Dear Harry, Love Louis

«Я так скучаю по тебе, Луи. Так сильно, что иногда кажется, будто я не могу дышать». «Я все еще скучаю по тебе больше всего на свете, Гарри. Так сильно, что почти больно». Гарри был солдатом, на войне, и все, чего он хотел — вернуться домой. Луи ждал дома, с ребенком, и все, чего он хотел — чтобы Гарри снова был рядом с ними.

***

Вторник 9 мая 1916 год Дорогой Гарри, Полагаю, это мое первое письмо тебе. Мама говорит, что мне стоит подождать, прежде чем ты напишешь мне сам, но я не могу сдержаться. Я пишу, чтобы сообщить великолепную новость. Наш последний секс и свадьба (твое чувство долга такое сильное, Гарри) оставили мне подарок. Если верить врачам, через шесть месяцев ты станешь отцом. Не раньше, конечно, мы ведь женаты всего три месяца. Конечно, ты и так это знаешь. Я просто не мог дождаться, чтобы сообщить тебе эту новость, Гарри. К тому моменту как ты получишь письмо, пройдет намного больше времени и, надеюсь, моя тошнота поубавится. Мама думает, что это будет мальчик, потому что меня очень тошнит. Видишь ли, она так же мучилась со мной. Очаровательно, не правда ли, Гарри. У нас будет сын. Я никогда не чувствовал такой гордости как сейчас, любимый. Поскорее напиши ответ, мне ужасно одиноко без тебя. С любовью, Лу Жизнь в тылу для омег была очень тяжелой. Мы никогда не чувствовали себя в безопасности без своих альф, и я все еще жил с матерью, когда моего жениха отправили на войну в связи с новым государственным законом. Ему едва исполнилось двадцать, мне — девятнадцать. — Гарри, ты не можешь пойти. Меня не волнует призыв. Ты не можешь пойти, — я умолял его, я плакал от страха, что он никогда не вернется. — Я не могу не пойти, Луи, — он пытался успокоить меня, прижимая к своей широкой груди. Я шмыгнул и позволил своим слезам пропитать его рубашку. — Я не трус. Я молод и дееспособен, и я не могу не пойти. Со мной все будет хорошо. Обещаю, что вернусь. — Ты не можешь обещать такие вещи, Гарри, — сказал я тихо и он вздохнул, опускаясь, чтобы поцеловать мой лоб. — Я буду стараться изо всех сил, Лу, — я задумчиво посмотрел на кольцо на пальце. Я медленно оторвался от Гарри и вытер нос салфеткой. — У меня есть одно условие, Гарри, — он тревожно кивнул. — Все что пожелаешь, Лу. Я достану тебе луну, — я засмеялся и легко ударил его в грудь. — Выйди за меня, прежде чем ты уйдешь. Я не могу отправить тебя во Францию ко всем смазливым французским омегам без кольца на пальце, — он громко рассмеялся, и поцеловал меня. — Ты — самый красивый омега, Луи, но, конечно, я сделаю из тебя полноценного омегу, перед тем как уйти. Через три дня мы поженились в ратуше. Спустя две недели его увез поезд. — Перестань, Луи, пожалуйста, не плачь. Война не может длиться слишком долго. Говорят, она скоро прекратится, — он пытался меня утешить. Я кивнул, едва сдерживая слезы. — Мы — молодожены, мы должны быть неразлучны, — мне было горько на душе. — Можешь винить в этом войну, — он едва заметно ухмыльнулся, нежно целуя меня в щеку. — У меня для тебя кое-что есть, — моя речь была тихой и медленной. Я достал две фотографии из кармана. — Я хочу, чтобы ты носил их с собой, — он взял их с улыбкой. — Они замечательные, — он всматривался в первое изображение. — Я смогу похвастаться всей армии тем, насколько красив мой омега, — я хихикнул. — Может, это только первое фото, — тогда он посмотрел на второе изображение. Его глаза почты вывалились. — Кто сделал это фото? — он спросил, а я громко рассмеялся. — Не волнуйся, это был Найл, омега со школы, — фотография, что была зажата между пальцев, была слишком откровенной для того времени. Я был обнажен, только простынь скрывала большую часть моего торса, мои ноги обвиты были вокруг простыни, а руки подняты к верху. Я быстро посмотрел на Гарри с улыбкой на лице. — Ты делал грязные фотографии для меня? — я кивнул, а на его лице расползлась улыбка до ушей. — Я наверняка сохраню себе эту. Я люблю тебя, Луи, — моя улыбка угасла, когда я услышал свист поезда. — Я тоже тебя люблю, Гарри, — он крепко меня обнял, прижимая к себе. Я чувствовал, как он вдыхает мой аромат в отчаянной попытке не забыть его. — Возвращайся скорее? — он кивнул. — Возвращайся поскорее, — я старался продержаться до отхода поезда. Домой я шел со слезами, неумолимо струящимися по лицу. В третий раз за утро я склонился над раковиной. — Ну, Луи, думаю теперь официально — у тебя и твоего любимого солдата будет ребенок, — сказала Элеанор, которая сидела на моей кровати. Я застонал и заполз на кровать. — Дети всегда заставляют чувствовать себя такими слабыми? — Я слышала, что это они могут, — она ответила, протыкая носок, который штопала, иглой. — В любом случае, я рад завести семью. Я хотел бы, чтобы он был здесь, — она утешительно погладила мою спину. — Дай мне закончить с носком и я принесу тебе лекарство от тошноты. Суббота, 17 июня 1916 Дорогой Лу, Франция прекрасна, но ей далеко до тебя. Я встретил несколько обрученных альф здесь, с ними легче наладить контакт, чем с холостыми. Последние обычно дикие и готовы разделить кровать со всеми, кто согласен. Я показал им твое фото, они оценили, лишь одну, естественно. Они сказали, что я счастливчик. Но я и так это знаю. Альфы без пар практически пускали на тебя слюнки. Это заставило меня почувствовать ревность и странную гордость. Один из альф, Лиам, уже имеет троих детишек со своей омегой. София выглядит как куколка, судя по фото, что он мне показывал. Они живут недалеко, ты мог бы навестить ее и детей как-нибудь. Говоря о детях: я в полнейшем восторге от новостей о предстоящем отцовстве. Хотел бы я быть там, Лу, присматривать, чтобы ты хорошо питался и отсыпался и ждал своего чуда. Я уже скучаю по твоему запаху. Они гоняли нас как собак тренировками и различными заданиями. У меня не было достаточно времени. Ты не покидал моих мыслей, Лу. Люблю тебя за это. С любовью, Гарри. Грязь. Единственное что я видел в радиусе нескольких миль. Поле воды и грязи, рассекающееся лишь колючей проволокой и деревянными шипами. Господи, это был пустырь. Я попытался представить все это не таким мрачным в своем письме, но на самом деле все было не так. Пахло кровью и гниющей плотью. Я не принимал душ и не мыл ничего больше месяца. Половина мужчин, с которыми я прибыл, сгнивали на Безымянной Земле, даже не похороненные. Когда пришло письмо, я был удивлен. — Стайлс, — меня позвали и я поднял руку. Письмо в моей руке было легко распознать — оно было от моего мужа. Лиам улыбнулся мне. — Это от твоего омеги? — я кивнул, открывая его и тут же читая. Мое сердце пропустило удар, когда я прочитал большую новость. — Он беременен, — я сказал, улыбаясь так широко, что мое лицо готово было лопнуть. — Поздравляю! — закричал Лиам, похлопывая меня по спине. — Что там? — спросил другой мужчина, Джон, кажется. — У Гарри пополнение на подходе! — Хорошо, рад за тебя, друг! — поздравления посыпались из толпы. — Ребенок должен родиться месяцев через пять, вроде того, — я сказал. — Я пропущу рождение своего ребенка. — Да ладно тебе, друг. К тому времени мы уже будем дома, — по крайней мере, так мы думали. Я зашел в одну из палаток на передовой, где стоял громкий смех. Каждые пару месяцев нам давали освободительную. Предполагалось, что за это время мы должны восстановить свой дух. Я вошел в палатку и увидел, как несколько альф без пары собрались вокруг моей кровати. Мои руки поднялись к карману, где я хранил фото Луи, но их там не было. — Стайлс, ты не говорил нам, что он такой хорошенький, — они смеялись, глядя на очень личное и очень компрометирующее фото моей пары, которое предназначалось лишь для меня. — У него чудесная задница, — сказал один их них. — Отменная задница, — остальные присоединились. Я чувствовал, как меня начинает одолевать ярость. — Да ладно, Стайлс, он и так шлюшка. — Я уже был в ярости. — Нет, они были сделаны лишь для меня! Он любит меня, а я люблю его! Если вы еще хоть раз отзоветесь о нем в таком духе, я найду способ вас прикончить! Они стояли в растерянности, а я сел на свою кровать, всматриваясь в задумчивое выражение лица на изображении. Он бы так разозлился, если бы узнал, что они сказали. Просто быстрый взгляд на фото возродил воспоминания нашей двухнедельной неги вдвоем и каково это — быть к нему так близко. Я любил каждый момент. Я любил, каким мягким и нежным он был. Я любил то чувство, когда наши тела соприкасались, кожа к коже. Блаженное чувство его в моих руках. Это был не просто секс — это был целый мир. Я не заметил, как слезы начали литься с моих глаз, пока одна слеза не упала мне на колено. Воскресенье, 25 июня 1916 Дорогой Гарри, Я рад, что ты так счастлив. И я действительно не такой уже и красивый, те несчастные наверняка не видели фигуры омеги так долго, что готовы броситься на любого. Я особо не привлекателен сейчас. Мой живот раздут. Действительно не привлекательно сносить вещи по пути, включая себя! Ребенок в последнее время много шевелится, и каждый день я рассказываю ему о тебе. Не могу дождаться твоего возвращения, Гарри. Скучаю по твоим объятьям. Не хочу ничего более твоих рук вокруг моей талии, прижимающих меня к тебе. Даже несмотря на то, что ты уже не сможешь прижать меня так близко как раньше. Я слышал ужасные истории, Гарри, про траншеи. Они действительно так ужасны? Надеюсь, что нет. Говорят, что вы не спите, и не хватает еды. Люди замерзают до смерти и не могут быть опознаны, поэтому не возвращаются домой. Это меня пугает, Гарри. Я люблю тебя, правда, очень сильно. Прошу, вернись ко мне. С любовью, Лу. Моя спина болела. Она болела, а мои ноги были готовы отвалиться. — Присядь, Луи, — ворчала моя мама, подталкивая Лотти вместо меня к грязной посуде. — Мам, я не инвалид, — я проскулил и мама улыбнулась. — Нет, но тебе лучше сидеть, а не стоять. Я не могу допустить, чтобы твой альфа, придя домой узнал, что мы давали тебе делать тяжелую работу, когда у нас есть две весьма работящие девочки. — Лотти вздохнула, а мама дала мне вещи для штопки. — Вот, видишь эту дырку в юбке сестры. — Я принялся за работу, зашивая платье одной из близнецов. Приведи в порядок или не получи ничего — вот было наше правило, особенно после начала войны. Мы должны были беречь все, что могли. Я постоянно волновался о войне. Как там Гарри? Где он? Ранен ли? Или уже мертв, но я еще не получил телеграмму? Последняя мысль лишала меня покоя и не давала спать. — Расслабься, милый, ты слишком много думаешь, — сказала мама, включая радио. Музыка успокаивала меня и ненадолго позволяла отвлечься от мыслей. Тяжело было быть дома одному: никогда не знаешь, чего ждать. Особенно когда была еще одна жизнь, за которую я беспокоился. Я присоединился к группе, которая упаковывала снабжения для наших солдат за морем. Это была легкая работа, и большую часть времени я проводил сидя. Беременность тяжела сама по себе, но рядом не было моей пары; я собрал все вещи, которые пахли им, я спал с ними, но запах исчезал. Группа была довольно разговорчивой, в тот день я вязал носки. — Мой альфа солдат воздушных войск. Меня изводит мысль о том, насколько это опасно, — сказал один из них и нервно улыбнулся. Я потряс головой. — Я тоже боюсь об этом думать, — моя рука неуверенно накрыла живот, я продолжил вязать. — Это твой первенец? — спросила женщина. Я кивнул. — Твой муж на войне? — снова кивнул. — Он в траншеях, но не может сказать, где именно. Обычно, его письма лишь полны слов о том, как сильно он меня любит, и что он скоро вернется, но я знаю, что последняя часть — ложь, — я шмыгнул. — Это случится еще не скоро. Вторник, 4 июля 1916 Я просто хотел написать тебе небольшую записку, Лу. У нас все хорошо, любовь моя, не волнуйся. Еда не такая вкусная, как твоя, а в траншеях очень грязно, но в целом все хорошо. Не хочу, чтобы ты плохо себя чувствовал от всех этих переживаний. Это плохо скажется на малыше. Мне нужно, чтобы ты был здоров, когда я приду домой. Надеюсь, ты вяжешь и шлешь мне носки. Они мне нужны, а еще сигареты и несколько спичек было бы тоже неплохо. Все, что можешь достать, любовь моя. Люблю тебя, детка. С любовью, Гарри Я мог слышать свист от шквала пуль над головой, когда полз до траншеи. Грязь была по щиколотки, и я пытался дать глазам отдохнуть хотя бы на пару минут. Я хотел домой. Все, о чем я мог думать — это Луи и то, как сильно я скучал. Я слишком долго пробыл на этой проклятой войне. Я скучал по нему больше, чем могу описать. — Эй, дружище, как ты? — я услышал знакомый канадский акцент. — Привет, Марти, я в порядке. — Ну и бой, да? — Я фыркнул. — Если меня еще хотя бы раз пошлют за холм, я не выдержу. — Марти рассмеялся. Мы пару минут сидели в тишине, пока шквал сходил на нет и прекратился. Я вздохнул и взял свою винтовку. — Так, парни! Все наверх! — зарычал командир, и я побежал наверх, выкарабкался из траншеи в ад, который ее окружал. Я скрючился, рядом со мной Марти. Он мертв. Его застрелили во время битвы. Позднее мне сообщили, что этот ад, который мне пришлось прожить, назвали битвой под Соммой. Тогда было не важно, как ее называть. Я лишь знал, что это грязь, проволока и смерть. Я прижал винтовку ближе к телу и еще больше погряз в ил.  — Господи, прошу, позволь вернуться домой к Луи, — я молил шепотом. — Hallo*! — я услышал радостный немецкий голос и стал молиться чаще. В воздухе раздался звук выстрела, перед глазами возникла темнота. Я проснулся в госпитале. — Ты большой счастливчик, Скрытный незнакомец, — сказала медсестра. — Тебя еле задело, твой товарищ спас тебя, — я посмотрел наверх и увидел Лиама. — Меня подстрелили за тебя, — сказал он, смеясь. Я засмеялся вместе с ним, благодаря Господа за то, что пожалел меня. Воскресенье, 26 ноября 1916 Дорогой Гарри, Ты был благословлен сыном. Его имя — Мильтон Эдвард Стайлс. Я знаю — ты всегда любил это имя. Я тоже любил его. Не могу дождаться, когда ты придешь домой и увидишь его своими глазами. Я буду рассказывать ему о тебе каждый день. К несчастью, у него твой нос. У него голубые глаза, но мама говорит, что они могут поменять свой цвет. Я отправил тебе его фотографию и пачку сигарет. И еще немного спичек. Они могут придти немного позже, чем это письмо, но ты получишь их. Я обещаю, Гарри. Тоже тебя люблю. С любовью, твой Лу и твой Мильтон Я позволил крику боли вырваться из моих губ. Мама зачесала назад мои волосы и погладила по голове. — Я знаю, милый, — она позволила мне вцепиться в свои руки, когда я опустился вниз. — Хочу Гарри, — я был на грани слез, она кивнула. — Знаю, милый, он на войне. Сражается за всех нас, Луи, ты должен гордиться быть его омегой, — я чувствовал, как слезы и акушерка с сочувствием мне улыбалась. — Ваш ребенок почти вышел. Еще несколько толчков. — Я плакал, но с пониманием кивнул. Мама вытерла пот с моего лба и улыбнулась. Мне уже было все равно. Все, о чем я мог думать — это Гарри, и то, что он здесь и сейчас не со мной, хотя должен быть. — Я не могу, — ответил я, и акушерка вздохнула. — Ты можешь, Луи, тысячи до тебя смогли. — Я снова натужился. Гарри должен быть тут, прямо за дверью. — Давай, Луи! — Прошло уже целых десять часов с тех пор, как отошли воды и боль увеличилась во много раз. И сейчас, в самом разгаре болевых ощущений, я снова натужился. — Вот и головка. — Я улыбнулся, зная, что еще немного, и все позади. Я снова натужился. Кажется, словно это длилось несколько часов. На самом же деле, прошло около пятнадцати минут, прежде чем я почувствовал, как мой сын вышел на свет. Его плач заполнил комнату, и я радостно улыбнулся. — Это мальчик! Осталось лишь обрезать плаценту, — сказала акушерка, но мне было не важно. Мой сын оказался у меня в руках, и я начал плакать. — Привет, Мильтон, это мамочка. — Мильтон, да? — ухмыльнулась мама. — Да, Мильтон Эдвард Стайлс, — я вздохнул. — Гарри будет очень горд. — Гарри будет очень горд тобой, ты дал жизнь его сыну. — Акушерка забрала Мильтона и положила его на руки маме, чтобы я мог сосредоточиться на последнем этапе. Я устало качался вперед-назад, пока кормил Мильтона. Часы показывали половину третьего утра, и я был истощен. — Хорошо, что я люблю тебя, Мильтон. Твой папа бы просто смеялся надо мной, если бы был здесь. Он бы испускал шутки о том, что у тебя аппетит, как у настоящего альфы. Нам не важно, кто ты, Мильтон. Ты — ребенок мужчины-омеги, так что, очевидно, нас это не волнует. Я все-таки надеюсь, что ты вырастешь альфой или бетой, быть омегой трудно. Я бы никогда не хотел быть кем-то еще, но это тяжело. — Я шептал, пока Мильтон ел. — Надеюсь, твой папа скоро придет домой. Война длится слишком долго. Я лишь хочу, чтобы он вернулся домой к нам с тобой. — Я поцеловал его лобик, и он срыгнул. После того, как он закончил, я положил его в кроватку, а сам скрутился на своей пустой постели. Я попытался представить, как руки Гарри обнимают меня, но это чувство не было правильным. У меня ничего от него не осталось, кроме писем и сына. Вторник, 5 декабря 1916 Сын, у меня есть сын. Не могу поверить, что мы смогли создать что-то настолько ценное. Я действительно люблю это имя, оно ему подходит. Я очень скучаю и так сильно хочу увидеть его. Фотографии пока достаточно. Дела идут не так плохо. Еда, правда, ужасна. Не могу дождаться снова попробовать твоей восхитительной готовки. Я был в больнице некоторое время, но сейчас я в порядке. Не волнуйся обо мне, любовь моя, волнуйся о Мильтоне. Надеюсь, ты хорошо питаешься и читаешь молитвы за меня. Рано или поздно, война закончится. Я люблю тебя больше всего на свете, Луи. Я люблю нашего сына больше всего в этом мире, не считая тебя. Я обещаю, Луи. Я вернусь домой. С любовью, Гарри — Газ! — закричал Лиам, и мы надели свои маски. Я натянул свою на лицо, быстро помолился и растворился в битве. До этого дня я не знал, убил ли я кого-то. В такой жестокой борьбе убийство — не главное. Главное — выжить до наступления следующего дня. Главное — вернуться домой. У меня было ради чего возвращаться, и я не мог позволить себе умереть. Я должен был вернуться домой. Луи и Милтон нуждались во мне. Я не мог не вернуться. Я скрутился и попытался выжить. Все, что мне нужно было — это выжить. Лиам разбудил меня в траншее. — Мы выдвигаемся. — Я застонал и собрал свои принадлежности. Я прощупал свой нагрудный карман, чтобы удостовериться, что фотографии все еще там. Они все еще были там. Я повсюду носил их с собой. Я всматривался в них, чтобы не забывать, ради чего стоит жить. Временами, я доставал то личное фото и вспоминал, какого это — быть так близко к нему. Я не мог точно вспомнить его запах, и это пугало. Я чувствовал, что теряю его. Однако, каждое полученное письмо убеждало меня в обратном. Он был верен мне. Он растил нашего сына и ждал меня. Моя причина бороться за свою жизнь была в этих письмах. Я выкарабкался из траншеи и поплелся за отрядом солдат, которых разрывало от того, что они пережили. Можно сказать, как долго они пробыли здесь, лишь посмотрев в их глаза. Новички, их глаза были испуганными. Они боялись смерти вокруг. Они все еще могли чувствовать. Лиам и остальные в группе со мной — те, кто остались — их глаза были уставшими. Они больше не испытывали страха. Я знал, что плохо выгляжу, а американские солдаты, что явились к нам в лагерь, лишь подтвердили это. Некоторые смотрели с отвращением. Некоторые — со страхом, что они превратятся в подобие меня. Я не стриг волосы, пока был в траншее и был неряшливо побрит, используя разбитое зеркало Лиама, которое делил с остальными ребятами в группе. У американцев же горели глаза, и они были готовы к службе. Я помню себя таким же. Их энтузиазма не хватит надолго. Только не в этом адском месте. Я зажег спичку и осторожно прикурил сигарету во рту. Я сделал длинную затяжку и медленно выдохнул. Я передал ее Лиаму, который сделал то же. — Сегодня первый день рождения моего младшего, — сказал он. — Когда я оставил Софи, она все еще была беременна, а сейчас ему год. — Как его зовут? — я спросил. — Фредерик, — сказал Лиам, улыбаясь. — Фредерик — мой первый мальчик. Первые две — девочки. Марджери и Джозефин девчонки еще те. Им пять и три. Прости: шесть и четыре, — он снова улыбнулся, словно воссоздавая далекую и счастливую сцену из памяти. Едва рассмеявшись, он заплакал, положил голову в ладони. — Я снова хочу увидеть, как они растут. Мой собственный сын не знает, кто я такой, — он плакал, и это предложение поразило мое сердце. Оно выбило воздух из легких. — Мильтон не будет знать, кто я такой, — я сказал шепотом, и Лиам поднял голову. Он снова отдал мне сигарету. — Мы скоро вернемся домой, — это все, за что мы могли уцепиться. Среда, 16 мая 1917 Дорогой Гарри, Сегодня Мильтон сделал свой первый хлопок в ладоши. Он так быстро растет. Ему почти семь месяцев и он вот-вот сможет сам подняться. Он лепечет и уже может вполне неплохо держать вещи. Он любит стоять у меня на коленях и прыгать туда-сюда. Волосы у него от тебя, а вот глаза — мои. У меня все хорошо. Я все еще безумно скучаю, Гарри. Так сильно, до боли. Каждый день я провожу в ужасе, ожидая, что ко мне придет армеец с вестью о твоей смерти. Мильтон — моя единственная отдушина. Если ты уйдешь, у меня, по крайней мере, будет крохотная частичка тебя. Я хочу снова поцеловать тебя, заснуть рядом с тобой еще хоть раз. Хочу от тебя еще одного ребенка, а может и не одного. Мильтону нужны братья и сестры, иначе он вырастет слишком испорченным. Вот еще одна причина, почему ты обязан вернуться домой, Гарри. Я люблю тебя, у тебя есть сын, а сыну нужны братья и сестры. С любовью, твой Лу и твой Мильтон. — Привет, мой мальчик! — я прощебетал, поднимая Мильтона из кроватки. — Мамамамамама, — он лепетал, а я улыбался. — Да, это мама, — я сюсюкался с ним, в то время как его пальчики бродили по моему лицу. Я улыбался, прижимая его сильнее к своей груди. Я кормил его, менял пеленки, клал в детский манеж, пока сам убирался. Он лепетал и вставал, держать за поручни, чтобы быть ближе ко мне. Я ему отвечал. Я все еще жил с мамой, но я больше времени проводил в подвальном этаже, тогда как она жила наверху. — Мильтон, ты сорвиголова, прямо как твой папа. Ты вообще очень на него похож. Он бы гордился этим маленьким фактом. — Я забрал его из манежи, и присел, с ним на руках. Я поднял его за подмышки и улыбнулся, когда он начал прыгать. — Ты, маленький непоседа, — я сказал, убирая малину с его животика. Он лишь сильнее рассмеялся. Этот детский лепет давал мне сил. Мильтон давал мне сил. Он спал в своей коляске, пока я вязал с группой. — Мой муж скоро возвращается, — сказала одна девушка, Дорис, так ее звали. — Его подстрелили, рана очень серьезная. Пришлось ампутировать ногу, но он хотя бы возвращается домой живым. — Казалось, даже для нее собственные слова не были достаточно убедительными. Солдатам было тяжело возвращаться с увечьями. Она продолжила вязать, а мы поздравили ее. Это уже стало образом жизни. Мы вели себя так, словно были рады за женщин, чьи мужья возвращались домой, но в глубине души каждая надеялась, чтобы именно она была той, чей любимый вот-вот вернется. Я не хотел ничего, лишь бы Гарри вернулся, но все что я мог — это пытаться отвлечься от изнуряющих мыслей, день за днем. Мильтону пора спать, нам всем необходим сон. Это время было самым тяжелым, именно тогда осознание того, насколько действительно одиноким я был, накрывало меня. Я прижимался к подушке, что больше не пахла мужчиной, которого я люблю, и даже если я притворялся, словно все в порядке, все было плохо. Ничего больше не было в порядке. Эта проклятая война должна закончиться. Я всхлипнул и зарыл голову в рубашку Гарри. Она больше не пахла им, но мне все равно нравилось держать ее в руках. Я потерся об нее лицом, и попытался не заплакать что есть сил. Нельзя было разбудить Мильтона. Так проходили ночи. Я жил день за днем, пытаясь из всех сил. — И вы ничего не можете сделать? — спросил я доктора, держа Мильтона на коленях. — Мне очень жаль, мистер Стайлс, я ничего не могу поделать. Вы должны пережить эту течку, — сказал он строго, сидя в своем кресле. Я вздохнул и почувствовал приближение слез. Врач был бетой, он просто не понимал. — Я не могу сделать этого без Гарри. У меня есть ребенок, о котором нужно заботиться, — я умолял его. — Прошу Вас, доктор, должно же быть что-то. — Луи, если бы я мог помочь, я бы сделал это, но я не могу. Я ничего не могу сделать, чтобы прекратить это, — он сказал это с болью в глазах. Я уверен, он слышал это тысячи раз от несчетного количества омег. У некоторых было даже больше детей, они наверняка умоляли сильнее. Я всхлипнул и вытер слезы. — Спасибо за помощь, доктор, — я развернулся и вышел. Я знал, что у меня остался всего месяц, может два, прежде чем цикл вернется в свое русло. Я не знал, что буду делать. Маме придется забрать Мильтона себе. Я не смогу заботиться о нем в таком состоянии. Течка будет длиться целую неделю, она, черт возьми, может меня почти убить. Но я должен это сделать. У меня нет выбора. Среда, 13 июня 1917 Дорогой Луи, Я рад, что у Мильтона все хорошо. По твоим письмам я представляю, что он совершенно очаровательный, и я не могу дождаться момента, когда увижусь с ним. Я знаю, что тебе тяжело спится без меня, потому что мне чертовски тяжело спать здесь без тебя. Словами не передать, как я скучаю по тебе. Я скучаю по Мильтону, хотя даже ни разу его не видел. Вынужден с тобой согласиться, Луи, у нас будет полон дом детишек. Мне не повезло заработать грипп, но сейчас мне лучше. Военное медицинское обслуживание действительно качественное. Я так по тебе скучаю, Луи. Иногда мне тяжело дышать от того, что ты не рядом. Спасибо за сигареты. Они очень ценны здесь. Люблю тебя, Лу. С любовью, Гарри Меня трясло от лихорадки. — Гарри, ты правда болен. Тебе стоит пойти в госпиталь, — сказал Лиам, а я посмотрел на него непонимающим взглядом. — Где Луи? Что ты сделал с моим мужем? — я больше не соображал, где нахожусь. — Он дома, Гарри, давай-ка пойдем к медикам. — Я смеялся, пока Лиам поднимал меня так, чтобы я мог опереться на его плечо. Каким-то образом он дотащил меня до палатки. Я не помню, что случилось потом, но в голове был абсолютный хаос. — Где я? — я спросил, когда мое сознание наконец прояснилось. — В медицинской палате, и, прежде чем ты спросишь, нет, я не знаю, где Луи, — ответил черноволосый медбрат и я кивнул. Судя по выражению лица, он был раздраженным. — Я про него спрашивал, да? — он посмотрел на меня и кивнул. — Рад, что ты снова с нами, Таинственный незнакомец. Луи — твоя пара? — Я кивнул. — В твоей карте сказано, что ты альфа, и у тебя кольцо на пальце, — он засмеялся, мотая головой. — У вас есть дети? — я знал, что он пытается поддержать разговор, и в тумане от недавно пережитой лихорадки я замотал головой, прежде чем осознать. — То есть да, у меня есть сын, — я ответил, мысленно давая себе пощечину за то, что забыл о сыне. — Он родился после твоего ухода, да? — его карие глаза сочились сочувствием. — Ты не единственный здесь с такой историей. Таких тут сотни. Одна последняя ночь со своей парой — и вот они уже отцы. Словно тело омеги предсказывает, что они должны уйти, и создает что-то, за что можно держаться, чтобы пройти через все это. Это потрясающе, на самом деле, — он что-то вколол мне в капельницу и улыбнулся. — Отдохни немного, незнакомец. — Что со мной было? — я спросил, и он повернулся. — У тебя была траншейная лихорадка. Я совсем скоро снова вернулся в круговорот войны. Я ненавидел каждую минуту, проведенную в этом месте, но у меня был Лиам, который скрашивал мои дни. — Смотри, что Софи прислала мне! — воскликнул он с восторгом. В руках он держал фотографию. — Это твои дети? — я спросил, и он кивнул. Он указал на самую высокую девочку. — Это — Марджери, а рядом с ней — Джозефин, а вот эта кроха на руках у Софи — малыш Фредди. Он моя копия, не так ли? Я действительно на это надеюсь, потому что девочки пошли в маму, — я кивнул, а он рассмеялся. — К счастью девочек, это правда. Из тебя бы получилась страшненькая женщина, Лиам, — я смеялся, а он толкнул меня слегка. — Это правда. Не могу с тобой поспорить. Как дела у Луи с Мильтоном? — С ним все чудесно, я полагаю. Похоже, что Мильтон теперь умеет хлопать в ладоши и прыгать, когда Луи поддерживает его. У него глаза Луи — ярко-голубые, и мои волосы, — Лиам глянул на копну на моей голове и засмеялся. — Звучит чудесно, Гарри, — я коснулся своего нагрудного кармана и достал фото новорожденного сына. И тогда меня осенило. — Как скоро у омеги возвращается течка после родов? — я спросил, и Лиам посмотрел на меня. — Ну, у Софи прошло восемь месяцев после первенца и семь после второго. На этот раз было дольше, потому что меня не было рядом, чтобы контролировать это. — Я чувствовал приближение слез. — Ему будет больно, а меня не будет рядом, чтобы помочь. Я словно нарушаю свой семейный обет, — я сказал ему и Лиам вздохнул, подставив свое плечо в качестве поддержки. — Это не твоя вина, но я знаю, какого тебе. — Я поклялся всегда защищать его и я даже не могу исполнить свою клятву в момент, когда он нуждается во мне больше всего. — Гарри, я знаю, ты расстроен, но ты должен двигаться дальше. — Я кивнул и пошел за своей группой. Среда, 8 августа 1917 Дорогой Гарри, Течка без тебя очень болезненна. Не знаю, зачем Бог наказал омег, но он сделал это. Я страдал, но хорошая новость в том, что это длилось всего четыре дня, даже без тебя. Надеюсь, что война закончится прежде чем их продолжительность увеличится. Мильтон теперь может сказать «мама», и, не важно, сколько я стараюсь, ему никак не удается произнести «папа». Возможно, с этим ты справишься лучше меня. Я высылаю еще две фотографии Мильтона. Я на них тоже есть, я накопил на них. Он — чудесное маленькое создание, и он прекрасно это понимает, Гарри. Я уверен, что всему виной нахальный характер папочки. Тоже скучаю по тебе, Гарри, и люблю тебя. Я люблю тебя так сильно. С любовью, твой Лу и твой Мильтон Я проснулся и почувствовал влагу между ног. — Черт подери, — я тихо выругался, когда услышал плач Мильтона. Я поднял своего малыша и начал легонько покачивать. — Шшш, Мильтон, все хорошо, — я поцеловал его в щечку. Я поднялся наверх, и маме хватило одного взгляда на меня, чтобы понять, в чем дело. Полагаю, мой растрепанный вид и пылающие щеки выдали меня. Даже Лотти, похоже, поняла и на ее лбу появилась морщинка сочувствия. — О, Луи, дай мне малыша. Иди, позаботься о себе, — сказала мама, забирая Мильтона из моих рук. Я кивнул, целуя свое чудо в последний раз, прежде чем спуститься в подвал. Я накрыл свою эрекцию ребром ладони, пока ванна наполнялась холодной водой. По крайней мере, температура воды была близка к комнатной. Я опустился в ванну и зашипел. Вода остудила мое горящее тело хотя бы на несколько часов. Я сидел в ванной до тех пор, пока она не перестала помогать. Моя жизнь катилась вниз. Я зарылся лицом в подушку и кричал. Эта боль была невыносимой. — Гарри, — я плакал, прижимая бедра к кровати. Я затаил дыхание, когда мышцы вновь сократились, хотя это не помогало. Никогда не помогало, и я знал это. Я просто хотел Гарри больше всего на свете. Я слышал плач Мильтона наверху и ощущал себя ужасным родителем. Я уткнулся лицом в простынь и рыдал. Я услышал стук в дверь. — Лу, сладкий, тебе нужно попить, — сказала мама, я поднял глаза. — Мама, ты не должна видеть меня таким. — Она ухмыльнулась. — Кто же, по-твоему, заботился о тебе, пока не появился Гарри? — она помогла мне сесть, положила подушку под бедра, что немного облегчило боль, и поднесла стакан воды к губам. — Это так унизительно, — я тихо прошептал, скручиваясь и пытаясь скрыть неудобную ситуацию. Она тихо засмеялась и погладила меня по голове. — Все в порядке, милый. Я видела тебя, когда ты только появился на свет. Я видела тебя нездоровым, и каким только еще. Это мамина работа. Ты поймешь, когда Мильтон подрастет. — Я улыбнулся, когда она поцеловала меня в лоб. — А сейчас, я принесла немного еды, и этот чай должен тебя успокоить. Я взяла рецепт у аптекаря, он специально для облегчения течки. — Я кивнул, а она встала и поправила подол своей юбки. — Попытайся поесть и поспать, Луи. Тебе понадобятся силы, когда я верну тебе Мильтона через пару дней. С большим облегчением я принял ванну после четырехдневной течки. С еще большим облегчением я получил назад своего мальчика. Я поднялся по лестнице, и когда он увидел меня, его лицо засияло. Мильтон громко запищал и протянул ко мне свои ручки. — Мильтон! — воскликнул я, беря его на руки и целуя в личико. — Ох уж эти пухлые щечки, я скучал по вам, — я был готов расплакаться. — Да ладно тебе, Луи, не будь мамашей-наседкой, — пошутила Лотти и я показал ей язык. — Тетя Лотти завидует, — объяснил я, обнимая сына. Мильтон положил головку мне на плечо и заворковал. Я рад был снова рядом с сыном и желал, чтобы следующий месяц не наступал еще долго. Вторник, 2 октября 1917 Дорогой Луи, Фотографии великолепны. Ты выглядишь таким домашним, с сыном на руках, мне это нравится. Мне нравится видеть тебя в роли матери. Я очень сильно люблю тебя и нашего сына. Не могу дождаться возвращения домой, к тебе, детка. Мне жаль, что ты прошел это без меня. Мне больно от того, что больно тебе. Мне кажется, что я подвел тебя как альфа и как муж. Надеюсь вернуться поскорее. Мужчин отправляют домой каждый день. Мы все устали от этого. Я устал. Я всего лишь хочу вновь заснуть рядом с тобой. Хочу держать тебя в своих руках. Мои руки тянутся к тебе. Мне кажется, я много на тебя взваливаю, прости, любовь моя. Я просто безумно скучаю. Я люблю тебя. С любовью, Гарри Группа молодых американцев была слишком энергичной. Я устал, а они продолжали шуметь. — Здесь хуже. Чем на фронте, — я проворчал, и Лиам засмеялся. — Разве не помнишь, как сам был таким же? — В последний раз я был таким энергичным с Луи, — от улыбки вокруг его глаз образовались морщины. Пришла почта, и я быстро открыл письмо. Первое, что бросилось в глаза, были изображения. Луи склонился к Мильтону, помогая ему делать первые шаги. Он выглядел таким счастливым, даже Мильтон смеялся. Он так вырос. На втором фото Луи улыбался в камеру, прижимая малыша к груди. Я был на грани слез, Лиам потрепал меня по плечу. — Они такие трогательные. — Да, они — моя семья, — я прошелся пальцем по бело-серому изображению. — Он ни капли не изменился. Зато я изменился очень сильно, — я шумно вдохнул, и Лиам коснулся моего плеча. — Ради Бога, Гарри, у него ребенок. Он тоже изменился, просто по-другому, — Лиам покачал головой. — Когда Софи родила Марджери, она думала, что я больше ее не захочу. Она набрала вес и у нее появились растяжки на животе. Не знаю, почему она этого боялась, ведь для меня она стала еще красивее, чем была до родов. Я взглянул на него. Его глаза были грустными, и он выглядел так, словно у него на плечах лежал грузом целый мир. Я понимал его. Я всем показывал фотографию Луи и Мильтона. Они понимающе кивали, пока я говорил о том, насколько они чудесны. — Не могу поверить, что у меня есть сын. Не могу дождаться встречи с ним, — я изливал душу медсестре. Казалось, что она так же восхищена. — Он милый. Ты очень счастливый человек, Скрытный незнакомец. — Согласен, — я улыбнулся, держа в руках фотографии. — Вот почему, парни, я никогда не остепенюсь. Ты стал размазней, — сказал один американец, смеясь надо мной с напускной снисходительностью. Я сердито на него посмотрел. — Я не размазня, я люблю свою семью. — Они рассмеялись еще громче. — Ага, как скажешь, старик. — Мне двадцать один, — я отчеканил. Они выглядели потрясенными. — Ты выглядишь… ну… — Старше? — я медленно встал. — Добро пожаловать на войну, господа, — я взял сигарету из-за уха солдата, закурил ее, и сделал затяжку. — Наслаждайтесь своей храбростью, пока можете. Ее не станет, рано или поздно, — я кашлянул и пошел в сторону своей палатки. Я знал, что они мне не поверили, но скоро поверят. Что-то с грохотом упало. — Что за … — Лиама прервал еще один грохот. Я даже не пошевелился на своей койке. Громкий вздох, и я сел. — Что вообще это может быть? — снаружи был хаос. Я схватил пробегающего мимо солдата. — Дружеский обстрел? — он кивнул. — Законченные идиоты. — Он засмеялся, и я его отпустил. — Ну же, давай потушим этот пожар. — Я кидал ведра с водой на горящие палатки, пытаясь предотвратить разрушение. В итоге, нам удалось, но ущерб уже был нанесен. — Моя одежда, все пропало, — жаловался солдат. Я посмотрел на него и пожал плечами. — Ты потеряешь намного больше, если не научишься заряжать эту штуку как следует, — я указал на винтовку в его руке. Он нахмурился и попробовал зарядить ее снова. Я лишь продолжал есть. Я толком не знал, что это была за еда, но это было хотя бы что-то, все же лучше, чем ничего. Я достал последнее письмо от Луи и прошелся пальцем по словам, которые он спешно набросал. Его неаккуратные каракули были такими знакомыми и родными. У меня было чувство, будто он рядом, когда я держал эти письма. Меня смешила мысль о том, как Луи пытался заставить Мильтона говорить «папа». Когда они оба растворяются в смехе, Луи обнимает его и целует пухлые детские щечки. Мне нравились эти мысли. Мысли о том, чтобы завести еще детей с Луи, увидеть вживую те вещи, которые я представлял, делали меня счастливее, чем я когда-либо смог бы быть без него. Наверняка было эгоистично с моей стороны, но все, чего я хотел, это он и ребенок, у меня на руках. Я так любил, и так скучал по нему. Я быстро спрятал письмо, чтобы не разреветься, но слезы все равно нашли путь наружу. Я быстро смахнул их и продолжил есть. Люди вокруг никогда бы не поняли моих чувств к Луи. У них еще нет той связи, что есть у нас. Наверх меня вызвали с тем же идиотом в команде. Я хорошо сражался, но тот болван не мог даже ружье зарядить. Его пальцы дрожали, пока он тщетно пытался сделать свою работу. Я схватил бедолагу за шиворот и дернул на себя. — Мы в мясорубке, парень, а ты никак не соберешься? — я угрожающе прошептал ему в ухо. Война не оставляла времени слабым. У меня тоже не было времени для его слабости. Прошлый Гарри не был бы с ним и наполовину таким жестким. Я оттолкнул его, он еще больше закопошился. — Господи, дружище! Не видишь, что мы в самом центре битвы? — Лиам орал, пробираясь к нам через поле. Американец поднял голову, растерянный и непонимающий. Я рыкнул на него. — Чертов безнадега, — я двинулся к парням, пригнулся, чтобы избежать пуль, пролетающих в воздухе. Я увидел, как американец бежит передо мной. — Ты что творишь? Тебя пристрелят! — я закричал, он обернулся и в трахее спустил курок. Выстрел пришелся мне прямо в ступню. Я очнулся в больнице. — Тебе снова повезло, незнакомец, — сказала медсестра. — Пуля прошла сквозь ступню. Стрелял свой. Ты отправляешься домой. — Я уставился на нее, потом на свою ногу. — Я смогу снова ходить? — Конечно, но не скоро. — Я смеялся, пока слезы собирались в уголках глаз. — Я еду домой. — Я достал фотографию Луи и Мильтона. — Я еду домой. — Поцелуй на фотографии, и трепещущее сердце. — Я еду домой. Пятница, 28 декабря 1917 Дорогой Гарри, Я только что получил телеграмму. Ты возвращаешься домой? Кажется, что тебя не было целую вечность, хотя прошел лишь год и несколько месяцев. Я так хочу вновь увидеть тебя дома, Гарри. Мильтон вырос без тебя и я волнуюсь за него временами. К счастью, больше не стоит волноваться. Мама говорит, что бесполезно отправлять это письмо, но я думаю, ты еще останешься в больнице на некоторое время, пока не поправишься достаточно для возвращения. Не могу дождаться этого момента. Я лишь хочу, чтобы ты меня обнял. Я знаю: эгоистично с моей стороны говорить, что мне безразлично все, кроме твоего возвращения. Даже Мильтон выглядит взволнованным. Наверное, ему передалось мое волнение. Я лишь боюсь, что сон рядом с тобой возобновит мою течку, а я не хочу беспокоить твою рану. Это все, что у меня есть сказать сейчас, Мильтон хочет ужинать. Я люблю тебя, Гарри. С любовью, твой Лу и твой Мильтон Я услышал стук в дверь. Я сорвался вверх по лестнице и ответил, так как мамы не было дома. Я увидел почтальона, и он вручил мне конверт. Моя нижняя губа задрожала. — Нет, нет, не может быть, — я почти осел на пол, мои руки дрожали, пока я пытался открыть конверт. Любовь моя, Боюсь, я был тяжело ранен. Не волнуйся. Я вернусь домой. С любовью, Гарри Приступ истерического смеха согнул меня пополам. — Он возвращается домой! — я прыгал от радости, и даже обнял почтальона. Я спустился по лестнице и достал Мильтона из манежи. Он улыбался мне. — Мамамамамама, — он лепетал, а я целовал его щечки, прижимая все ближе и кружась с ним на руках. — Папочка возвращается! Папа едет домой, — я объяснил ему, смахивая слезы, что собирались в глазах. — Можешь сказать это? Па-па. — Мильтон лишь лепетал, а я вздохнул. — Может, мы сможем научиться, прежде чем папа вернется, — я посадил его на пол и начал уборку. И тогда он сделал это. Поднялся, держась за край стола, и улыбался мне. Некоторое время у него резались зубки, но в ротике почти ничего не было, его беззубая улыбка была широкой, и у него были папины ямочки. — Посмотрите на этого большого парня! — я почти завизжал. — Я так горжусь тобой! Я сделаю тебе заварной крем на ужин! — он снова улыбнулся, прежде чем плюхнуться обратно на попку и поползти ко мне. Я снова поднял его и собрал кусочки малины с его маленького пухленького животика. — Пора достать тебе нагрудник, да? — Не может быть! Он возвращается! — закричал Найл, и я кивнул. — Ты слышал это, Милли? — Мильтон хихикал, поднимаясь за край стола. Я тоже смеялся, подавая Найлу чай. — Он растет, как на дрожжах, — прокомментировал Найл. Этому омеге только предстояло найти свою пару, но я уверен, что он скоро отыщет идеального альфу. — Я так волнуюсь, Найл, но я не уверен, как он отнесется к моему новому телу, ему крепко досталось от этого орешка, — я легко ущипнул щечку сына. — Ох, оставь это, Луи, он будет любить тебя, не смотря ни на что. — Он смотрел на мои фотографии до родов полтора года, даже больше! Об этом теле он мечтал ночами, а мое тело больше не выглядит таким. — Найл вздохнул и погладил меня по спине. — Оно не так уже и изменилось, Луи. Разве что пара растяжек. — Я замотал головой. — Я весь в растяжках, и я сильно поправился с тех пор, как он ушел. Моя одежда больше не подходит по размеру, а я хочу хорошо выглядеть, когда снова увижу его. — Он так тебя любит, Луи, ему будет все равно. Но знаешь, на что он точно обратит внимание? — Я глянул на него. — На что? — Твой парный знак исчезает. Уверен, он захочет исправить это, — он повел бровью, развратно улыбаясь. — Он может делать все, что захочет, но у него теперь есть сын. Я не могу просто встретить его на станции и прыгнуть к нему в постель. Мне нужно кормить Мильтона, менять ему пеленки и заботиться, — Найл рассмеялся. — Твоя мама может сделать это. — Да, и я позволю своему мужу давать волю его сексуальной неудовлетворенности, пока моя мама наверху. — Найл странно на меня посмотрел. — Не думаю, что у вас будет выбор. Он увидит исчезающий знак, и наверняка оттрахает тебя прямо на платформе. — Как грубо, здесь же ребенок, — я упрекнул его, поднимая сына. — Хочешь остаться, пока я кормлю его? — Найл кивнул. — Все равно мне больше нечего делать. Стоять у зеркала было мучением. Все мои рубашки нормально не застегивались, а любимые вещи были малы в груди, которая была все еще разбухшей от кормления. Я вздохнул и удрученно посмотрел на стопку вещей для беременных. Они должны подойти в области груди, но мне хотелось надеть что-то облегающее. Я хотел выглядеть привлекательно. Я снял рубашку, в которой был и подавленно посмотрел на свой живот. Повсюду на мне были растяжки, а вокруг бедер и на животе выделялись складки жира. Я совершенно не выглядел как тот Луи. Это почти доводило меня до слез. И тогда мама не выдержала. — Ему будет все равно, — я повернулся и увидел ее в дверном проеме. — Мам, я не видел, как ты вошла, — я быстро вытер глаза, и она слегка улыбнулась. — Луи, он не перестанет тебя любить лишь из-за того что у тебя есть немного округлостей и растяжек. Наверняка он полюбит тебя еще больше. — Ты думаешь? — Я знаю. Давай выберем одежду вместе. — Она перебрала мой гардероб и нашла рубашку, которую я давно не надевал. — Что насчет этой? Она хорошо смотрится на тебе и наверняка идеально сядет. — Я примерил ее, и она была права. Как литая. Я надел пиджак и посмотрел на нее. — Что скажешь? — Великолепно, Гарри понравится. На кануне нового года я получил письмо о его возвращении. В среду, девятого января 1918, мой муж прибыл на станцию. Меня трясло от волнения. Мама держала мои плечи, чтобы я не выпрыгнул из своего кресла. Я услышал свист поезда и быстро встал. — Мама, — прохрипел Мильтон из коляски. Я посмотрел на него, он нахмурился. — Шшш, все хорошо, большой парень. Мама в порядке, — уверял я, целуя его в крохотный носик. Я снова повернулся и увидел ужасающую картину. Стонущих солдат несли на носилках. На их формах была кровь, и они пахли гнилью. У некоторых не было рук и ног. У меня в горле застрял ком от страха, что я не узнаю его из-за увечий. Я ошибался, я увидел его, как только он вышел из поезда. — Гарри! — я закричал, даже не осознавая этого, и он обернулся. Он был на костылях, его нога была перемотана, а волосы были в полном беспорядке. Его форма была грязной, но он все еще выглядел эффектно. Мой солдат вернулся домой. — Луи! — он позвал меня, пробираясь через толпу на своих костылях, так быстро, как мог. Мы наконец встретились, а он просто всматривался. — Это и правда ты, — он глубоко вздохнул. Я лишь потянулся к его лицу и поцеловал. Его рука накрыла мою спину, притягивая ближе. Мы целовались целую минуту, прежде чем он отстранился. Зарылся лицом в мою шею и застонал. Я мог чувствовать его запах и спокойствие, впервые за долгое время. — Ты так хорошо пахнешь, Луи, даже лучше, чем до моего ухода. Как мать. Это так возбуждающе, я хочу тебя прямо здесь. — Я ахнул, когда его рука опустилась ниже, к моим ягодицам, и сжала их. — Гарри, мы на людях, прошу, контролируй себя, — я попросил его, погладил по голове и оторвал его лицо от своей шеи. У него были слезы на глазах, и он шмыгал. — Я так скучал, Луи. Ты пахнешь, как Рай во плоти. — Его глаза наткнулись на мой парный знак. Он опустил ворот рубашки, чтобы полностью его рассмотреть. Я услышал его рычание. — Мы исправим это сегодня ночью, — я согласно кивнул и услышал знакомый визг «мама» на всю платформу. — Это что было? — Я рассмеялся и Гарри посмотрел на меня. — Это был Мильтон, — его лицо смягчилось. — Мильтон? Где мой мальчик? Я хочу его увидеть. — Я кивнул и повел его по платформе к Мильтону. Было немного менее людно, так что было легче отвезти его коляску маме. Сперва, я помог Гарри сесть. — Тебе понадобятся две руки, он непоседа, — сказал я, на что Гарри улыбнулся. Я достал Мильтона из коляски, и взгляд Гарри стал мягким, когда он увидел сына. — Эй, Мильтон. — Наш сын улыбнулся и потянулся к нему. — Ты знаешь, кто это, Милли, не так ли? — я воркотал, отдавая его в руки мужа. Мильтон гладил его лицо и по-детски кривлялся. — Я твой папа, — сказал Гарри, улыбаясь и плача одновременно. — Папа? — сказал Мильтон вопросительным тоном и я кивнул. — Да, Мильтон, Да! Ты сказал новое слово, — Гарри широко улыбнулся и поцеловал его в щечку. — Надо же, новое слово, да? Папа. Это я. — Папа! — он пищал, так же как «мама» раньше. Гарри прижал нашего мальчика ближе, а второй рукой притянул меня. Я принял приглашение и обнял их. Я тогда не заметил, но там был фотограф, который сфотографировал нас для газеты. Кадр получился хорошим. Мы были счастливы, и снова вместе. Словно нас никогда и не разлучали. 3 января, 1918 Я возвращаюсь домой девятого числа, Луи. Я люблю тебя. С любовью, Гарри. Не могу поверить, что я снова дома. Мой омега рядом со мной, покачивая нашего сына в коляске. Мы были целой семьей. У меня было все. Мы спустились в подвал, и Луи усадил меня. — Отдыхай, Гарри, я принесу чай, а Мильтон пока поиграет у тебя в ногах. — Он посадил малыша на пол, и тот сразу же пополз с невероятной скоростью к кофейному столику. Он поднялся и оглянулся на меня, смеясь. — И давно он так делает? — спросил я. — Совсем недавно. Он никогда раньше не мог так стоять. Всегда плюхался на попку. — Луи рассмеялся и подошел. Он наклонился ко мне и поцеловал. — Скучал по этому, — он сказал мне, прижимаясь носом. Я запустил пальцы в его волосы, нежно притягивая за шею. Он улыбнулся и снова поцеловал. — Скоро Мильтону пора ужинать. Я заварю тебе чай, и ты сможешь поесть с нами. — Было бы чудесно, Луи. Меня давно так не баловали, с тех пор, как началась война. — Он нахмурился и пошел в кухню. Мильтон громко плюхнулся на попку и пополз ко мне. — Папа, — он сказал, карабкаясь по моей штанине. Он стоял, держась за мое колено. Луи остановился у двери с чашкой чая, и тепло улыбнулся. — Никогда не думал, что увижу такое, — он поставил чашку на стол и предложил мне. Луи забрал Мильтона, сел на мои колени, и посадил малыша на свои. Я обнял свою семью, притянул еще ближе — я был так счастлив просто быть дома. Луи положил Мильтона в детскую кроватку, а я сел на нашу кровать. Я был удивлен, когда он сел мне на колени. — Луи, мы не должны при ребенке, — я запротестовал. — Я скучал по тебе, очень, — поцелуй, он притягивает меня ближе. Как же давно я этого не ощущал, и снова это чувство, словно нас никогда и не разлучали. — Хочешь вернуть знак, правда? Пометь меня своим. — Я зарычал ему на ухо, агрессивно вылизывая парный знак. Он ахнул, опрокинув голову, давая больше доступа к шее. Я почувствовал его пальцы, впивающиеся в мои волосы и слегка оттягивающие. — Ты уверен, Луи? — на что он лишь встал с моих колен и снял штаны. Я принял это за согласие. Он помог мне раздеться. Я лежал на кровати, в чем мать родила, пока он снимал с себя одежду до пояса. — Это то, что нам нужно в любом случае, — он нервно хихикнул, заползая на мои колени. Я потянулся к его рубашке и расстегнул несколько пуговиц. — Хочу почувствовать тебя всего. Кожа к коже, как раньше, Луи, — я сказал нежно, но он убрал мои руки. — Не стоит. — Он отвернулся. Я вспомнил слова Лиама несколько месяцев назад. «Она боялась, что я больше ее не захочу» и я знал, о чем они. — Луи, я хочу тебя, ясно? Я хочу твое тело со всем, что Мильтону удалось оставить в нем. — Его нижняя губа задрожала, и я притянул его для поцелуя. — Ну же, Луи, покажи мне свой милый животик. Покажи мне грудь, которую ты так старательно прячешь. Я знаю, что у омег вырастают внушительных размеров штучки при кормлении. — Он легко ударил меня, откидываясь, чтобы избавиться от рубашки. — Они почти сошли, но да. У меня действительно были груди некоторое время. — Я смеялся вместе с ним, пока он снимал рубашку. Я тут же придал ладони к его животу и очертил пальцами растяжки. — Ты прекрасен, Луи. — Он улыбнулся, полностью избавляясь от рубашки, и наконец, сидя обнаженным передо мной. Он неловко держал перед собой руки, которые я положил на свои плечи. Исследуя руками все его тело снова и снова, я не мог удержаться — я хотел его целиком. Он был прекрасен. Лиам был прав, сейчас я любил его даже больше. — Я люблю тебя, Луи. Словами не передать, как сильно я тебя люблю. — Даже таким? — он улыбнулся. — Особенно таким, — я ответил, и он вновь улыбнулся. Я поцеловал его, гладя пальцами от шеи до знака. Я усмехнулся, прежде чем укусить его. Он вздрогнул, и я почувствовал его влагу на своих бедрах. — Уже мокрый для меня, да? Ты и впрямь скучал, — я томно прошептал ему на ушко. Мои ладони сжали его половинку, и ввел два пальца. Он затаил дыхание и вцепился в мои волосы. Я рассмеялся и поцеловал его шею. — Я так скучал, Луи. — Я тоже скучал, — тихий шепот. — Ну же. Гарри. — Я схватил его бедра одной рукой и вышел из него. Аккуратно, я вытер пальцы о простынь, и направил его на мой член. Он шипел, пока насаживался до самого конца. — Много времени прошло, — он плакал, настоящие слезы стремились вниз по его щекам. — Я знаю, детка, — я окольцевал его тело своими руками и поцеловал, прежде чем начать поднимать его, и, затем, опускать. Он стонал мне в шею. Все происходило медленно и размеренно. Каждый стон и вдох, исходящий из его губ, был схвачен мною. Я не осознавал, как сильно скучал, пока его не стало в моей жизни. Быть с ним, как сейчас — то, чего я действительно хочу. Вскоре, его бедра начали двигаться отчаянно быстро, и я понял, чего он хочет. Его волосы были мокрыми и прилипшими ко лбу, и я мог слышать его гортанный скулеж. — Ну же, Гарри, возьми меня. Я хочу, чтобы ты оттрахал меня, сейчас! — я помог ему подняться и поставил его на коленно-локтевую. Быстро поднялся, накрыл его собой и легко проскользнул в податливое тело. Рана на ноге доставляла немного неудобств, но меня это не останавливало в любом случае. Я начал двигаться, быстрее, чем он раньше. Я чувствовал разрядку, свою и его. — Гарри, прошу, скрепи нас. Пометь меня. Мне это нужно. — Я прорычал в ответ, еще несколько толчков, прямо по простате. Я знал, когда касался ее, он заглушал свои крики, прокусывая кулак до крови. Он откинул голову, и я вылизывал его парную метку. Меня беспокоило то, что она выцветала. Беспокойство же и заставляло меня врываться в его тело еще сильнее, и ему, похоже, нравилось. Его кожа на моей коже, и это было так правильно, я ничего не мог с собой поделать. Я закусил губу и тихо промычал ему в шею, когда мой узел начал гореть и увеличиваться. Его дыхание участилось, и он стонал, пытаясь быть хоть немного тише, чем это получалось. — Я люблю тебя, — я прошептал, когда узел разошелся, и укусил его парный знак. Он начал плакать и смеяться, а, кончая, протяжно заскулил. — Луи, я не могу описать, как скучал по тебе, — он засопел и улыбнулся, наслаждаясь моим языком на своем, вновь четком, парном знаке. — Я тоже скучал, Гарри. И сказал об этом по крайней мере дважды за день. — Я вжался в его шею, переворачиваясь так, что мы оба лежали на боку. Ему нравилось обниматься ложечками, спиной к моей груди, а я хотел сделать его счастливым. Мне необходимо было восполнить целых два года. — Сейчас мне лучше, когда ты рядом, — сказал Луи, переплетая наши пальцы. — Я рад, что все еще нравлюсь тебе, даже после того, как Мильтон растянул меня, словно кита. — Я убрал свою руку из его руки, и положил ее на его живот. — Мне нравится твой жирок, — я уверил его. — Мне правда нравится. — Он улыбнулся, и прижался спиной к моей груди. Я накрыл его собой, защищая от всего мира. Чувствовал, как он расслабляется, и сон все больше окутывает его, тяжелую от переживаний, головку. — Хорошо снова почувствовать, какого это — засыпать по-настоящему. — Он зевнул и вскоре затих. Я так его любил, и вот он, наконец, в моих руках. Когда мой узел достаточно сцепил нас, я вышел и осторожно нас очистил. Потом снова вскарабкался к нему в кровать и прижался к родной спине, так, как он всегда любил. Боль в ноге уже не имела значения. У меня был он. На следующий день я проснулся все еще с ним в моих руках. Это восхитительное чувство, но то, что меня разбудило, даже близко не было настолько же восхитительным. — О нет, он, должно быть, голоден, — сказал Луи, морщась. Я быстро поднялся, беспокоясь за свою пару. — Прости, я был слишком груб ночью? — спросил я, целуя его шею со спины. Он улыбнулся и помотал головой. — Ты же знаешь, что я люблю пожестче. — он застенчиво улыбнулся и послал мне воздушный поцелуй. Он надел свои пижамные штаны и пошел к нашему сыну. — Эй, Мильтон, мама или папа? — он спросил, а Мильтон просто потянул к нему ручки. — Хорошо, Милли. — Луи сел на кровать, устроился поудобнее, и укрыл собой маленького человечка. Это была прекрасная сцена. Мой муж кормил грудью моего сына, прямо на моих глазах. Он был настоящей матерью, хорошей. Это было так невероятно, сидеть рядом с этим Богом, которого мне посчастливилось назвать своим мужем. Он ни с чем не сравним. Мильтон радостно сосал. — Гарри, ты плачешь? — вопрос Луи, его пальцы вытирают слезы с моих щек. — Никогда не думал, что увижу такое. Чувствую себя ужасно, потому что пропустил все это. — Луи прижал меня сильнее и нежно поцеловал. — Ты сейчас здесь — вот что важно. — Он уткнулся носом в мою шею, когда Мильтон закончил. Он посадил сына на пол и тот срыгнул. — Ненасытный парень, хочешь увидеть папочку? — я протянул руки к сыну, который с удовольствием потянулся. Я улыбнулся ему и посадил на свои колени. — Я люблю тебя, Мильтон. — он рассмеялся, а я убрал кусочки малины с его животика. Голубоглазый комочек счастья был нашим, и я все еще не мог поверить в это. Не мог поверить, что мы создали что-то настолько чистое и полное жизни. Смерть, разруха, что я видел, стоила этих моментов с сыном. Моя семья дала мне надежду после всего, через что я прошел. Надежда — вот, что мне нужно было на войне. Это то, что у меня есть сейчас. Луи взял нашего сына, чтобы поменять ему пеленки, а я оделся. Карман моей старой куртки был открыт, и желтая бумага попала мне на глаза. Я достал письма, которые он писал мне годами на этом деревянном столе, и положил их на свой столик у кровати. Они были моей утехой, но в них больше нет нужды. Мой мир теперь рядом со мной. * Hallo — привет (нем.)