Линия

На коленке мальчишки красуется очередной синяк. Короткие шорты не могут скрыть от чужих взглядов болезненно-бледную кожу в мелкую зеленую крапинку: следы недавней ветрянки. Он стоит, заслоняя собой маленького котёнка, преграждая путь нескольким мальчикам, которые выше и сильнее его. Но котёнок слабый, и, раз его обижают, значит, ему нужна защита, пусть даже Стив заплатит за это несколькими шишками. Выставив вперед сжатые в кулаки руки, он ждет удара. Но его не следует. Вместо этого он слышит сдавленные всклики-всхлипы мальчишек, и, словно в замедленной съемке (ещё) немого кино, наблюдает за тем, как ему помогает кто-то. Этот кто-то сильнее и выше, но он не обижает, он просто хочет того же, что и Стив — помочь слабому. — Я — Джеймс, — мальчишка немного шепелявит, но Стива это не волнует, он охотно пожимает протянутую ладонь и представляется в ответ: — Стив Роджерс. Они возвращаются домой вместе, потому что теперь они практически соседи: Джеймс живет в девятом доме, а Стив — в двенадцатом. Котенка Джеймс держит в кепке и рассказывает, что им пришлось сменить квартиру на более дешевую из-за того, что мать лишилась премии. Их дружба начинается с котенка, задремавшего в фуражке и двух яблок, которые Стив утаскивает со стола, чтобы затем скинуть одно из них Джеймсу из окна. За соседними домами садится солнце, во дворе полумрак, а два мальчика тихо смеются, деля на двоих яблоки и небольшой секрет: сегодняшнюю драку. Стив болтает ногами, сидя на подоконнике и думает о том, что мама будет очень рада, ведь у него, наконец, появился друг. ~~~ Стив старше, но все такой же болезненно тощий. А еще миссис Роджерс, кажется, нарочно закрывает глаза на пропажу яблок. Они вместе пекут яблочный пирог. Когда Баки (спустя две недели знакомства, или, может, чуть больше, Джеймс все-таки сказал свое второе имя, которое Стив сократил до более краткого варианта) узнал про традиционный яблочный пирог, то едва ли не поднял Стива насмех. Но, попробовав его, вызывался помогать. Он принес полпакета яблок, заявив миссис Роджерс, что это «компенсация». И вот теперь Стив сосредоточенно чистил эти самые яблоки на кухне. Ножик в его руках выглядел опасным, просто потому что это Стив. В его руках выглядят опасными даже обычные газеты: может руку рассечь бумагой. Палец кровоточит, и Стив, собрав языком выступившую кровь, подзывает мать. Та только ахает, тут же отправляя Джеймса в аптеку: — Возьми бинт! — Мама, у меня же не гемофилия, не стоит... — миссис Роджерс ласково треплет сына по волосам, и он умолкает. — Я просто забочусь о тебе. И откуда только в твоей голове такие умные выражения появляются? Вечером, уже после того как Баки уходит к себе с тремя кусками пирога: для матери с отцом и маленькой сестренки, миссис Роджерс меняет повязку. Стив в это время задумчиво изучает вторую руку. — А что это за тонкие полосочки? Это небольшие шрамики? Сара улыбается. Она еще совсем молода: в уголках ее глаз не собираются морщинки, а ее смех звонкий, почти девичий. — Знаешь такие слова, как гемофилия, и никогда не читал про узоры на руках? Внимательно смотря на мать, Стив готовится слушать. Мамины сказки — чудесны, хоть и не всегда она придумывает их сама; но мамины рассказы намного лучше. Она рассказывает, показывает и учит. И сейчас, беря в свои руки руку Стива, она поглаживает запястье большим пальцем. И Стив расслабляет руку, позволяя матери рассказать о каждой линии. Через года он пронесет только само это ощущение: пальцы матери на его ладони, тепло комнаты и дуновение ветра из приоткрытого окна, запах топленого молока (роскошь с рынка!), жужжание мухи где-то в отдалении, и тихий мамин голос. — Вот эта, самая большая, посередине, линия жизни. У тебя она очень длинная. Она продолжает говорить, но Стиву тепло и сонливо, он кладет голову ей на плечо и тихо-тихо бормочет «Мамочка, я так тебя люблю». Умолкая, миссис Роджерс целует сына в лоб и поправляет одеяло. Он еще слишком мал для того, чтобы гасить ночник. Через открытую створку окна в комнату залетит светлячок. ~~~ Крышка банки захлопывается. Стив придерживая банку за дно и крышку, внимательно наблюдает за кружащими по банке светлячками. Время позднее, но миссис Роджерс на ночном дежурстве, к тому же, с ним Баки, а значит — он в безопасности. Но это не значит, что в безопасности сам Барнс. Ему не везет со светлячками в отличие от Стива. Он вновь возвращается с пустой банкой, досадно вздыхая. — Стиви, почему у тебя это так легко получается? — Они знают, что я их не обижу. Баки, оскорбленный до глубины души, спрашивает: — А я, что, обижу? Улыбка Стива добрая, без тени насмешки; Джеймс, невольно любуясь, понимает, что вот такой вот, растрепанный, улыбающийся, Стив очень походит на свою мать. Роджерс протягивает другу банку со светлячками: — Держи, посмотри на них. Я поймаю еще. Джеймс махает рукой: — Да не надо. Мне и этих хватит. Стив пожимает плечами и, аккуратно переступая коряги, идет в сторону широкой тропы, ведущей к выходу из парка. Грохот и короткий вскрик подсказывают ему, что Джеймс не был таким внимательным. Когда в полутьме кухни под светом только одной из двух ламп Стив перекисью промывает рану на лбу Джеймса, тот тихо шипит. Рассеченную бровь сильно щиплет, и, закончив, Стив приземляется прямо на пол. Он смотрит в блестящие, темные глаза Баки снизу вверх, как и всегда, ведь так намного привычнее и берет его руку в свою. Он рассказывает не так хорошо, как его мать. Но Баки нравится. Он слушает, затаив дыхание и послушно разжимает кулак. Когда Стив проводит двумя тонкими пальцами по его линии жизни, Джеймс вздрагивает; волоски на его руках встают дыбом, и Стив снова улыбается так, как умеет только он. // — Знаешь... — Неа. Не знаю, — дразнится Роджерс, откидывая голову назад. Они валяются прямо на полу, на разложенных диванных подушках и теплых зимних одеялах, которые Баки пришлось вынимать с верхней полки шкафа. Окно раскрыто настежь: несколько минут назад они выпускали в него светлячков и те улетали, мерцая все дальше и дальше, пока их свет не стал неотличим от света звезд. — Ты говорил мне про линию жизни. Стив кивает головой, накидывая на плечи одеяло. По полу тянет: сквозняк. Болеть летом не хочется. Баки поднимается с подушек (Стив протестует, пытаясь схватить его за штанину, потому что Баки слишком теплый, чтобы отпускать его к холоду) и закрывает окно. Заглядываться на спины лучших друзей не следует. Но на таких как Баки грех не заглядываться. Широкоплечий, подтянутый... Стив сглатывает и повторяет про себя «это просто искусство». Восхищение выйдет из Стива очередным наброском на обрывке бумаги. А пока — Джеймс оборачивается, и смотрит ему прямо в глаза: — Если ты правда веришь в эту чушь, то я обещаю: я буду с тобой, — он опускается на подушки, берет руку Стива в свою, и тот думает, что ему снится сон, — вот отсюда, — Баки касается самого начала линии на руке Стива, — и вот до сюда. До самого конца, Стиви. Джеймс показывал. Но свои ладони Стив видел. А вот глаза Баки так близко, такие темные и яркие в свете уличных фонарей одновременно — нет. Утром миссис Роджерс будет ругать Баки за то, что у ее сына синяк на плече. И за то, что они спят на полу. А Джеймс просто не сможет сказать, что на руке ее сына не синяк. ~~~ Стив бежит через лес со щитом в руке. На нем форма, о которой он так долго мечтал. Только вот незадача — он мечтал помогать Баки в бою, а не бежать навстречу неизвестности, не зная, жив ли он, его Баки. Он теперь выше, тяжелее, шире в плечах; у него есть почетное звание и щит из вибраниума, и, отчего-то, теперь им интересуются девушки. А вот он все еще помнит ощущение крепких рук на своей талии. Помнит холодные зимы в тесной — зато только их с Баки — квартирке, работу в газете карикатурщиком, помнит письма на фронт и как боялся получить похоронку. Помнит, как они с Баки делили одну кровать, укрываясь двумя одеялами и греясь теплом друг друга, когда отключали отопление холодной, лютой зимой 1941-ого. И вот теперь, где-то там, впереди, его ждет неизвестность. Но он уверен — Баки жив. Иначе он бы почувствовал. Ведь невозможно не почувствовать, как лишаешься сердца? Из лаборатории он выводит измученного, похудевшего, посеревшего и осунувшегося сержанта 32257, Джеймса Бьюкенена Барнса. Баки, который не ждал помощи. Баки, который не верит своим глазам и думает, что это побочные эффекты лекарств, которые ему вкалывают. Баки, который вспоминал и не надеялся увидеть Стива снова. Баки, который сожалел о невыполненном обещании. Но Стив здесь, и Стив спасает его из самой серьезной передряги за всю жизнь их обоих, и Джеймс решает, что это стоило всех синяков и шишек, полученных в драках за честь Роджерса. Они бегут из горящего здания. И Стив наивен, когда думает, что Баки уйдет без него. Он снова повторяет ту фразу, впервые произнесенную в ночи: — Ты думаешь, я брошу тебя здесь? Стив, я буду с тобой до самого конца! И все получается. Они спасены. Оба. Вот только у Стива на ладони теперь ожог, аккурат поперек пресловутой линии. А у Баки — широкий шрам. Но это уже не важно. Ведь они вместе до конца. И оба — живые. И Баки теперь рядом в бою, и если в бою может быть спокойно, то Стиву с Баки именно так. Просто потому что он доверяет ему, как себе. ~~~ Их конец оказался слишком близок и слишком далек одновременно. Просыпаясь в двадцать первом веке, Стив понимает, что говорила его мать о длинной линии жизни: счет пойдет на сотни лет. Ведь ему уже девяносто пять. Он смотрит на шрам на своей ладони. Он затянулся, но остался там, широкий и безобразный. Возможно, он тянет на украденные семьдесят лет. // Кто ищет — тот всегда найдет. Баки все еще здесь, все еще держит свое обещание, пусть и не ведает об этом. У него все те же глаза. И он помнит. А Стив верит. И умеет ждать. Даже когда ложных следов слишком много, а мир уже дважды был на грани конца, он ждет. Когда в Румынии он видит в блокноте Барнса их совместную фотографию, то едва удерживается от слез; говорить ровно практически невозможно, но Джеймсу не нужны слова. Он знает свое имя. И знает, кто такой Стив. И они снова могут бежать вместе. Наперекор закону, подписанному в ста восемнадцати странах, наперекор принципам самого Капитана Америки, наперекор предрассудкам и самой судьбе. Руки со шрамом на ладони у Баки больше нет. Шрам забрал от линии жизни слишком много, но не перечеркнул ее, не смог разделить прошлое и настоящее навсегда. Потому что когда Стив берет руку Баки в свою, он, ощутив прикосновение тонких пальцев к своему запястью, расслабляет руку. В ладони больше нет тепла человеческого тела: сплошной металл. И нет линии жизни, только множество стыкующихся деталей бионики. И Стив прикасается губами к металлическому запястью, как когда-то целовал пульсирующую венку; зачастую только она выдавала истинное волнение Баки, которое он испытывал не перед свиданиями с невероятно красивыми девушками, а оставаясь наедине с ним, Стивом. И это было так давно, в далекой юности, пропитанной запахом яблок и леса, ночной тишины и дождя, масла из мастерской и моря из доков, типографской краски и дешевых газет, и, конечно, сиропа от кашля. И пусть теперь губы ощущают только холодный металл, они все еще заботятся друг о друге. Так же, как тогда, в другой жизни. И, держа данное обещание, наперекор всему, вдвоем против целого мира и всех намерений судьбы, они проживут свою жизнь. — Знаешь, Стив? — Не знаю, — он не дразнится, как тогда; он правда не до конца разобрался, что происходит в голове Баки. — Твоя мама была права в двух вещах: линия жизни у тебя очень длинная... — А вторая? — Если я рядом, то мы оба из воды сухими выйдем. Стив протягивает Баки кружку с кофе. — Ты тоже был кое в чем прав. Когда называл это все чушью. — Такое просто невозможно было предсказать, вот в чем проблема! — Баки улыбается. Стив поплотнее заворачивается в плед, потому что Баки стоит у раскрытого окна их небольшой, но более опрятной, чем раньше, квартирки и дымит. А на подоконнике вместо пепельницы стоит блюдце с отбитым краем и узорчатым рисунком из множества линий. — Как человеческие руки, — тихо произносит Стив, дотрагиваясь до острого края. Баки выдыхает дым и беззлобно смеется: — Не порежься. Я не хочу бежать за бинтом в аптеку. — А яблочного пирога хочешь? Вместо ответа Джеймс открывает холодильник и вынимает из него пакет с зелеными яблоками. (И два из них все-таки ворованные. От привычек не так-то легко избавиться).