по уши, как мальчишка. Женатый мальчишка. С ребёнком. Влюбился в другого женатого мальчишку. С двумя детьми». Дженсен медленно поворачивается в его сторону, а Миша смотрит так добро, будто бы всё понимает и примет несмотря ни на что. Может и примет, но только Эклз совсем в этом не уверен. — Влюбился не в то… ту. Чёрт. — Он прикрывает голову руками, будто прячется от удара. — В смысле, совсем не в ту. Миш, я не могу больше, не могу, слышишь? Я схожу по ней с ума. Я схожу по ней с ума. Да, у меня же жена, ребёнок, отлаженная, прекрасная жизнь, дом, работа, а я втюхался как, блять, малолетний, только и мечтаю о том, — Дженсен и не заметил, как его голос начал подрагивать, словно гитарная струна, — чтобы быть с ней, чтобы просыпаться рядом и целовать её в лоб и завести чертову собаку, которую Дэн никогда бы не завела. Я хочу слишком много. У неё тоже семья, тоже дети, но я не могу просто забыть. Сижу как идиот, вижу её каждый день и не могу ничего сделать. И она не понимает моей симпатии. Наверное. Я не знаю! — Дженс… — Миша мягко кладет руку на плечо Дженсена. — И каждый раз, когда её вижу, кажется, что вроде бы никто не догадается о моих… чувствах, но, чёрт возьми, смотрю на себя со стороны — у меня настолько тупое лицо рядом с ней, тупое влюбленное лицо. — Слова просто вылетают из его рта, срываются с языка и наступает долгожданное облегчение, когда вся грязь вырвалась наружу. Дженсен сжимается и зажмуривает глаза, потому что всё это правда. Глаза могут выдать всё. Ему нельзя говорить это Мише с открытыми глазами, он всё узнает, всё поймет и… что-то произойдет. — Я идиот. Я так его люблю. Осознание сказанного приходит через несколько секунд, но исправиться уже поздно, и Эклз просто отворачивается. — Дженс, «та», в которую ты влюбился… Мужчина, верно? — этот вопрос звучит так обеспокоенно, так по-мишиному, так нежно, словно он и не друг, не коллега и даже не родственник, а обеспокоенная здоровьем партнера «вторая половинка». Эклз молчит. Конечно, кишка тонка признаться в этом даже самому себе, не то что другим, тем более Мише. — Я понял, — Миша утвердительно кивнул, — это не важно, Дженсен. — Как это может быть не важным?! — взрывается, захлебывается эмоциями. Столько всего навалилось. — Как на тебя посмотрят люди. Не важно. Просто… делай то, что лучше для тебя. Ты в ответе только за свою жизнь, она дана тебе один раз, так что… Не трать её на пустые обещания и маски. Будь тем, кем хочешь. — Ты не понимаешь! — Эклз сжимает кулаки, поскрипывая зубами. — Я могу потерять всё из-за этого! И я, блять, потеряю! Я потеряю сначала жену, вместе с ней Джей-Джей, затем и его потеряю. А если не потеряю, то испорчу ему жизнь. И испорчу жизнь себе. Вдруг это скажется на карьере? А вдруг это… Дженсен закрывает лицо руками, чувствуя, как горчит во рту и становится трудно дышать. — Дженс, ты уже её испортил. — Миша смотрит на него одним из своих проницательных взглядов, а Эклз ведется, смотрит тоже прямо в его глубокие синие глаза — если это не ангел, то точно демон, потому что человек не может иметь таких глаз, не может так смотреть, будто прямо в твою душу, и видеть все твои грехи, все злые слова, которые ты сказал, все те фильмы для взрослых, которые ты посмотрел в юности, всё то, за что ты стыдишься. — Всё равно ведь ничто не будет как прежде. Ты никогда не сможешь нормально смотреть жене в глаза, не сможешь искренне радоваться в день рождения сына, не сможешь быть как раньше и вечно будешь урывать моменты, чтобы посмотреть на него, не сможешь ходить на свидания и устраивать тихие семейные вечера, потому что одной ногой уже в другой семье с другим человеком. Поэтому либо борись, либо дальше угнетай себя, и хоть наркотиками обдолбайся до полусмерти, всё равно проблема не решится, и… Даже если нет шансов. Попробуй. Наверное. Если, конечно, хватит смелости. Эклз упустил тот момент, когда Коллинз визуально уменьшился, будто выслушивал выговор от начальства. Наступает давящая, ужасная тишина. Миша не шевелится, только медленно дышит, периодически сбиваясь с ритма, а Дженсен просто стоит и дрожит, словно кролик. Если хватит смелости… — Это ты. Миша медленно поднимает голову. — Это ты — тот, про кого я рассказывал. Ты — моё наваждение. Он не понимает, как назвать эмоцию, с которой Коллинз смотрит на него сейчас. Широко раскрытые глаза, разомкнутые пухлые губы, дрожащие веки, напряжённые плечи и тесно сплетённые вместе пальцы рук. Напуган. Или просто шокирован? — Господи… — Дженсен чувствует, как резко защипало в глазах. — Просто давай… Давай ты проявишь себя снова, ладно? Я бы никогда не смог общаться с человеком после такого, но я не ты. Прошу. Просто останься, хорошо? Давай забудем об этом разговоре? Можешь разболтать всё ребятам из каста, пусть смеются, только не уходи. Я… Я правда… Ты мне нравишься, — признания никогда не были его «коньком», скорее уж «ослом» или «мулом», эти слова всегда давались Эклзу с трудом. Произнести это даже в мыслях трудно, а сказать вслух — так и вовсе невыполнимо. Приходится отвернуться. Эклз не хочет показывать свою слабость даже Мише: никто не должен видеть его таким. — Почему… ты решил, что я хочу забыть? Где-то в мире сердце одного мужчины пропустило удар и ухнуло вниз. Эта непонятная эмоция на лице Миши уступает место… улыбке? Легкой, почти незаметной, теплой улыбке, в которую Дженсен влюбился, пусть и не сразу, но всё же. — Джей, всё хорошо. Я, кажется, тоже свихнулся по тебе. — Ты… — Не видел очевидного. — Миша… — Жаль, что мы так долго протупили, правда? Лицо Коллинза становится немного грустным, он дергает плечами. Дженсен моргает пару раз, собираясь с мыслями. — Ещё раз. Я тебе тоже… нравлюсь? — как же непривычно звучит это слово для Эклза, но ему всё равно приятно слышать его по отношению к Мише. Коллинз медленно, будто неуверенно, кивает и встает, делая первый маленький шаг навстречу Эклзу. Дженсен, словно зеркало, повторяет его действие. — Можно мне? — Миша протягивает руку к лицу мужчины с несвойственной ему робостью. — Да… Эклз прикрывает глаза. Он устало смотрит на Коллинза из-под пушистого обрамления ресниц, слегка растушевывающих чуть смущённое лицо актёра. Воздух в комнате сгущается, плотным комом сбиваясь в глотке, когда Миша впервые трогает Дженсена столь интимно, нежно, будто бы человеческая кожа так хрупка, что непременно лопнет под его пальцами. Он осторожно приближается всё ближе и ближе, сердце колотится в груди, как птичка об клетку, волнение захлестывает с головой, сдавливая грудь. Так мало пространства между ними, ощущение такое, словно комната сжалась, и совсем некуда отойти. Дженсен чувствует жар чужого тела и стук крови в ушах, он закрывает глаза совсем, выгибая брови трогательной дугой. — Непривычно? Я знаю. Миша говорит это скорее всего самому себе, так — мысли вслух. Эклза же посещает одна и та же навязчивая идея: «Он видит, как я дрожу?». — Выключи свет, — он сам не узнает собственного голоса, настолько жалко это звучит с его уст. Грузный стыд и страх овладевает Дженсеном, оседая в груди словно тяжелый ил, слегка покалывая в сердце. Неожиданно пришедшая темнота не отменяет того факта, что под своей ладонью он чувствует не гладкое личико жены, а колкую щетину самого настоящего мужчины с самыми что ни на есть мужскими составляющими. Даже от тела Миши пахнет мужчиной. Такой терпкий неповторимый запах его кожи, который ни с чем не спутать. Странно, что Эклз раньше не чувствовал его, не подмечал, насколько он кружит голову, будто спиртное. Актёр наклоняется ниже к шее Коллинза, коротко и рвано втягивая носом воздух, он сокращает расстояние до минимума, притираясь ближе к желанному, крепкому телу, впервые ощущая беспокойные движения мышц спины под своими пальцами. Миша бурчит и вроде что-то хочет сказать, но не успевает. — Заткнись. Короткое, тихое «заткнись». Не приказ, скорее обоюдный договор на тишину, подписанный плавными движениями рук по бокам и обратно. В кромешном мраке слышатся два быстрых вдоха, когда их губы соприкасаются в первом щемящем поцелуе, но от этого не менее жадном. Дженсен нетерпеливо сминает губы Миши, разрываясь на куски от вырвавшегося наружу напряжения. Он стонет в поцелуй, бормочет что-то, углубляясь и чувствуя ответ на смазанные ласки, его язык осторожно трогает чужой, проникая в рот. Поздно Эклз вспоминает, что не любит целоваться по-французски, считает это противным, но выбрасывает это из головы, проглатывая сладкий «ах» как кусочек экзотического блюда. Впечатления от этого настолько сильные, что кажется, будто поцелуй и вовсе первый в жизни Дженсена. Всё внутри него трепещет и мечется от одного только допущения, что всё это правда происходит сейчас, что это не очередная иллюзия, с помощью которой организм пытается получить разрядку, — нет, всё это правда здесь и сейчас, и Миша, приобнимающий его за талию, настоящий. Дженсен осторожно отстраняется, перед этим целуя ещё несколько коротких раз, впадая в невообразимое наслаждение, умиротворение от нежного, бархатного, мягкого чувства на губах, словно он погрузился в облако из пены. Эклз дышит полной грудью, прижимая к себе Коллинза за шею и талию, желание ощутить его ещё ближе побеждает стыд или даже ужас от осознания неправильности, странности всего происходящего, а также оно сильнее чувства вины перед семьей и самим собой. Он прислоняется лбом к его лбу, переводя дыхание и наслаждаясь блеском его голубых, аквамариновых глаз с крохотным светлячком внутри. И плевать, что это вовсе не светлячок, а высокий фонарный столб на парковке. Дженсен долго смотрит в этот океан эмоций, видит себя самого, сомкнутыми губами он прикасается к векам и умиротворенно выдыхает, повинуясь единому романтическому порыву: — У тебя красивые глаза. Миша хитренько улыбается, пробираясь пальцами под облегающую рубашку Эклза. — Всё зависит от выгодности освещения. — Советую тебе не спорить со мной, Миша Коллинз. Его игривая, похотливая улыбка тут же гаснет, померкнув на фоне выражения… испуга? — Извини, — Миша прячет глаза и медленно, словно нехотя, вынимает руку из-под ремня джинсов Дженсена, потирая пальцы, как бы раскатывая что-то между ними. — Эм… Не нужно, всё нормально, — Эклз быстро вдыхает, ощущая всё большее напряжение, накал, в своем теле и… желание. Миша пожимает плечами. — Скажи, если что-то не так. Актёр закрывает глаза, пытаясь отдаться ощущениям без остатка — чувствовать, а не думать о том, что будет дальше. Дальше — после того, как они с Мишей… Они с Мишей что? Мысль, кончено же, формируется сама собой — «потрахаются». И это немного пугает, ровным счетом как и то рвение, с каким Коллинз отвечает на прикосновения. Может, это потому, что людей всегда настораживала неизвестность, а Эклз впервые сталкивается с такой страстью. Дженсен не замечает времени, жарко целуя друга в мягкие губы в ореоле из колкой щетины, и не слышит симфонию дуэта весело прыгающих на полу двух верхних пуговок. Ниточки, торчащие крохотным напоминанием на их месте, в следующую секунду падают на пол вслед за ними. Эклз жадно пробует кожу у уха, чуть захватывая мочку, а затем щекотно прикусывает саму раковину. Особо громкий выдох служит ему наградой. Он чувствовал, как его налитый член нещадно упирался в ширинку, и как было невыносимо приятно тереться о такое новое для него тело в погоне за потаёнными страстями. — Эй, Дженс, — тихо зовет Коллинз, отчаянно цепляясь за рубашку Эклза, пока тот примеривался, выбирая место для засоса, пробуя губами каждый сантиметр на его шее, — тише, я же никуда не убегу. Актёр внезапно вскидывает голову. — А если убежишь? — вопрос звучит слишком резко, напористо. — Вот после этого. Растворишься, и мы больше никогда не увидимся? Может, завтра сериал обанкротится, или на нас рухнет ебаное небо, Миш. А вдруг ты вообще сбежишь! — последнее звучит так отчаянно и громко, будто так оно и будет, и Миша уйдет на следующее же утро, на память оставив только использованный презерватив. Дженсен берет его за руки, целуя как в первый и последний раз, толкая к стене и прижимаясь насколько это возможно тесно. «Я не уйду», — звучит настолько далеко, что кажется бредом. Эклз с азартом освобождает жгучее, как само солнце, тело, пуговица за пуговицей приближая тот момент, когда уже не сможет сдерживаться, и накинется, точно какой-то зверь за добычу. Он дышит громко, отрывисто, иногда неосознанно дергая бедрами в порыве стать единым целым, ощутить как можно больше мужчины рядом с собой. Дженсен яростно отгоняет дурные мысли, словно мух, каждый раз, когда член его партнера чётко прослеживается сквозь ткань. Мысли можно прогнать, забыться, но нельзя запретить коже чувствовать. Эклз прикусывает губу, но всё равно нечленораздельное «чёрт» вырывается наружу, когда они с Мишей соприкасаются самой чувствительной частью их существа. Дженсен на инстинктивном уровне дергается, начиная ощутимо давить, будто пытаясь войти поглубже. Ощущения захлестывают его с головой, застилают глаза, он утыкается в шею партнера, постанывая и слушая стоны в ответ. Он вторит облегчённому вздоху Миши, когда рубашка скатывается вниз, обнажая плечи, грудь и, чёрт возьми, этот пресс. Может и не совсем идеальная мужская фигура кажется Дженсену произведением искусства, к которому он непременно хочет приобщиться, вкусив запретный плод, который, увы, так сладок… Актёр целует по очереди каждый сосок, а по его телу в это время бегут мурашки, когда он чувствует прикосновения Коллинза к своему телу. Такие нервные, быстрые, смазанные. Ему кажется, что это самые лучшие ласки, которые он получал, несмотря на то, что он ещё даже не притронулся к его члену, а просто погладил бока, ногтями прошелся по спине и зарылся пальцами в волосы, ощутимо надавливая на затылок. Эклз улыбается, чуть сжимая сосок зубами. Пальцы, запутавшиеся в его волосах, чуть тянут его, шестое чувство подсказывает Дженсену, что всё идет как надо, и он спускается чуть ниже, притягивая Мишу к себе за талию. Внезапно Эклз дергается вперед, с глухим ударом встретив стену. Он стонет, раздвигая ноги шире, но все также отчаянно сжимая Коллинза в объятиях. На этот раз Миша не ограничивается пространством под ремнем, и в столь интимной зоне оказывается его целая ладонь. — Дженс, хочу сказать, я польщен… — сам он задыхается от эмоций, впервые по-настоящему имея возможность прикоснуться к своему коллеге, при этом ещё и получая такой живой ответ. Коллинз чувствует всю твердость члена под своей ладонью, жар, который от него исходит. Миша осторожно ласкает яички, затем мягко сжимает пятерней ствол, получая в ответ чувственный засос на свою шею, а такой сойдет ещё очень нескоро, запрокидывает голову от удовольствия… — Заткнись, — Эклз рычит, неожиданно впиваясь грубым поцелуем в «измотанные» губы Миши, и, воспользовавшись элементом неожиданности, он тянет Коллинза на себя. Они стонут, кусаются, их ноги путаются друг с другом, но с горем пополам они находят узкий диванчик лишь для одного. Но это никого не огорчает: по сути дела, сейчас мужчинам нужна лишь горизонтальная поверхность, а всё остальное не важно. Оседлав мишины бедра, Дженсен резко кидает рубашку в сторону дрожащими от волнения, непослушными пальцами; не без смачного мата он смог освободиться от ремня и расстегнуть пуговицу на джинсах, но ширинка шла очень туго. Эклз краснеет от гнева на глазах: кажется, будто ещё немного, и из его ушей пойдет пар. Джей терпеть не может, когда что-то идет не так. Миша даже не замечает, что у его партнера какие-то проблемы, он слишком занят выцеловавынием торса, который слишком уж долго напрашивался на это. — Блять, да твою ж мать! — Дженсен всплескивает руками, чем привлекает внимание Миши. — Дженс, тише, прищемишь себе ещё что-нибудь, — Коллинз снова делает это — гладит своей чертовой рукой. Разрядки хотелось невыносимо, и Эклз мычит, толкаясь навстречу умелой ладони, расстегивающей зубчик за зубчиком так сильно стесняющую ширинку. — Слушай, Миш, я… — Он шипит сквозь зубы, во всем этом бреду очень четко ощущая, что в его штанах что-то мокро чавкает, и даже понял «что», когда заметил, как блестит мишина рука от его слюны, — не хочу трогать твой член, ладно? Я так не могу, извини… Эклз периодично вздыхает и запрокидывает голову от удовольствия, даже скулит и мечется бедрами, предвкушая совсем скорый конец. — Дженс? — Коллинз нависает над Дженсеном, размеренно лаская его член. — Расскажешь мне, почему так боишься? — Не хочу сейчас разговаривать, просто дай мне кончить, боже мой, — актёр быстро присаживается, стаскивая джинсы. — Дай мне. Кончить. Прошу, Миша. — Я тоже имел весьма небогатый опыт отношений с мужиками, но я бы не стал так дергаться, как ты. Расскажи мне. — Я же сказал тебе, что, блять, не хочу об этом говорить! — резкий грубый крик прокатился по комнате волной внезапно накатившего гнева. И все рассеялось. Будто одним этим высказыванием Эклз уничтожил всю влюбленную атмосферу вокруг, словно внезапно сквозняк ворвался в приоткрытое окно и рассеял весь причудливый розовый пар, сбивающий дыхание и повышающий температуру. Миша замер и на секунду отвернулся, хмуря брови на тихо жужжащий в давящей тишине лэптоп. — Просто… продолжай мне дрочить и всё. Вот, — актёр вальяжно развалился ещё свободнее, откидывая голову и прикрывая глаза, в ожидании продолжения ласк. Но вместо обжигающих и приятных ощущений, вместо тающих на губах, словно ускользающий сквозь пальцы сон, поцелуев, он получил много свободного пространства, внезапно такого противного и нежеланного. — Я не твоя мамочка, но знаю тебя не хуже её и уверен, что этими… ам… переживаниями, ты ни с кем не делился. А держать всё в себе плохо, сам на собственной шкуре знаешь. — Миша присел на край дивана и смотрел на Дженсена из-за плеча, с выражением полным одновременно какого-то сочувствия и рвения помочь. — Я вот, например, очень долго считал, что бисексуальности не существует, и любить одновременно и мужские, и женские тела ненормально, и что я обязательно должен выбрать нечто одно. — Дженсен медленно приподнялся на локте. — Я очень переживал на этот счёт. Дошло до того, что я подался в какую-то сомнительную группу «неопределившихся», где мы тупо собирались и смотрели порно. Но потом я прозрел в интернете и уже не маялся такой чушью. Быть подростком-бисексуалом трудно, я вдвое чаще страдал от неразделённой любви, да и вообще страдал. А ты, Дженс? В школе разве не плакал в подушку от того, что нравится чья-то недоступная накаченная и всецело натуральная задница из твоего класса? — Я не гей, Миша. И не бисексуал. И никогда никем из них не был, — тон Эклза похолодел, зазвенел, будто лёд. — Чёрт возьми, я никогда не встречался с парнями и никогда не… Не трогал их, тем более. Послышался тяжелый и глубокий вздох. — Ладно, я понял… Коллинз нагнулся, нежно целуя Дженсена в незащищённый живот, а затем медленно опустился совсем низко. Ладонью он погладил горячую и взмокшую от пота промежность, чуть задевая яички, и вот тогда Эклз по настоящему захотел. — Миш… — он выгнулся на диванчике, свешивая голову с подлокотника, — Ты Хочешь мне отсосать? Боже, Миш, ты правда… хм-ах… хочешь сделать это? — соблазнительный излом шеи вынудил Коллинза подняться выше и поцеловать её. — Неужели тебе не противно?.. Миша на это высказывание только хмыкнул, поглаживая и сминая горячий член в своей ладони. Он наклонился вновь, медленно целуя головку, принимая в себя Дженсена с его неповторимым вкусом. Тело под ним напрягается, ноги Эклза сами собой сгибаются в коленях, и каждый его вздох превращается в долгий стон. Коллинз смакует каждое мгновение, с новым движением вбирая плоть всё глубже; член пошло хлюпал у него во рту, а Дженсен царапал его плечи, шепча что-то невообразимое и подбадривающее, поглаживая по голове. — Я сейчас… — он стиснул зубы, от зрелища того, как размеренно пенис скрывался за линией его розовых губ. — Я тоже… И вот в тот момент, когда Миша подал свой глубокий, хриплый голос и облизнул чертовы губы, всё закончилось, и тугая белесая струйка немного попала ему на подбородок и шею. Он финишировал следом, вздрагивая, когда желанный оргазм накрыл его и в ушах зазвенело. По его пальцам медленно подтекала точно такая же белая жидкость. — Привстань, пожалуйста, я хочу постелить постель.

***

Дженсен никогда и не мечтал о таком. В самых смелых его сновидениях не было и сотой доли тех чувств, которые он испытывал сейчас, просто валясь на диване с этим человеком. Тёплые руки обволакивали его, а размеренное дыхание было будто колыбель. Время ползло медленно-медленно, стрелки настенных часов отсчитывали секунды несколько туго, и обыденное «тик-так» стало похоже больше на «тик…так…». Коллинз трогательно положил голову на плечо Эклза и выводил на его оголённой груди слова и образы, тихо вздыхая, думая о чем-то важном. — Это ужасно, — внезапно выдал Миша, отпрянув от жаркого тела рядом с собой. Одеяло частично оголило его, и луна скользнула по смуглой коже, бисеринки пота заблестели как звезды, причудливо осевшие на плечах и торсе. — Вот я… Я полжизни пытался выбрать между мужчинами и женщинами, при этом пробуя быть в отношениях и с теми, и с теми. К восемнадцати годам я уже знал, что такое поцеловать парня или потрогать грудь девушки. И всё равно переживал, всё равно страдал и как-то… Думал, что делаю всё неправильно. Меня было кому поддержать, даже младший брат, вроде как, знал о моем так называемом «недуге». Но, тем не менее, очень много раз меня посещали мысли о том, что я очень плохой и кого-то подвел своим поведением. А ты… Неужели никогда не делился этим ни с кем? Неужели держал всё внутри или даже стремился запереть? — Ну, я просто… Я… — Дженсен чувствовал, словно сердце сжимается, будто что-то стискивало его, давило всё сильнее и сильнее, как всегда бывает, когда говоришь на неприятную тебе тему или вынужден слушать противные тебе речи, при этом кивая головой, как болванчик. — Старался об этом не думать? — проницательный взгляд голубых глубоких глаз заставил душу Эклза вывернуться наизнанку. — Да-да, — нервно, — я не задумывался над тем, что меня привлекает, да и выбора особого не было… — он тяжело вздохнул, отворачиваясь к окну, позволяя Мише аккуратно обнять себя со спины; чужое дыхание приятно грело шею и было так тепло, что Дженсен на секунду забылся и доверился, отпуская потаённые страхи в темноту. — Я верил в то, что мне нравятся только девочки и пытался убедить себя в этом. Как бы… Чёрт, — шепот сзади быстро напомнил, что всё хорошо. — Это начало давать о себе знать почти сразу же, как только я начал интересоваться сексом. Мне было лет двенадцать-тринадцать, когда я стал смотреть порно, ну и делать то, что обычно делают во время просмотра порно. И стал замечать, что моё внимание в большинстве случаев приковано не к девушке, а мужчине, который её имеет. Чаще всего я возбуждался только тогда, когда в кадре появлялся обнаженный мужик, а не как только девка начинала сверкать юбкой, вид влагалища и вовсе отталкивал, и… Да не хочу я рассказывать о том, на что там я дрочил! — Я и не просил об этом рассказывать, ты сделал всё сам, — Миша закинул ногу на бедро партнера, теснее прижимаясь к Эклзу, как бы поддерживая, — я просил лишь поведать, почему ты так боишься быть самим собой. — Я не боюсь быть самим собой! — рыкнул Дженсен. — Показушная гомофобия на панелях, самоутверждение за счёт других, излишние проявления маскулинности, ты сам только что рассказывал, что не принимал себя, попросил меня выключить свет, когда мы целовались, остро отреагировал, когда я впервые потрогал твой член… — Заткнись, я понял, — актёр прижал ноги к груди, будто в попытке спрятаться, уйти от разговора. — Ты не понимаешь, что сейчас делаешь, Дженс. Ты молодец! В смысле… Я пытаюсь помочь тебе принять свою ориентацию и лучше понять себя. Это важный момент. Как первый поцелуй или секс, или ещё что-нибудь из этой оперы, — Миша всё больше забирался на Дженсена, прижимался к нему, пытаясь подарить ощущение безопасности. — Давай еще поговорим? Эклз крепко зажмурился, собираясь с мыслями. — Приближался мой подростковый период, и в этот момент, на мой четырнадцатый день рождения, к нам в дом переезжает мой сварливый дед, которого быстренько спихнули на меня, — щекотный поцелуй в ухо смягчил актёра, и тот продолжил в уже более спокойном темпе. — Он был не такой уж и старый, мог ходить, но всё равно, то ли из вредности, то ли ещё из-за чего-то, он постоянно гонял меня — «это принеси», «то погрей», «потанцуй», «переключи канал», «поиграй мне на гитаре», «поговори со мной». И вот последнее было самым страшным. Его любимая тема была «страна сгнила, одни педики пошли». Миша, казалось, даже присвистнул. — Я только сидел и слушал его гневные триады про феминисток и геев, и если от первого мне было ни горячо, ни холодно, то от второго… — Коллинз нежно поцеловал Дженсена в шею, когда тот тревожно замолчал. — Я помню, что как-то раз даже расплакался от его этих отзывов. И как-то раз он разбил свой маленький телевизор, кинув в него пульт, когда стали транслировать гей-парад. Мне он никогда ничего не делал и даже ничего не подозревал, но частенько заставлял чувствовать себя самой отвратительной частью этого мира. И тогда я решил, что должен стать натуралом. Я буквально заставлял себя смотреть на девушек. Часто ради этой цели даже вел себя по-хамски по отношению к ним, за что сейчас очень стыдно. Я просто пытался показать себе и всем остальным, что ничем не отличаюсь. Пошло шутил, задирал юбки, а стал постарше — приставал по-пьяни. — Дже-енсен, нельзя вести войну с самим собой вечно, ты же большой мальчик теперь и должен это понимать… Неожиданно Эклз снова вскипел, вскакивая и поворачиваясь лицом к Мише. Его тень угрожающе нависла над ним, делая его меньше и беспомощнее. — Так вот был бы я маленьким мальчиком и появись ты чуть пораньше, может, я бы так не терзал себя. Если ты забыл, я женат! И дома меня ждет маленькая дочь! Я и ты… мы… Это все неправильно. Я бы хотел, чтобы… Его речь прервал долгий, успокаивающий поцелуй. Губы скользили друг по другу тягуче и медленно, мягкие прикосновения срывали все покровы, и Дженсен не мог этому сопротивляться, он отвечал и наслаждался этим. Ощущения были настолько яркие, что и с закрытыми глазами можно было увидеть цветущий сад из пятен, расплывающихся перед глазами. — То, что я люблю тебя, не мешает мне любить своих детей… — стон, искренний и глубокий выпорхнул из груди Миши в момент, когда он почувствовал тяжесть чужого тела на себе. — Такой долгий брак, как мой, давно изжил себя, и я… — Коллинз стиснул зубы, впиваясь Дженсену в плечи. Его горячий язык ласкал шею, спускаясь всё ниже по условной линии, симметрично разделяющий тело пополам. Это выбивало воздух из легких и мысли из головы, но он должен был закончить. — Ещё до «Сверхъестественного» мы как бы просто дружили. Мы были просто друзьями, у которых есть дети… — Эклз оторвался от своего занятия и заглянул Мише прямо в глаза. Он висел над ним очень низко. Так, что их дыхание смешивалось, а носы почти касались. — Я думаю, что ей, как и мне, уже хочется других отношений. Я всегда считал, что прошлое — это просто прошлое, и не стоит за него хвататься, в нём нет перспективы. Я поговорю с Вики, и она, уверен, поймет меня, как любой хороший друг. А насчёт тебя… В таких односторонних отношениях тоже нет перспективы. Ты же никогда не будешь счастлив, так стоит ли откладывать, может, лучше сейчас попытаться сделать что-то, пока ещё не поздно? Снова тишина медленно обволакивает. Луна блекло светит в окно, превращая двух целующихся влюблённых в мраморную статую, навсегда увековечившую их чувства. Лишь робкие поглаживания — неспешное познание друг друга — дает понять, что их история ещё не закончена. Сoming out of the closet — дословно «выйти из шкафа».