Феноменально

Анаксагор. Джеймс Уильямс. Гегель. Томас любил астрономию. Он любил физику. Ему было интересно читать про устройство винта Архимеда — простейшего механизма. Тепловая машина. Общая теория относительности. Ему были интересны кроличьи норы и черные дыры. Квазары и созвездия. Генрих Герц. Не Шиллер. Слышал ты там, спереди. Не Шиллер, черт возьми! Генрих Герц! Запомни раз и навсегда. Прекращай резко останавливаться. Просто смотри в зеркало, зачем ты постоянно поворачиваешься, тебя и так прекрасно слышно (за какие грехи, даже интересно узнать). Держи руль. Выброси сигарету. Хватит барабанить пальцами по коленке, это раздражает. Опусти стекло, последние мозги выветрит. Кто там из нас тут часами рта не закрывал, мусоля что-то там по поводу благоразумности? Так вот, чтоб ты знал, в тебе этого ни капли. Хочешь быть благоразумным — умей вовремя останавливаться. И бога ради, прекращай подпевать какой-то попсе. От неё и так воротит, так ты еще и слов не знаешь. Давай на два тона тише. Слейся с полным молчанием. Можно удавиться. Задушить себя ремнем безопасности и обезопасить себя на всю дорогу. Нет, Томас серьезно пытался. Изо всех сил старался. — Страдания без радости быть не может, так что расслабься. Томас не собирался отвечать ни вчера, ни сегодня, и завтра у него тоже нигде не записано что-то ответить. Ни в одном из ежедневников. Гори они синем пламенем, да. Так что, ага, расслабься. — Души — это энергия. Великая, безграничная. Они могут раствориться в небыти… — Ты буддист? — Что, простите? — водитель поглядывает краем глаза в зеркало на Томаса. Уставшего и невыспавшегося после научной конференции. Волосы у него были все взъерошены. Оставалось только думать, свет так падает или у него там серьезно мешки под мешками. В мешках. Под другими мешками. — Честно скажи мне, ты буддист? — Хотите присоединиться? — он улыбается, это Томас заметил через зеркало, в которое он неотрывно пялился, потирая подбородок большим пальцем. Хоть и взгляд его с трудом сосредотачивался, он все еще мог найти в себе силы, чтобы заставить заткнуться одного человека, который слишком много умничает. — Хочу понять, из тех ли ты людей, с которыми вообще невозможно спорить. — Нет. Нет. Облегчение какое. Всего лишь оболтус с передозом философских трудов в крови. Морем прочитанных книг о бесконечности, любви, сознании и Вселенной за плечами. Мозгами, до краев напичканными различными взглядами на общество, религию, науку, культуру и прочее, и прочее. А еще с криво подвешенным языком — заткнуть невозможно, понять тоже. Упаси господи такой попадется персональный водитель. Совсем же с ума сведет, и… О, ах да. Представить. Вот этот парень с чересчур расслабленной улыбкой и позой спереди — Ньют. Личный водитель Томаса. — У меня в машине курить нельзя, — предупреждает, только увидев огонек, блеснувший позади в темноте, через зеркало. Ой, ты что. Какой курить. Он просто пытается спалить себе волосы и помереть в криках истошной агонии прямо здесь. — Что? — Томас замирает, держа сигарету в зажатых губах. Зажигалка в семи сантиметрах от кончика. Огонек гаснет. Парень хмурится. — Погоди. Я раз десять видел, как ты закуривал. — Мне можно. Вам нельзя. — С какого перепуга? — Эмфизема или хронический бронхит. Отдышка из-за испорченных воздушных мешков или лёгочных альвеол, кашель с выделением большого количества слизи. Возможно развитие рака лёгких, гортани, рта, глотки или горла, — Томас давится воздухом. Ньют вздыхает и продолжает. — Все дело в канцерогенах, которые вы выдыхаете. Пока-пока, витамин А, здравствуй, куриная слепота и сухость кожи. Можно гасить все, конечно, морковью, молоком, помидорами, сметаной и… Томас закрывает глаза. И начинает считать до десяти. Ему много что говорили. На советы он махал руками. У него всегда были свои железные позиции. Даже если он иногда уступал, потому что не любил конфликты и серьезные стычки, переспорить его было нельзя. Особенно, если говорить об областях, в которых он разбирался. Так что, да, он твердо говорил одно: «Моя жизнь — сам за неё буду ручаться». Ну, если по факту: «Моя жизнь — сам выберу, кто за неё будет ручаться». Он знал, сколько он будет платить, он знал, какого возраста возьмет себе водителя, какого цвета у него будут волосы и глаза, и какой у него будет голос. Это все было просчитано до самых мельчайших деталей, несмотря на все эти «Можно найти профессионального водилу, какого-нибудь старичка-пенсионера, и он тебя за пятьсот баксов будет возить. Хоть и не быстро, зато безопасно и со вкусом». Да, все было просчитано. Все, до самой малости. Томас хмыкнул в темноту. Ну да. Все, если не считать того, что этот парень будет помешанным на философии. Будет скручивать распечатанные труды Герберта, вдыхать через них мысли Шеллинга, пропущенные через шредер, а потом довольно хохотать и заедать все учениями Будды. Нет, может быть он этого и не делал. Но Томасу ничего не оставалось, кроме того, чтобы думать именно так. Ты просто не оставляешь выбора, гребаный фанат Карла Фохта. Томас бросил курить через две недели после знакомства с Ньютом. — Философия — не наука, — как-то однажды сказал он почти на ухо разболтавшегося водителя. Тот буквально воздухом поперхнулся. Щеки у него надулись и покраснели, а взгляд стал немигающим, вперился в дорогу. Томас, глядя на это лицо, подумал, что у его персонального водителя приступ какой-то болезни или просто мышцы свело. Оказалось все гораздо проще. Тот просто притворился, что обиделся, чтобы не начинать спор. Все-таки, в главенствующем положении Томаса были некоторые плюсы. Ньют не мог повышать голос, потому что высота, с которой он пытался смотреть на своего пассажира, была обратно пропорциональна его заработной плате. И Томас знает, куда бить. Поэтому снова размахивается. — Философия — это не наука. Это искусство. — Да-да, так говорил Шопенгауэр, я уже слышал. Зато Гегель говорил, что цель философии — истина. Что есть цель науки? Разве не то же самое? Рискует. И не ошибается. Это делает Томас. — К черту тебя. — Вы придерживаетесь каких-нибудь позиций? — Своих. — Не хотите со мной разговаривать? Что за короткие ответы тоном «отвали и смотри на дорогу»? — Отвали и смотри на дорогу. Томас мог переспорить любого, но только не этого человека. Он не был против философии, нет, как раз таки напротив, он начинал как раз с этого. Но от философии из уст Ньюта его просто выворачивало наизнанку. С ним невозможно было спорить. Все ответы ползли из головы, и Томас, будучи совсем не дураком, вдруг таковым и казался. Почти детские ответы, глупые отмазки и саркастичные плевки. И ничего Ньюта не смущало. Он, казалось, чувствовал, что так воздействует на своего босса, и поэтому останавливаться был не намерен. Не ясны были только его причины. Узнать, как далеко все может зайти — в любом случае поганая идея. Счет до десяти не помогал. Полное отключение всех мыслей было практически невозможно. Психолог, по мнению Томаса, был бесполезен, потому что он всегда был сам себе психолог, сам себе врач, сам себе клоун, сам себе пара. Наверное, поэтому у него была бессонница и частые нервные срывы, рандомно вспыхивающие островки боли, редкая улыбка, а еще девушка — правая рука. Но он хотя бы любил вводить в жизнь разнообразие. Поэтому иногда не правая рука, а левая. Ньют был странным. Ньют был чересчур разговорчивым. Он задавал не такие вопросы, какие обычно задают люди. Его не интересовали цифры. Все обычно думали только об этом: «Сколько вы зарабатываете?» или «Сколько вы учились?», или «Во сколько лет вы получили первый заработок за научные труды?». Сколько-сколько. Счет в банке. Вес. Рост. Число партнеров. Число комнат в доме. Длина в штанах. Цена сотрудничества. С Ньютом все было проще. Какой кофе вы пьете? Если выбирать между ванильным мороженым и клубничным, вы бы тоже выбрали фисташковое? Маркс или Гегель? На вас, часом, не разные носки? Вы бы хотели отрастить себе усики? Забавные такие, маленькие, закручивающиеся к кончикам. Ньют был странным. Ньют чересчур хорошо водил, чтобы можно было придумать причину для его внезапного увольнения. А еще Ньют был чертовски симпатичным. — Ты меня замучил этой формальностью. — Прекращать называть вас на «вы»? По фамилии? — Зови меня Томас. — Ладно, договорились, — Ньют улыбается, это брюнет видит через зеркало. — Так что? — Что? — Фисташковое, Томас? Томас закрывает глаза. И начинает считать до десяти. Ньют читает ему философию. Ньют цитирует ему Конфуция. Ньют коверкает его имя в тихое «Томми», оправдывая это тем, что ему так удобнее, да и Томас не кажется таким уж маньяком с огромными мешками под глазами, если называть его иначе, чем громкое и басистое Томас. Ньют притворяется, что не понимает его шуток, но улыбка все равно проскальзывает. Ньют громко смеется. Иногда. А еще Ньют покупает ему фисташковое мороженое. Ему, доктору физико-математических наук. Фисташковое мороженое. Чертово фисташковое мороженое. Спасибо. Томас бы засадил Ньюта за такое хладнокровное убийство серьезности. А еще пожал бы руку за полное уничтожение нервозности и частичное бессонницы. Это происходило совершенно просто, без напряга. Вот он пару часов назад, спорит с лучшими умами в штате, вот он аргументирует свои железные позиции, а вот он на заднем сиденье машины своего личного водителя выдает только детские посылы куда подальше любителю философии и мажет щетину мороженым. Феноменально. — Придурок, — Томас поджал губы. Ньют только рассмеялся. — Горячо. Очень горячо. Признаюсь. Мать вашу. Больно, — он старался не ругаться, пока парень помогал ему, стирая полотенцем горячий кофе со штанов и рубашки. — Руки у тебя из задницы, ты уж это признай. Но. Если ты думаешь, что я за такое тебя уволю — ошибаешься. — Расслабься. Домой же едешь, а не на встречу. — А если бы на встречу? — парень резко выдыхает, чувствуя, как все еще жжет живот. — Я бы тогда отдал тебе свою рубашку. — О боже, — Томас закатывает глаза. — Да ладно тебе. Я говорю, расслабься. Приемы медитации знаешь? — Ты предлагаешь мне на это перекинуть мысли, пока скачешь тут вокруг с полотенчиком? — фыркнул Томас. — Томми, считай до десяти, — он улыбается. — Пошел к черту. — Расслабь все мышцы тела. Контролируй дыхание. Вдох на один, два, три. Выдох на остальное до восьми. Глаза закрой, удод, что ты на меня вылупился, — Ньют смеется и накрывает ладонью глаза парня, продолжая тереть полотенцем его брюки. — Представь, как ты вдыхаешь свежие мысли, а выдыхаешь весь негатив. Визуализируй. Почувствуй теплоту, которая ручейком разливается по телу… — Нет, ну я почувствовал, — бормочет Томас и чешет нос. — Серьезно? — Ньют убирает ладонь и вглядывается в чужие глаза. — У тебя получилось сконцентрироваться на медитации? У нас получилось? — Нет. Это кофе. — Пошел к черту. Томас любил физику. Ньют философию. Томас увлекался астрономией. Ньют иногда застревал в истории с наидичайшим интересом. У Томаса был огромный офис. У Ньюта были удобные сиденья и шикарный автомобиль. У Томаса была степень доктора наук. У Ньюта были водительские права. Мешки под глазами. Яркая улыбка. Фырк. Смех. Баланс. Они знакомы неделю. Томас давится ругательствами. Три месяца. Томаса затыкают фисташковым мороженым. Они знакомы почти год. Они обмениваются историями из жизни и дают друг другу советы. А еще спорят. Все еще так же, как и всегда. По-детски. Как будто не они могут сухими выйти из воды и победителями из любого спора. Они научились снимать маски, но только друг перед другом. Ньют улыбается. Томас тоже. Иногда. У них не дружба. Не соперничество. Оксюморон, скорее. С перчинкой. — И ты думаешь, что я после такого тебя не уволю? — фыркает Томас. — Да когда это было. Не ударяйся в маразм, тебе пока рано. — Хочешь сказать, что сейчас ты вырос из такого отношения? Хочешь сказать, что сейчас ты не заснешь за рулем? Может быть, уже сейчас выехал грузовик, который сотрет нас в порошок, — парень ухмыляется. Больше сарказма, иронии. Когда говоришь только голыми фактами без приправ, охота иногда сболтнуть чего-нибудь лишнего. — Да ладно тебе. Меня же не стерло. — Ты просто везунчик. — Это точно, — он вздыхает. — Везунчик. Надо же мне было попасться в водители такому потрясающему человеку. Ньют закрывает рот. Томас начинает считать до десяти. Томас ненавидел фисташковое мороженое. Он терпеть не мог, когда ничего не находилось для ответа в споре. Часами мог себя корить за то, что не дал когда-то там отпор, а просто сбежал. У него были мешки под глазами. А еще бессонница. А еще потенциальная эмфизема или бронхит. Ну, полтора или два года назад. А теперь у него есть Ньют. Ньют, который держал труды Фридриха Ницше под подушкой. Ньют, который знал, как отстирать любое пятно. Который покупал ему фисташковое мороженое. Который тоже по привычке держал зажигалку в кармане. Учил его медитации. Ньют, на которого всегда не находилось причины для того, чтобы уволить. Ньют, который был с виду хиленьким, тонким и может даже бледноватым. А на деле просто потрясающе целовался. Томас всегда сидел сзади. Ютился в уголочке. Теперь же он разваливался на весь салон и хохотал, когда его просили пристегнуться. Его научные труды болтались по багажнику, пока он считал до десяти и посылал Ньюта к черту. Томас был малоразговорчивым. Ньют всегда говорил много. Томас не разбирался в автомобилях и философии. Ньют в физике и сигаретах. На самом деле, у них было много общего. Но еще больше было различий. Противоположности. Перчинка. Это не раздражало. Ну, разве что иногда. Но не всегда же. Томас был тихим. Ньют был громким. У них были свои порядки. Свои расписания. Графики работы. Никому не понятные разговоры, споры, реплики, в которых заканчивались чуть ли не на полуслове, потому что этого обычно было достаточно. Томас плотно вжимался руками и коленками в сиденье. Ньют цеплялся то за плечи, то за спину, касался пятками чужой поясницы. Томас кусал за мочку уха. Ньют касался губами шеи. Томас финишировал, опустив голову, зажмурившись и сдерживая нараставшую дрожь в руках. Ньют же запрокинул голову, выгнув спину и широко открыв рот. В целом, все было не так плохо. Даже если все было по-разному. Ампер. Джеймс Джоуль. Галилео. Ньют любил философию. Он любил историю. Ему было интересно читать про общество как систему отношений между людьми. Про философию истории. Глобальные проблемы и будущее человечества, разные взгляды разных людей на разные вещи. Шиллер. Не Генрих Герц. Слышал ты там, сзади. Не Генрих Герц, черт возьми! Шиллер! Запомни раз и навсегда. Ньют любит философию, да. А еще сильнее Томаса. А Томас любит физику, но Ньюта все-таки больше.