cirque sombre

Мрачные циркачи в фургоне, полностью разрисованном пугающими надписями о неизбежности забвения, кроваво-красными отпечатками ладоней, странными знаками и устрашающими рисунками, снова в пути. Мало кто радовался, наткнувшись на загадочный транспорт по дороге в какое-нибудь тошнотворно-обыденное заведение вроде рынка или ресторана. Бродягам такие места были чужды. Артисты были фриками — чудаками, чей чёрный юмор не поймет простой смертный. Их шатер всегда находился в каком-нибудь самом забитом и безлюдном уголке ярмарки, но никогда не оставался незамеченным. Он неизменно был чёрным в белую полоску и никак иначе. Иногда, когда их выступления были особенно мрачными, над цирковой палаткой возвышался красный треугольный флажок. Многие знали о нём не понаслышке и опасались, но не было ни одного выступления, обходившегося без аншлага: мир никогда не жаловался на скудное количество глупцов, зевак и любителей потрепать нервишки, но каждый из упомянутых, насколько бы он ни был храбр, выйдя из шатра зарекался ныне не знать туда дороги. «Счастливчики», нарывавшиеся на красный флажок и вовсе иногда выходили из шатра седыми или же с вздыбленными, словно от электрического разряда, волосами. Право, ни один из артистов не находил себя настолько пугающим и каждый раз бродяги дивились человеческому ужасу от не самых ужасных шоу. Ни один из них не мог отгадать собственной тайны, но все и каждый знали, что разгадка у Нуара — Тёмного Клоуна, чье имя знали только избранные и приближенные. Весь цирк и все актеры принадлежали ему. Нет, он вовсе не держал их в плену, но смотря в его глубокие глаза мало кто бы осмелился уйти из труппы. К тому же, на количестве отчаянных храбрецов они неплохо зарабатывали и никогда ни в чем не нуждались. Нуар был мрачнее всех артистов вместе взятых. Его печальный взгляд вовсе не вызывал сострадания, а скорее внушал леденящий кровь ужас, заставляя зарыдать самых жестких и бесчувственных людей. Слёз же самого Брайана Молко — так звучало настоящее имя Нуара — никогда и никому увидеть не доводилось. О них свидетельствовала лишь вечно размазанная угольно-черная подводка, не сходившая с глаз клоуна. Его бледность вовсе не была каким-то жалким слоем пудры — Брайан действительно был настолько бледен. На губах его если и появлялась улыбка, то та была злобной и насмешливой, а вовсе не счастливой, а сами губы были настолько до крови искусаны и разбиты, что стали противно-коричневыми, цвета засохшей крови. Своему образу Нуар никогда не изменял. Он никогда не надевал чего-то аляпистого и веселого, как полагается всем клоунам — самой яркой деталью его одежды было накрахмаленное красное жабо поверх чёрной рубашки с широкими полупрозрачными рукавами-фонариками. На его голове неизменно покоился чёрный берет. Вся остальная одежда была сшита из сотен чёрно-белых лоскутков ткани, но вовсе не выглядела бедной или поношенной. А завершали образ начищенные до блеска лакированные туфли с пряжками из чистого серебра. Конечно, никто не задумывался, что таилось за мрачным образом, что скрывало алое жабо, какие тёмные круги под грустными глазами скрывала чёрная краска. Никто не мог слышать, как в полуночном дурмане клоуну мерещатся одни и те же черты, а губы шепчут одно и то же имя. Никто не должен был знать о его слабостях. Он не хотел вызывать жалость, поэтому пугал. Он не хотел выглядеть беспомощным, поэтому выглядел устрашающе. Но где-то глубоко внутри, там, где он прятал воспоминания от самого себя, он прятал и свой собственный страх.

***

Леди в аккуратных шляпках, сухонькие старички и любопытные ребята со всех сторон обступили уличных артистов. Хилый бледный мальчик неумело играет на гитаре, а рядом поет девочка с голубыми кудряшками, убранными в два небрежных хвостика. На инструменте не хватало нескольких струн, а подол платья маленькой певицы был выжжен и грязен. Дети пели о любви. Они не понимали о чём пели, не чувствовали, но слова звучали на удивление искренне и очень-очень печально. — Когда я сплю, мне снятся твои губы, когда я сплю, мне снятся твои поцелуи… Слова легко слетали с её губ, сливаясь с жалобными звуками покалеченной гитары. Мальчишка смотрел на нее исподлобья, пряча глаза за трепетными ресницами, смотрел с нескрываемой тоской в глазах и лишь девочка слишком сильно похожая на куклу из театра Карабаса Барабаса вот уже много лет не замечала этой тоски. Она пела, а он играл. Он грустил, а она не замечала. Так дни сменялись вечерами, грустные песни сменялись весёлыми, но песня, написанная мальчиком для неё, песня про грустного клоуна Пьеро, была её любимой. Ах, если бы она знала, что каждая нота и каждая строчка посвящены ей. Но она не знала. Или не желала знать. — Эй, Клоун, научись играть так, чтобы люди не смеялись. Научись шутить так, чтобы люди не плакали, — сказала она однажды и ушла. И больше не вернулась. А ведь сказать она хотела лишь одно. «Научись любить так, чтобы люди этого не замечали».

***

— Не проходите мимо! Тёмный цирк снова в Париже! Вы не выйдете из нашего шатра без шока от нашего шоу! Испытайте ужас от пугающих номеров, забыв об ужасах ваших будней! Не проходите мимо, господа и дамы парижане! Тёмный цирк… — зазывала, одетый в лоскутный фрак с полупрозрачным оборванным шлейфом, стоял возле цирковой афиши и в сотый раз заводил одну и ту же шарманку. Многие сторонились парнишки, словно только что вылезшего из гроба, но находились и те, кто подходили за билетиками, сосредоточенно разглядывая афишу. На ней был портрет Нуара. В одной руке он держал папиросу, а другой легко касался изящного берета. Рядом с ним сидела чёрная кошка с глубокими янтарными глазами и держала в зубах сухую, будто взятую с заброшенной могилы розу. Вокруг этого великолепия летали бабочки с оборванными выжженными крыльями. Всю композицию завершал классический чёрно-белый полосатый фон и чудаковатая надпись «Cirque Sombre à nouveau à Paris»* с множеством завитушек и загогулин. Многих бабушек в элегантных нарядах и мужчин в отглаженных рубашках передергивало, стоило им бросить быстрый взгляд на постер, но неожиданно на улочке появилась странная девушка. И что-то в её облике юному зазывале напомнило Тёмного Клоуна. Её кудрявые волосы с одной стороны от пробора были окрашены в глубокий синий цвет, а с другой в угольно-чёрный. Вокруг огромных карих глаз жила своей жизнью небрежная растекшаяся то ли подводка, то ли тушь, но другой косметики на ее миловидном личике не наблюдалось. Леди покосилась сначала на парня, потом на афишу и вторая заинтересовала её куда больше. Она разглядывала сначала кошку с розой в зубах, потом бабочек, зачем-то прикоснувшись к лентам в волосах, таким же прожженным, как и крылья насекомых. И наконец её живой взгляд встретился с нарисованным взглядом клоуна. Она долго разглядывала его бледное лицо, а затем нежно, почти не касаясь, дотронулась до изогнутых в печальной улыбке губ. — Эй, этот постер стоил не одну сотню цирку, попрошу не прикасаться к столь ценной картине. Девушка усмехнулась и стала рыться в кармашках своего неаккуратного и немного мятого платья. Наконец она выудила оттуда несколько смятых бумажек и монет. — Один билет, пожалуйста, — она приветливо улыбнулась юноше. Тот немного оторопел, но всё же протянул небольшой билетик, похожий, на открытку. Он был непохож ни на один другой билет, который когда-либо приходилось ей покупать. Края чёрной бумажки были словно кружевами с черепками и сердечками вместо обыкновенных дырочек и ромбиков. В центре была надпись «Темный цирк. Приготовься рыдать над нашими шутками», а чуть ниже номер ряда и места. В душе девочки затаилось предчувствие чего-то… чего-то не хорошего и не плохого, чего-то, что должно изменить её жизнь. И шестое чувство не подвело юную мадемуазель Мартинез

***

В последний раз поправив кудрявые хвостики, Мелани подошла к довольно милой девушке одетой так же, как зазывала у афиши, только в кармашке ее фрака была засохшая ромашка. Девушка показала ей билет и удивилась тому, что его не порвали, как полагается во всех цирках, театрах и общественном транспорте. Поймав непонимающий взгляд, контроллер пояснила: «Наш цирк вряд ли кому-то захочется посетить дважды». Юная мадемуазель ничего ответила и приподняв полосатую шторку вошла в шатёр. Как ни странно зал был почти полон, но абсолютно бесшумен. Она прошла к своему месту и принялась терпеливо ждать начала многообещающего шоу. Когда наконец-то зал был полон, а оркестровые скрипки печально завыли о, вероятно, чём-то безумно грустном, зал погрузился во мрак и лишь несколько прожекторов направили тусклый свет в самый центр манежа, где стоял бледный мужчина, едва взглянув на которого, Мелани вздрогнула. Глухие фразы слетали с его окровавленных губ, но в зале стояла настолько звенящая тишина, что его наверняка было прекрасно слышно и на самых дальних рядах. — Добро пожаловать в Тёмный Цирк, дорогие гости. Отдайтесь во власть своей печали и страданиям и наслаждайтесь нашим жутким шоу, — его голос звучал до боли знакомо. Номера шли за номерами. Шоу действительно было впечатляющим, но вовсе не ужасным. Всё-то там было так, как везде, да по-другому. Иллюзионист вместо белого кролика вытащил из потрепанного облезлого цилиндра с прожженной лентой у его полов чёрного мохнатого зайчишку с красными глазами; не рыжий, а белый голубоглазый тигр прыгал сквозь кольцо, непостижимым образом горящее голубым пламенем; забавная обезьянка в белом галстуке-бабочке и чёрном котелке жонглировала маленькими черепами каких-то неизведанных животных; девушка с парнем будто бы летящие над ареной под какую-то более мрачную версию марша Мендельсона в потрёпанных, грязных и рваных костюмах молодоженов, словно сливались воедино, а потом отлетали друг от друга в самые дальние углы шатра в конце концов рухнули на манеж, из последних сил пытаясь тянуться друг к другу, и когда их разделяли сантиметры замертво полегли на красном, покрытом бархатом, полу (правда, как только отзвучали печальные голоса скрипок, поднялись и, всё-таки взявшись за руки, поклонились). А кульминацией шоу был Нуар. Арена вновь погрузилась во мрак и лишь две тусклые линии дрожащего света прожекторов направили своё сияние в центр, где из темноты появился он. Он держал в руках белую акустическую гитару усеянную трещинами и царапинами различных форм и размеров. Нуар приблизился к высокому табурету, стоявшему посреди манежа и и осторожно опустился на него. Вокруг него сгущались пустошь, темнота и безмолвие. Он едва слышно вздохнул и провел сверкающим в темноте серебристым медиатором по тонким струнам. Шатёр утонул в чарующих звуках грустной мелодии, которая казалась зловещей, но, прислушавшись, в мягком голосе Брайана можно было услышать нотки обиды, тоски и даже страха. Сложно представить, что клоун, которым пугают непослушных детишек, может чего-то бояться сам. — Если ты когда-нибудь будешь здесь или в пригороде, обязательно заскочи. Я буду горевать, надев хмурую маску клоуна Пьеро… Его голос едва слышно дрожал, но Мелани не могла этого не услышать. Мадемуазель Мартинез слышала то, чего упорно старалась не замечать много лет. Её губы тоже дрожали, но она шёпотом повторяла каждую строчку. Она знала эту песню наизусть. Она засыпала и просыпалась с этими треклятыми словами на устах много лет, они острой болью пульсировали в её висках, не давая спать ночами. — Вспомнил все твои слова, твои пустые обещания и то, как ты вышвырнула меня на улицу… Как только отзвучал последний аккорд помещение залилось неярким светом. Мелани сидела прямо напротив Нуара и не сводила с него блестящих от слёз глаз. Чёрные дорожки намокшей туши катились по её щекам. В руках она сжимала увядающую розу с гниющими лепестками. Острые шипы впивались в нежную кожу и маленькие капельки крови капали на подол её платья, впитываясь в нежно-голубую ткань и оставляя уродливые пятнышки. Девушка выпустила цветок из рук и наплевав на боль стала громко аплодировать, единственная из всего зала. Брайан украдкой взглянул на девушку и замер, выронив гитару из рук. Инструмент с грохотом приземлился пол и на нём появилась ещё одна причудливая трещина. Из-за кулис послышался громкий обеспокоенный шёпот артистов. Мелани, неловко перескочив через невысокое ограждение, приблизилась к Брайану, боясь пошевельнуться. Ей казалось, что это очередной сон, который рассеется, стоит лишь прикоснуться кончиками пальцев к хрупкой иллюзии. Девушка осторожно дотронулась до бледной щеки Нуара, оставляя на ней алый след своей крови. Клоун обеспокоенно взглянул на девушку и одними лишь губами произнёс: — Мальвина? — Пьеро?