А я предупреждал

— Я так и знал, что он плохо кончит. И даже говорил это ему самому. Ну что ж, он заплатил за свои ошибки. Эти слова спасли Алису от чуть было не вырвавшихся рыданий. За секунду до этого она уже почувствовала, что не сможет удержаться от водопада слёз. Но неожиданные слова, произнесённые смутно знакомым чуть скрипучим голосом, моментально поменяли её настроение и остановили поток слёз ещё до того, как те появились. Так что Алисе уже даже не требовались силы, чтобы не расплакаться. Теперь она не смогла бы заплакать, даже если бы захотела. Просто потому, что она не способна была плакать рядом с человеком, который способен произнести такие слова. Вот заплакать рядом с добродушным Семёном Ивановичем, который буквально излучает сочувствие и едва сам не плачет от сострадания к ней и Пашке — это проще простого. А заплакать рядом с тем, кто злорадствует — другое дело. Рядом с ним заплакать невозможно. Семён Иванович совершил невозможное, включив её способность плакать. Она же давно не плакала. С тех пор, как отплакала в первые истерики. А потом как-то разучилась плакать. И превратилась из безутешной рыдательницы в воплощение деятельности. Возможно, что просто вся энергия, которая могла бы пойти на слёзы и переживания, перетекала в энергию деятельности. Но попав к Семёну Ивановичу, она вдруг снова едва не прослезилась. Может, потому, что именно он не особо деликатничал, выражая ей сочувствие. Остальные при всём сочувствии всё же старались выражать его как-то сдержанно и деликатно, опасаясь ранить её оголённой жалостью. И Алиса была им безмерно благодарно за это — она понимала, что они в самом деле правильно поступают, не расточая неприкрытое сострадание. И ей было бы тяжелее. Так как она начала бы сильнее себя жалеть. Все силы ушли бы на жалость, и в итоге сил на дела уже не осталось бы. А вот Семён Иванович не надумал сдерживать своё безбрежное сочувствие. И сокрушался так сокрушительно, что Алисе немедленно стало себя очень жаль. И конечно ещё жальчее ей было Пашку. В итоге она быстро почувствовала, что ей понадобится много сил, чтобы не разреветься прямо при Семёне Ивановиче. Точнее, что у неё вообще не получится не разреветься. И когда именно, в какой момент это произойдёт — вопрос только времени. И спасти от нового приступа слёз её может только чудо. Этим чудом стали чудовищные, по меркам Алисы, слова. Алиса повернулась к обладателю голоса, чтобы узнать, кто же это. Точнее, чтобы убедиться в своей догадке. Хотя уже не сомневалась, что она верна. Ну конечно же. Кто же ещё. Гарольд Иванович собственной персоной. — Здравствуйте, — машинально произнесла Алиса. — Ты в самом деле желаешь мне здоровья? Своему недругу, который отдавал приказ расправиться с тобой и твоим другом? Или это просто форма приветствия? Впрочем, можешь не отвечать. Тебя сейчас явно другое интересует. Настолько, что не факт, что ты мои слова вообще воспринимаешь. Я прав? — Возможно. — Ты всё такая же прямолинейная. Это плохо. В смысле — вредно для тебя. Хе-хе. Твой друг уже поплатился за свой характер. Ты можешь не намного пережить его. — Гарольдик, ну что за речи? — потрясённо и смущённо произнёс опомнившийся Семён Иванович. — Речи как речи. — Что ты говоришь бедной девочке? Зачем наговариваешь на себя? Зачем говоришь про какие-то расправы? Не надо говорить такого даже в шутку, я тебя умоляю. — В шутку? Да, конечно. Конечно же я лишь в шутку такое говорю. Ну что делать — иногда очень хочется пошутить. Ты же знаешь, какой я обычно серьёзный. Настолько, что потом не могу удержаться от того, чтобы не пошутить. И всё же я обязан предупредить её о том, что неосторожность сокращает жизнь. — Это не про неё. Я никому не позволю сократить ей жизнь. — Ты? Однако её дружок уже сократился. Сократил себе жизнь. — Увы. Его я не уберёг… Бедный мой мальчик. Прости меня, если можешь… — Нет вы на него посмотрите — он ещё и себя винит. Полно тебе сокрушаться. У этого шалопая был такой несносный характер, что он просто не мог прожить долго. И как славно, что можно сказать — «был». — Гарольдик, ты просто не понимаешь, — мягко, но с печалью возразил Семён Иванович. — Этот милый и смышлёный парнишка был мне, как родной сын… Эх… Пашка-Пашка… Семён Иванович замолчал, но явно не договорил. А замолчал потому, что не мог продолжать. Ему мешали рыдания. Алиса тоже сейчас разрыдалась бы, если бы не присутствие Гарольда Ивановича, которое надёжно ингибировало её способность проявлять слабость в виде слёз. Она видела сейчас, что Семён Иванович, как и прежде, обожает своего старшего брата. И не склонен верить в дурные дела или намерения брата. Даже когда тот сам признаётся в них. В частности, кузнец предпочитает думать, что Гарольд лишь шутит по поводу своих расправ. Кузнец ведь до сих пор не знает, чем занимался его брат Гарольд в подземном мире. Когда ему рассказывали Алиса и Паша, то он не поверил. Он просто не способен был поверить, что его любимый брат способен быть владыкой и царём подземного царства, угнетателем и тираном, организовавшим режим образцовой диктатуры. Паша и Алиса просто не стали настаивать и убеждать Семёна Ивановича в том, что его брат Гарольд тиран и диктатор, каких ещё поискать в истории. Просто поняв, что кузнец не хочет знать такую правду про брата. Он с такой мольбой смотрел на них, с такой мольбой спрашивал у них «Это же неправда? Вы же пошутили?», что они дрогнули и не смогли настаивать на том, чтобы разоблачить Гарольда перед его братом. Точнее, дрогнула Алиса. Понявшая, что не может разбивать веру кузнеца в добродетельность любимого брата. Она знаками показала Пашке, что не надо настаивать на разоблачении Гарольда перед братом. Пашка нехотя сделал паузу в разоблачительных речах. А потом в разговоре наедине стал упрекать за то, что она попросила его молчать. И долго не соглашался с её мнением о необходимости пощадить чувства кузнеца. Делая упор на то, что боится за Семёна Ивановича. Что соседство с братом-диктатором опасно для кузнеца. И что он, Пашка, не простит себе, если Семён пострадает от брата из-за своего незнания. Алиса кое-как уговорила Пашку хотя бы не спешить с разоблачением Гарольда. А подождать, когда кузнец сам поймёт, что за человек его брат. Пашка ворчал, что ценой понимания может стать свобода, а то и жизнь кузнеца. И что понимание может прийти слишком поздно. Но всё же уступил Алисе. Коря себя за то, что не может идти против её воли даже в таких важных вопросах, когда его слабость может стать причиной чьих-то проблем. И зыбко полагаясь на чутьё Алисы, заключавшееся в том, что она не настаивала на том, что могло причинить кому-то неприятности. Но втайне Паша решил проследить, чтобы с кузнецом ничего не случилось из-за неведения об истинном характере Гарольда. А говоря ещё проще — чтобы коварный Гарольд ничего не сделал с наивным и добродушным братом. Что касается официального расследования деятельности Гарольда в подземном мире, то кузнец просто не поверил собранным доказательствам. И потребовал, чтобы в любом случае Гарольда оставили с ним, а не изолировали в центре для коррекции нравственности. Пообещав, что лично проследит за тем, чтобы Гарольд никому не навредил. И заявив, что изоляция Гарольда на его ферме — самое удачное решение. И что он сам займётся коррекцией нравственности брата, если посчитает, что в этом есть необходимость. Как ни странно, но требования кузнеца удовлетворили. — Гарольда оставили с ним на его ферме. С условием, что немедленно всё переиграют, если возникнет хоть одно ЧП из-за Гарольда или если он проявит деструктивную антиобщественную активность. Но ЧП не возникали — так что скоро о Гарольде и вовсе словно забыли. Если не считать редких визитов инспектора. Который заставал Гарольда за неизменными занятиями энтомологией. Алиса предполагала, что сам Гарольд, если и рассказал о себе брату, то всё приукрасил. Смягчил свои поступки. И даже если рассказал правду, то уже сам кузнец не поверил даже брату. Может, решил, что брат всё выдумал от скуки. Все свои приключения в подземном мире. *** — К счастью, Алиса тебе не дочь, — отметил Гарольд Иванович. — Это не меняет сути дела. Если кто-то посмеет покуситься на её жизнь, то будет иметь дело со мной. — Хорошо, что ты так заботишься о ней. Может, даже детьми обзаведёшься не «как родными», а родными. И перестанешь так переживать о «как родном» Пашке. — О чём ты? — Сам соображай — не маленький уже. Но если ты хорошо подумаешь, то поймёшь, что исчезновение Паши для тебя даже выгодно. Алиса видела, что Семён Иванович собирался что-то возразить. Но Гарольд вдруг ушёл, не прощаясь. Оставив собеседников снова одних. Но Алиса уже всё равно решила не задерживаться. — Не обижайся на него, — попросил Семён Иванович. — Он только притворяется хуже, чем есть. — Я не обижаюсь, — ответила Алиса. Не посчитав нужным уточнять, что ей просто не до обид. И тем более не собираясь выяснять, хуже или нет. — Пойми… он же мой брат. — Я понимаю. — Я не так наивен, как может показаться. Но у меня есть причины поступать так, как я поступаю. Ты мне веришь? — Да. — Понимаешь… — шёпотом добавил кузнец. — на самом деле его никто не удержал бы. Кроме меня. Вот почему он со мной здесь. Так лучше для всех. — А для вас это безопасно? — не удержалась Алиса от вопроса, который её всё время беспокоил с тех самых пор, как она уговорила Пашу не убеждать Семёна Ивановича в том, что его брат совершил весьма серьёзные проступки. — Это не более опасно, чем жизнь. — То есть… — То есть не думай об этом. — Но я… я никогда даже не думала о таком варианте… Я думала, что вы просто не хотите знать ничего, что разрушит веру. — Я всё знаю. Больше, чем ты. Именно поэтому всё так, как есть. Да, у моего брата есть проблемы. Но мой долг — помочь ему. Не бросать его, не отворачиваться от него. А помочь ему. Я в долгу перед ним. — Ладно… Удачи вам… И с братом тоже… — Спасибо, Алиса. — Мне пора. — Рано ты. — Мне правда пора. — Ну хорошо. Пора так пора. Но не забывай, что я обязательно помогу тебе. Тебе понятно это? — Да. — Мы всё сделаем для того, чтобы вы снова были вместе. — Хорошо. — Тогда до встречи. Не унывай.