Он по условию железный!.. (с)

Он преклонился перед теми, кого подальше посылал, Надеясь, верно, что за дело себя клинками пронизал. Клинки с отравой были, с ядом, но он молчал – иначе ведь Не дали бы остаться рядом. И нужно только потерпеть. Он наступал себе на горло, пытаясь «выслужиться» там, Где в узком и прохладном холле его равняли с грязью. Да, Задвинул гордость, самобытность, задвинул мысли о себе, Похоронил свою бесстыдность всё в той отчаянной борьбе. Он помнил фразу человека, который другом ему стал, Что, мол, «не ляжет он вовеки»… Но он ведь лег, он сам упал. Упал туда, чтоб вместо раны друг получил удобный мост, - Но рано, Тони… Слишком рано ты захотел покинуть пост. Теперь по телу - сапогами, и по душе - большим мечом Проходит друг – о, да, тот самый, что будто бы и «ни причем». Не помнит, явно, этой фразы. Не помнит слов, что проронил Однажды стоя с ним на базе. Не помнит. Точно позабыл. А Тони помнит. И теперь он в одной рубахе, весь в крови... Железо не терзает тело, а вот душа – огнём горит. И проволока, по которой всё Роджерс думал перейти Сокрыта телом. Телом Тони. Но Стив не хочет произнести: «Прости. Я был с тобою резок. Ты друг мне, Тони, как-никак». Он вспоминает, как был дерзок, и поступает точно так, Как поступил бы в сорок пятом. И Старку стоит закричать, Чтоб Стив его своим заклятым врагом не смел сейчас считать. Он позволял пройти по телу, и умолял, чтобы его Всего лишь приняли за дело, чтоб знали бы как «своего». Он так просил, чтоб посчитали его все нужным и теперь, Чтоб дружбы и поддержки дали… Но перед ним закрыли дверь. Он лишь хотел, чтобы простили, чтоб просто дали доказать, Что те, кого тогда убили не были призваны страдать От рук его, и от оружий, что собирал он сам всегда. - Но, Тони, больше ты не нужен. Напрасно лишь столько труда… Плевать всем, что только во благо когда-то создан был Альтрон, Что долго ты ночами плакал, что тебя мучил страшный сон. В осколки душу, сердце, кости – и будешь долго так лежать, Пока в то мессиво вновь гостем не станет кто-то наступать. Не сохранить то дорогое, что вроде бы осталось с ним, Надежда, вера – всё пустое. Навек он был и есть один. И он не принят, он отвергнут – его просили сгоряча «Засунуть в задницу то эго» - пусть тихо, даже не крича, Но больно видеть, как ломают остатки веры и души И давят-давят, прижимают. Да насмехаются: «Дыши!» Они вонзают в грудь кинжалы, они глядят ему в глаза, И он теряет веру в жалость, и только катится слеза. Подачку бросили с ним рядом. И будто плюнули в лицо: Он помнит детство - личным адом, а щит – тем адовым кольцом. И Говард явно не был с ним бы, и он бы предал сына вновь, Он уничтожил б все те нимбы, что заливала долго кровь. Он не любил родного сына, и смог легко б его назвать Своим врагом. И только сила могла бы Тони удержать От срыва в бездну, от полёта – освобождения судьбы. Он «нужен» здесь. Вот только что-то алеет кровь после борьбы. - Он по условию железный. Он выдержит, переживёт. - Но сердце – орган очень нежный. И если он сейчас так бьёт… То значит, наконец, жалеет, что нет обратного пути. И что осколки все исчезли, что просто так и не уйти… И Тони ждал. Он ждал обратно всех тех, кто бросил и сбежал Он долго ждал. Боль беспощадна. Но он с усилием дышал. Только может стать Когда-то поздно. И последний вздох Взлетит – один... Тони раз просил Себе возможность. «Нет» - так что ж? Он всё равно простил.