Выродок

- Я просил живые, здоровые образцы, а не тот мусор, который вы притаскиваете обычно. Я не кустарь, к вашему сведению, не апотекарий задрипанного легиона. То, что вы притащили, годится лишь для того, чтобы вытащить из этой горы отбросов прогеноидную железу. Спасибо, конечно, но запас ее и так избыточен. Показывайте, что тут у вас. Какая мерзкая вонь. Пираты Гурона Черное Сердце с почтением расступались, когда сам Фабий Байл проходил мимо них, разглядывая пленных. Его плащ из человеческой кожи манил нездоровым желанием потрогать, сжать между пальцами, провести по чертам освежеванных лиц с пустыми глазницами. Но никто не отваживался, зная, как бывший апотекарий Детей Императора не любит праздного любопытства. Последний, отважившийся на это, получил кисть своей руки в стеклянном контейнере, а из обрубка выросла странная конечность со щупальцами и присосками. Бедняга вышиб себе мозги, воспользовавшись оставшейся рукой, когда на щупальцах стали вылупляться налитые красной слизью глаза с белыми ворсинками вместо ресниц. Эта история быстро облетела корабли Черного Сердца, и больше храбрецов не находилось. - Ну что это такое? Одно сердце выжжено, другое бьется еле-еле, аритмия, от ног почти ничего не осталось, что мне в нем? - Мозги, господин. Голова на месте. Вы просили с мозгами. Бой был долгим, и он сопротивлялся. - Так используйте усыпляющий газ и анестезирующие дротики в следующий раз, сколько можно повторять одно и то же? - Они кончились, господин. – Байл задумчиво обошел лежащего без сознания воина Ультрамара, и интерес появился на выразительном лице ученого. - Возможно, вы правы, беру свои слова обратно. Сколько в нем токсина? Порций пять? И он продолжал сражаться? Плюс повреждения, плюс обгоревшая кожа… Да, этот подойдет, беру. Высокая сопротивляемость организма, надо же. – Пираты переглянулись и с облегчением выдохнули, а Фабий отправился к следующему. – Этот пойдет на биомассу, этот – в топку… Так, а ноги привезли? Ага, есть такое… И льдом засыпать не забыли. Ничего, еще несколько лет, если выживете, толку от вас будет гораздо больше, чем сейчас. А это у нас кто? - Он дышит, господин, и он цел. - Сам вижу. Переверните его. – Байл присел на корточки и принялся разглядывать распростертого в беспамятстве Астартес. Черный шелк волос, темные густые ресницы и бледная кожа… - Какой сюрприз. – Фабий протянул руку, набрал полную горсть темных волос и пропустил их через пальцы, прочувствовав их мягкость и легкость. – Ворон попал в силки. Как это случилось? - Он был в отряде Ультрамаринов, последний, кого мы взяли живым. - Мечник? – Фабий держал кисть руки, пробуя пульс, и рассматривал сильную руку с характерными мозолями на ладони. Изящная форма пальцев. Фабий подумал, что такая рука скорее должна быть у летописца или библиария на худой конец. Какие любопытные линии на ладони. Достав тонкую иглу, Байл ткнул в эту беззащитно раскрытую ладонь, чтобы проверить рефлекторную функцию. Рука вздрогнула, и на бледной коже показалась капелька алой крови, это завораживало. - Дрался двумя мечами, господин. - Он искупает все ваши оплошности, я его беру. – Астартес застонал, выходя из беспамятства. – Тише, Ворон, еще не время. Для начала – уютная клетка, а потом посмотрим, на что ты сгодишься. – Ресницы поднялись, и Фабий встретился с удивительными глазами. Они не повторяли цвет глаз примарха Девятнадцатого легиона, а отливали цветом ночного неба. – Да ты особенный, с дефектом. Всегда хотел получить такого. Спорим, нас ждут открытия. Запекшие губы приоткрылись, но Фабий легко сжал шею Гвардейца Ворона, и тот опять провалился в небытие. - Успеешь наговориться. На стол его, я хочу убедиться, что цвет глаз – единственный дефект, и тут обойдется без чешуи и признаков раптора. Было бы жаль, такой прекрасный образец… …Остро и холодно звенели инструменты, вытяжка гнала через лабораторию свежий холодный воздух, мрамор стола обжигал прохладой обнаженное тело. Астартес застонал и приподнялся на локтях. Он рванулся, но его ноги и кисти рук были надежно зафиксированы плотными ремнями. - Осторожнее. В тебе более двадцати игл и катетеров. Если одна из них сломается или погнется, будет крайне неприятно доставать все это из твоих вен. – Вкрадчивый голос был также холоден, как и сталь инструментов, а сильные руки умелого врача продолжали осмотр. – Надо же, послушался. Хороший мальчик. Или, вернее, мутировавший отброс. Так кто ты, Ворон? Выбирать тебе. Прикосновения не были неприятными в отличие от острых уколов игл, которые помогали вливать в обезвоженное тело питательные растворы. Фабий знал свое дело - прощупывая каждый сантиметр белокожего пациента, он успевал что-то диктовать странному прибору, висевшему у него за плечами. Когда ученый кончиками пальцев прикоснулся к особо чувствительной точке, Гвардеец Ворона вздрогнул и облизнул губы, пытаясь что-то сказать, но его речь была бессвязна и невразумительна. Пальцы белых рук сжались в кулаки. Он вновь рванулся в путах и застонал. - Не старайся вырваться, плохой мальчик, эти ремни удержат вульфена, не то, что тебя. Какого ты основания? Первого? Хотя нет, о чем это я. Слишком мало шрамов, кожа еще хранит мягкость юности. Кровь, выделения – все свежее. Ты не знал великих битв. Когда тебя инициировали? Бьюсь об заклад, что не так давно. Ну что, выродок? Отвечай. Гвардеец раскрыл глаза и вновь попытался ответить. Вслушиваясь в несвязные звуки, Байл с недовольным вздохом взял чистую колбу, наполнил ее водой. Подойдя к лежащему, он приподнял темноволосую голову Астартес и поднес воду к воспаленным от жажды губам. Пока Ворон утолял свою жажду, Фабий внимательно рассматривал своего «пациента» или образец для опытов, он еще не решил, кто перед ним. Молодое прекрасное лицо, бледная кожа без единого изъяна и намека на то, что эти щеки знали бритву. Глубоко посаженные глаза и черные шелковистые прямые волосы, приятно стекавшие по руке. Совершенный образец космического десантника в полном расцвете сил. Но внимательный взгляд ученого подметил тяжелое дыхание, прерывистое сердцебиение, красноватые прожилки на крыльях носа, синеву в лунках ногтей и эти удивительные глаза с тенью легкой синевы. А еще линия бровей. Их излом, такой совершенный, но трагический… Байл не мог удержаться и провел по ним большим пальцем. Похоже, этот образец испытывал постоянную боль довольно долгое время. - Мое имя – Корнелио. Может, во мне есть мутация, но все мы дети Вороньего Шпиля и Коракса. Этого у меня не отнять. – Его голос был низким и чуть хрипловатым, а Байл приготовился к юношескому фальцету и теперь был приятно удивлен. - Что ты намерен делать со мной? Я не боюсь смерти. Если хочешь забрать мою жизнь, сделай это быстро. Во имя примарха, я готов к смерти. Фабий легко прикоснулся к ключице и надавил. Волна боли заставила Корнелио рвануться в путах. Он забился, как раненая птица, стремясь вырваться из рук жестокого мучителя. На белом лбу выступили капли пота, а в уголках глаз появилась предательская синева. - Твоего примарха давно нет в живых. Здесь не Империум, мой мальчик, так что заткни свои «Во имя» сам знаешь, куда, и лежи смирно. Мне надо сделать пункцию. Это больно, не буду скрывать. Я мог бы усыпить тебя, но получить спинно-мозговую жидкость сейчас, когда ты в сознании, как раз то, что мне и нужно. Так что терпи, хоть во имя Императора или Темных Богов, но терпи молча. И повернись на бок. Знаю, что неудобно, но ты постарайся, ради науки можно все. Взгляни на меня, парень, мне плевать на тебя, на примархов и на труп на троне. Я Фабий Байл, и меня интересует то, что скрывается в твоем теле. Похоже, ты получил железу кого-то из последних сынков Коракса. Кто-то по ошибке сохранил поврежденное геносемя, и оно досталось тебе, счастливчику. Всегда хотел его изучить. А твоя жизнь… Муху видишь? Там, в спирту. Не смотри по сторонам, по лаборатории они не летают. Так вот она ценнее, чем твоя жизнь. Одна щетинка на лапке этой мухи несет в себе смертельный токсин, способный отправить к червям полк Имперской гвардии. А что таишь ты? Пока я не узнаю, много я за тебя не дам. Инструменты, цокая, падали в емкости с дезинфектором, все шло, как и полагалось, и три пробирки были заполнены прозрачной жидкостью, взятой напрямую из распростертого тела пациента, но Байл был недоволен. Ощутимая боль, весьма ощутимая, ни разу не заставила пациента застонать. Зрачки глаз Корнелио оставались все также расширены, Фабий внимательно вглядывался в них. Два раза Астартес терял сознание, но Фабий приводил его в чувство. Тело Корнелио было напряжено и легко вздрагивало и чуть выгибалось от холода инструментов и укола острых игл, но он упорно молчал и только прерывисто вздыхал и терял сознание вновь и вновь. Наконец, все было кончено. Сервиторы увезли образцы вглубь лаборатории, часть поместили в центрифуги, часть в холодильники, а Фабий присел у стола и сладко потянулся, внимательно глядя на пациента. Из кресла вытянулись железные щупальца и принялись разминать усталые плечи ученого. - Исходя из всего увиденного, я делаю вывод, что боль от пункции для тебя как укус блохи - неприятно, очень неприятно, но терпимо. Неужели та боль, которая тебя терзает настолько сильнее? А, Корнелио? Ты разбудил мой интерес. Как давно она появилась? - Когда геносемя прижилось, тогда же мои глаза поменялись. Часто мне больно дышать, в груди как будто ком, он мешает принимать пищу, сражаться. Раньше редко, теперь все чаще, но я превозмогаю. Боль усилилась, когда глаза из черных стали другими. Каждое из моих сердец проткнуто острым ножом – я так чувствую. Сам видишь, я порченый образец. – Корнелио улыбнулся. - Просто убей меня. – Гвардеец с надеждой посмотрел на Фабия, и тот вспомнил множество глаз других пациентов, моливших его о смерти, лишь бы не терпеть все то, что ученый уготовил для них. - Твоя смерть, выродок, бессмысленна. Гораздо интереснее то, что причиняет тебе боль. Знаешь ли ты, что это совершенно нетипично для Астартес? Ты моя маленькая шкатулка с секретом, и я намерен раскрыть тебя, Корнелио из Гвардии Ворона. И если ты так жаждешь смерти, почему сам не убил себя? Выстрел из болтера в голову – надежное средство от любых болезней. Но плоть слаба, как говорили некоторые. Даже при смерти так хочется жить. Этот инстинкт, он вечен, потому не мели языком, а будь хорошим, послушным мальчиком. – Фабий рассмеялся. – Ну, а теперь посмотрим, что у тебя внутри. Лежи спокойно, я введу тебе анестезию, и ты уснешь. - А боль, она там будет, во сне? - Вот ты мне и расскажешь, если проснешься, конечно. – Фабий наложил маску на лицо Корнелио и открыл вентиль для подачи газа. Глаза пациента широко раскрылись, и ученый невольно залюбовался переливами его радужки. Он взял в руки пилу для грудины и поставил новый диск. - Смотри, все новое и только для тебя. Раскройся, моя шкатулка, и покажи, что у тебя внутри. – Под визг пилы, космодесантник погрузился в тяжелую трясину сна… …Корнелио очнулся и посмотрел вокруг, пытаясь сосредоточиться. В голове шумело, он все также лежал на столе, но стягивающих ремней не было. Тело было накрыто легкой тканью, но он не видел его, так как перед лицом у него был своеобразный экран, закрывавший от обзора хирургический стол и тело, начиная от плеч. Чьи-то теплые пальцы сжимали кисть его руки и, чуть повернув голову, он увидел сидящего рядом Байла, который дремал в своем специальном кресле под расслабляющий массаж. Стоило Корнелио двинуться, как Фабий открыл глаза. - У меня есть две новости для тебя, и все плохие. С какой начать? Впрочем, я сам выберу. Не двигайся, твоя грудная клетка раскрыта, я подаю препараты прямо к твоим сердцам, особенно второму. – Фабий смочил губы Корнелио губкой с питательным раствором, и тот неожиданно улыбнулся. – Первая новость - ты на пути к смерти, впрочем, как и любое существо, только ты умрешь в страшных мучениях от разрыва аорты, которая не справляется с напором крови. И до самой последней минуты тебя будет терзать сильнейшая боль. Вторая новость – ты мутируешь. Внешне ты прекрасен, но вот внутри, там ты уже наполовину урод, чудовище - выродок, одним словом. И вот там, в твоих внутренностях, поверь, они омерзительны, я нашел кое-что. Ты знаешь, кто создал примархов? - Император Человечества, который защитит нас. – Корнелио выдохнул эти слова, и Фабий зацокал языком и поднес к его ноздрям флакон с остро пахнущей дрянью. - Больно, да? Так мы ничего не успеем, ты сдохнешь от болевого шока, и мне придется ждать такой же образец еще долгое-долгое время, так не пойдет. Придется помочь тебе. – И Байл вновь накрыл лицо пациента маской… …- Продолжим. На чем я остановился? - Мне не больно. – В этом слабом голосе звучала такая радость, что Фабий невольно улыбнулся. Редко когда что-то подобное происходило в стенах его лаборатории. Обычно это были проклятия, стоны, хрипы, вой, иногда кое-что похуже, а этот мальчишка искренне радовался. Бледные щеки порозовели, с висков и из-под глаз ушли синие тени. Его бывшие братья понимали толк в таких красавчиках. Фабий усмехнулся. Перед его глазами промелькнул пестрый рой картинок-воспоминаний того самого первого периода, когда Фулгрим и его Астартес предавались служению Слаанеш. - Ненадолго. Мне необходимо, чтобы ты слушал и понимал, что я говорю, а не всхлипывал ежесекундно от сильнейшей боли, раздирающей твои вены. Так вот, примархов создали в лаборатории, и в тебе есть то, из чего их создавали. Давно искал такую комбинацию генов. Я кое-что заберу у тебя, но ты не волнуйся, я щедр. Что ты хочешь взамен? Жабры? Щупальца? Жвало? Мне нет равных в пластической хирургии. Однажды я пришил отрубленную голову, правда, выглядел пациент несколько не эстетично, хромал, знаешь ли, и дергался, как паралитик. Ты драгоценен, Корнелио, и я обдеру тебя, как липку. Взамен – капелька жизни без боли. - Я согласен, Фабий. Ведь я и так мертвец. – Астартес дышал полной грудью, и Фабий невольно залюбовался искрами света в луже темных волос на белом мраморе. - И ты не будешь вырываться, пафосно кричать «За Императора», крушить мою мастерскую? Я-то готов ко всему, просто скучно, все так делают. – Хирургеон за плечами Фабия зашипел, и они принялись раскладывать что-то на хирургическом столе. - Фабий, я сын Коракса, нельзя лишить меня свободы, она у меня в сердце. Если и сбегу, то только тогда, когда сам решу. Ведь смерть – это тоже побег, не так ли? - А что тебя держит? – Фабий продолжал раскладывать инструменты и задал вопрос просто так, чтобы поддержать пациента в сознании, пока готовилась вторая операция. - Ты избавил меня от боли, и я могу выказать благодарность тем, что останусь и отдам добровольно то, что у меня есть. - Наивный глупый мальчишка. Я искромсаю тебя скальпелем и выброшу твою мутировавшую плоть на корм другим уродам! «Отдашь то, что у тебя есть» - это благодарность? Я услышал нотки теплоты в твоем голосе? Мне плевать. На стол его, а затем в клетку и держать в сознании… … Дни тянулись однообразной чередой, но Корнелио был жив и даже радовался новому рассвету. Байл терзал его каждый день, операции шли одна за другой, его тело покрылось сетью шрамов, лишь одно оставалось неизменным – отсутствие боли. Корнелио никого не видел, пищу ему подавали через своеобразную калитку внизу двери от клетки. Вкуса и запаха у нее не было, но силы она поддерживала ровно настолько, чтобы пациент не умер во время операции. Раз в день приходил сам Фабий, смотрел белки глаз, слушал сердца и легкие и задавал один и тот же вопрос: «Как твой день?», молча выслушивал ответ, записывал каждое слово и уходил. Оков на Корнелио не было. Да впрочем, бежать он и не собирался, в этом не было смысла. А потом его отвозили в лабораторию. Ежедневно Фабий забирал у Корнелио частицу его органов и тканей. Первоначально надрезы были небрежными, и швы, которые Фабий накладывал, были просто швами, чтобы раны скорее зажили, и труд ученого продолжался. Прослушивая в лаборатории записанные рассказы Корнелио о самочувствии, Фабий отдавал себе отчет, что его начинают больше интересовать звуки голоса Корнелио, чем сам рассказ. Будучи лучшим из лекарей, Фабий и так прекрасно знал, что тот чувствует, но этот голос… Спокойный, хрипловатый – Люций, этот вечный засранец, назвал бы его медовым. Пока Ворон спал тяжелым операционным сном, Фабий всматривался в его черты и постепенно разрезы во время операций стали аккуратнее, а швы подлинным произведением искусства. Фабий всегда делал все сам, не доверяя ассистентам, молчаливым сервиторам. Только не с этим пациентом. Тело Корнелио оживало под его прикосновениями, теплело, и Фабий находил в этом странное удовлетворение. Байл привязался к своему пациенту. У него и раньше было несколько любимчиков – уродливые создания, жившие в загоне на положении животных, бывшие Астартес, мутировавшие, благодаря его опытам и экспериментам. Но этот мальчик… Байлу доставляло удовольствие видеть благодарность в удивительных глазах Корнелио и освобождать его от боли, но развязка была близка. Цена за это избавление, которую предстояло заплатить Корнелио, была слишком высока, и Фабий невольно оттягивал этот момент. Но время неумолимо шло, и страшный миг приближался… …- Как твой день, Корнелио? - Все чудесно, боли нет, я видел сны. А мелочи сообщать? Фабий странно посмотрел на Корнелио и кивнул головой. - Я же просил говорить мне все. Мне решать, что мелочь, а что нет. - У меня почернел ноготь на ноге. Я только сегодня заметил. А еще вот тут, на шее под волосами, там что-то странное. - Повернись. – Корнелио послушно развернулся к Фабию спиной и приподнял волосы, открывая взору Байла шею с пупырышками мурашек. Корнелио был обнажен по пояс и зябко вздрогнул плечами, словно почувствовав взгляд Фабия, а тот смотрел на темное пятно, похожее на родинку. «Началось…» Чтобы лишний раз убедиться в реальности происходящего, Фабий провел пальцами по темному пятну и почувствовал внутреннюю пульсацию в нем. Какой контраст – бледная нежная кожа, не знавшая солнца, прохладная, как мрамор в тени кипарисов, и безобразное темное пятно, в котором явно проглядывали очертания чешуи. В клетке повисла давящая тишина. - В лабораторию. Живо. – И Фабий быстрыми шагами вышел из клетки… …- У меня для тебя две новости, Корнелио. - И обе плохие? – перебил Фабия с улыбкой Ворон, лежавший на столе. - Да ты провидец. Но перебивать меня не стоит. Так вот, я с тобой закончил. Я вырезал из тебя все, что мог, теперь ты пуст, – Байл, не отрываясь, смотрел на Корнелио. – Но это еще не все. Я прогнал твою боль, собственно говоря, это было не сложно, но тем самым я запустил необратимый маятник мутации, это вторая новость. Кем становились твои братья? Помнишь их клекот, как они передвигались почти ползком? У меня есть пара экземпляров, когда-то они забавляли меня. Все, что от них сохранилось – полоски кожи. Однажды я сделаю из них отличные футляры для инструментов. Так кем они становились? - Рапторами, господин. – В голосе Ворона не было страха, лишь обреченность. - У меня есть выбор. Дать тебе мутировать в мерзкого урода или дать умереть от боли и остаться в смерти таким, какой ты сейчас. Как ты думаешь, что я выберу? Корнелио сел, отвернувшись от Фабия, согнул колени, обняв их руками, и спрятал лицо за водопадом черных волос. Фабий уставился ему в спину, глядя на выступы позвонков на скульптурной белой спине. Глядя на вздрагивающие плечи, Байл протянул руку, коснулся шелка волос, собрал их в хвост и потянул на себя: - Корнелио, посмотри на меня. Я в смятении. В моем сердце непозволительная роскошь – мне жаль тебя, мальчик. Я своими руками брал образцы твоих тканей, обескровливал тебя, ты был лишь подопытной тварью. - Был? - Да, Корнелио, был. А теперь я не знаю, что выбрать. Возможно, я дам это право тебе, в знак благодарности за куски твоей плоти. У меня их теперь достаточно, чтобы продолжить исследования. - Скажи, Фабий, что будет, если я выберу боль? Как я умру? Что от меня останется? Фабий Байл сжал плечи поникшего Корнелио, выпустив волосы Ворона, разбившиеся темной волной и разметавшиеся по белоснежной в испарине спине. Он притянул его к себе, шепча горькую правду в ухо: - Я брошу тебя в клетку и буду смотреть, как ты корчишься от боли. Когда ты сдохнешь, захлебнувшись в крови, я сожгу твой труп и избавлюсь от этого наваждения, забуду твой голос, и шелк черных волос больше не коснется моих пальцев. Ты бесполезен, а потому зачем ты мне? - А если мутация? Что тогда? – голова Корнелио лежала на плече Фабия, и глаза отрешенно смотрели вверх. - Я сохраню мерзкую тварь, в которую ты превратишься, она станет моим любимцем и будет со мной, пока не закроет свои кожистые веки в последнем сне. Короче, не сдохнет. Твои глаза, Корнелио, черные с отсветом вечернего неба. Я буду видеть в них свое отражение. Не знаю, что в тебе останется от разумного существа, но каждый день ты будешь чувствовать мою руку, вот так, как сейчас, на своей шее. - Мой примарх сгинул в варпе, легион разбросан по разным мирам, каждый из нас в одиночестве несет свое бремя. Боль и одиночество – вот что было у меня. Я ждал, пока кто-нибудь заберет мою жизнь, мне было страшно сделать это самому. Ты лишил меня свободы, использовал мое тело, но боль ты тоже забрал. Я оказался в центре внимания… Твоего внимания, Фабий. Быть нужным – такое новое для меня чувство. Может, это малодушно, но я не хочу его терять. Мой выбор сделан, господин. - Мой мальчик, моя бесценная, но такая пустая шкатулка… …Фабий Байл, безумный гений, в гневе ударил ногой по массивному автоклаву. Ничего не выходило. Он плодил жалких уродцев там, где надеялся создать совершенство. Кровавый туман ярости застилал ясный разум, заставляя сокрушить творение, созданное на пути к великому открытию. В огонь летели реторты, колбы, шипели, испаряясь, растворы, звенело и хрустело битое стекло. Тяжело дыша, Фабий созерцал разгром, учиненный им в святая святых, своей лаборатории. Послышался стук костяшек и шорох, от которого волоски на руках Байла встали дыбом. Такой звук издает, пробираясь среди камней, громадная рептилия. Из кладовой рядом с лабораторией, которую Фабий превратил в спальню, пока работал до изнеможения и день, и ночь, выполз огромный ящер. Хвост шуршал по плитам пола, громадные когти оставляли царапины. Передние лапы, маленькие и слабые по сравнению с мощным задними ногами, жалко свисали вдоль тела, но Байл знал, как ловко ящер рвал жертву острыми когтями передних лап. Когти на них были поистине алмазными. Длинный язык вырывался из алого рта, облизывая черную щель кожистых губ, скрывавшую острые и белые зубы. Безобразную голову покрывали не то перья, не то клочки меха. Доковыляв до Байла, ящер доверчиво ткнулся головой ему в живот и обвил ногу ученого длинным чешуйчатым хвостом. Фабий улыбнулся и нежно положил руку на уродливую голову рептилии. Клочки меха были нежны, словно шелк, а длинный язык порхал, касаясь лица Фабия с нежностью крыла бабочки. Заглянув в черные глаза с отсветом ночного неба, Байл произнес привычное, произносимое изо дня в день: - Как твой день, Корнелио? Как твой день?..