Инстинкт

До цели около двухсот метров. Если атаковать с излюбленного чердака, где свалкой валяются инструменты и не до конца починенные приборы – это займет около пяти секунд. Плюс ещё несколько секунд ожидания жертвы в уже привычном месте. Если атаковать с балок, расположенных намного ближе к двери, чем чердак – не более двух секунд. Люди всегда неравнодушны к себе подобным. Немудрено, что парень недолго думал перед тем, как, неумело вскинув ружьё, побежать на женский плач, раздающийся из глубины старого завода... Когти, которые обычно скрипят по железу с невыносимым лязгом, сейчас бесшумно касались поверхности металлических балок, протягивающихся через весь небольшой склад. Между ними огромные расстояния, благодаря чему прекрасно видно светящий в открытую толстую железную дверь лучик фонарика. Не менее хорошо видно и освещенную им светлую макушку, слегка подрагивающую от рыданий. Невыносимый равномерный стон завершился всхлипом, и тут же раздалось едва слышное испуганное рычание. Человек ещё не понял, что случилось, и, зайдя внутрь, посветил фонарём прямо в лицо Ведьме. Другими словами – сделал самую большую ошибку в своей жизни. Впрочем, Охотник знал, как уничтожить его до того, как он это поймет. Зачем ему лишний раз волновать свою драгоценную приманку? И впрямь – хватило какой-то секунды на то, чтобы, хрипло всхлипнув, парень рухнул как подкошенный. Ружьё с тихим лязгом упало на пол. Ухватив жертву за шиворот острыми окровавленными когтями, Охотник медленно отполз в угол сарая, волоча за собой добычу, и лишь там обернулся, посмотрев на Ведьму. Та не сводила с них пристального взгляда. Широко раскрытые глаза жутко светились, отражая едва проникающие через щель приоткрытой двери лунные лучи. Пальцы – продолговатые, заканчивающиеся жёлтыми, острыми, как лезвие, ногтями – тихо скребли пол. Охотник хищно ухмыльнулся. Боится. Всё ещё боится. Наконец, схватив в зубы оторванную руку, Охотник в два бесшумных прыжка добрался до лестницы на чердачок, где устроился в углу, начиная есть. Через считанные секунды вновь раздался терзающий душу вой. Сквозь дырявую крышу было видно светлеющее небо, с которого исчезли звёзды. Луна больше не освещала завод своим блеклым лучом. Начинался пятый день. *** Ощущения до сих пор странные. В голове постоянно стоял какой-то неведомый глухой гул, и каждый звук – даже малейший – усиливался в сто раз, за доли секунды давая понять, откуда он раздаётся. Охотники не любят громких звуков. В первую очередь из-за неприятных ощущений, которые они доставляют: голова начинает раскалываться, а тело сводит судорогой. От такого резонанса в ушах у обычного человека лопнули бы барабанные перепонки, но Охотники лишь чувствуют приглушенную боль. Они редкий вид зомби, остро чувствующий воздействия – обычные зараженные в большинстве своём продолжают бездумно атаковать жертву, будучи даже лишенными конечностей. Пожалуй, у Охотников самая высокая чувствительность – не зря им дана вирусом такая быстрая реакция: либо для того, чтобы уничтожить источник боли за считанные доли секунд, либо же чтобы поскорее скрыться в тени. Но, как ни странно, физическая боль уходит в этом плане на последнее место. И пули, застрявшие в гноящихся, заплесневелых ранах, из которых порой сочится тёмная – даже слишком – кровь, тому доказательство. Куда более остро Охотники ощущают мельчайшие изменения вокруг, отражающиеся на их самочувствии и внутренних ощущениях. Повышенная чувствительность и высокоразвитые органы чувств отменно выполняют свою работу. Средства массовой информации не зря прозвали этот подвид зомби «Охотником» – лучшего названия для молниеносно атакующего в темноте хищника с повадками дикого зверя и не придумать. А дикий зверь не способен к привыканию и приручению. Даже если он когда-то был человеком. *** Старый склад при заброшенном заводе – неужели некоторые люди и впрямь полагают, что это прекрасное место для того, чтобы скрыться от зомби? Сам же Охотник, кажется, пришёл сюда, почуяв человека. Каково же было его разочарование, когда он увидел странно пахнущую худощавую женщину, сидящую посреди ещё теплых человеческих тел. Память уже начинает подводить: вирус в первую очередь атакует человеческий мозг и лишь после того с невероятной скоростью расходится по всему телу. Мысли, осознание и оценка поступков – всё давно в прошлом. Остался лишь инстинкт – некий отголосок разума, порой подсказывающий, что делать. Зрительная память у Охотников на нуле. Впрочем, как и само зрение – тяжело привыкнуть к тому, что цвета то исчезают едва ли не полностью, то становятся чересчур яркими. Последнее происходит, когда слышатся звуки: значит, рядом жертва. Тогда начинаешь различать яркие до невозможности цвета на расстоянии едва ли не километра. Но помимо этого, видимость с каждым днём ухудшается: со временем начинаешь видеть окружающую действительность будто через отвратительную жёлто-зелёную плёнку. Впрочем, при этом усиливается слух. И тот работает как неведомая пружина: то приглушается, то наоборот, фиксирует каждый едва слышный звук. Даже собственное сопение порой било по ушам. Вот уже третий день Охотник слушал однообразный и заунывный плач Ведьмы, которая нашла себе пристанище ниже. На драгоценный слух и остатки мозга это действовало слишком жестко: Охотник чувствовал, как в голове, в такт ныне замедлённому пульсу, словно вколачивали изнутри гвоздь. От этого ощущения хотелось громко взвизгнуть, а желание убивать становилось сильнее. Кажется, в его прошлой жизни это называлось «мигренью». *** Охотник спустился вниз, предварительно скинув с чердачка гаечный ключ. Тот с громким звоном ударился об пол, Ведьма вздрогнула и зарычала, повернувшись на источник звука. Боится. Зная, что при желании спокойно разорвет когтями в клочья – боится. Впрочем, зная ли? Охотник инстинктивно понимал, что подходить к ней близко опасно. Инстинкт самозащиты у многих особых заражённых был развит отлично. Повреждённая же память, не подчиняясь хозяину, услужливо подкидывала какие–то воспоминания последних дней. Неясные образы, быстрая смена кадров, которые так и не получается собрать в единую картину. И только огромный свежий рубец на ноге, покрытый запёкшейся холодной кровью, служил прекрасным напоминанием о том, что с сожительницей он не поладил. И вряд ли еще поладит. Через день Охотник понял: плач Ведьмы приманивает на склад иммунных людей, и это родило в его ещё не до конца атрофированном мозгу идею... В конце концов, он мог воспользоваться этой особенностью женщины – не забывая, впрочем, об остроте её когтей – а значит, сделать её приманкой. Убивать потревожившего её покой – и немедленно удаляться со своей частью добычи. Ведьму же, кажется, такой поворот дел устроил – и уже последние два дня, благодаря чистой работе Охотника, она не плакала, а лишь тихо скулила. *** Солнце ещё висело над горизонтом, медленно уползая за него. Охотник зевнул во весь рот. Режим дня у него был давно сбит: в последнее время он чувствовал раздражительность и нервозность. Вероятно, всё из-за той Ведьмы... Он сделал привычный вечерний променад вокруг сарая. Иначе пристройку в один этаж с бетонным полом и холодной, жестяной крышей и стенами не назовёшь. Внутри же стояли в несколько рядов железные склады с полками, заваленные коробками с деталями и приборами, а ближе к стене, около наглухо запертой двери внутрь самого завода, был расположен большой стол с брошенными чертежами. Одно неясно: зачем в таком помещении нужна «каморка» наверху, расположенная на толстых балках, тем более что она пустовала довольно долгое время, судя по скопившейся там пыли и тем же бесчисленным коробкам. Хотя, это место ведь стало прекрасным логовом для Охотника. Единственное, что могло раздражать – это эхо. Особенно, когда Ведьма вновь начинала рыдать. Вокруг – ни души. Даже случайно заблудшего заражённого не видно: многие из них попросту умирали на улицах, не выдержав столь быстрых изменений, или же голода: от поедания еды, заражённой «зелёной инфекцией» – будь то живое существо или запасы продовольствия – начинался немедленный токсикоз. Поэтому зомби и поедали именно тех, кто имел иммунитет против заразы. Что ж, если вокруг пусто, значит, он в очередной раз остался с этой ревущей шельмой наедине. Наедине и без ужина. Организм любого заражённого пытается бороться с инфекцией даже на самой последней её стадии. Все калории, поступающие с пищей, уходят на попытку поддерживать в теле жизнь и не разрушить все системы до конца. Зомби напоминает наркомана: он разрушается изнутри и снаружи, а все органы в его теле со временем отказывают и атрофируются. Особые заражённые не только заработали себе особый подвид вируса – их иммунитет, как ни странно, оказался более стойким, чем у остальных. Однако при этом до конца противостоять инфекции у них не получалось. Их организм подстроился под условия внешней среды, но тоже не до конца: некоторые неприятные ощущения всё ещё присутствовали. Охотник в один прыжок оказался на крыше, откуда юркнул внутрь через любимую дыру и мягко приземлился на пол, отпрыгнув от оказавшейся чересчур близко стены. Мозг тут же подал сигнал тревоги. Что-то было не так. Было слишком тихо. Недоумённо зарычав, Охотник быстро прокрался за один из складов и выглянул из-за него. Ведьмы на своем обычном месте не было. Тут же появилось странное ощущение. Потери. Ещё один пример приспособления организма к окружающей среде: сперва недовольный условиями проживания, Охотник до такой степени привык к тому, что в любимом сарае постоянно слышались всхлипы и монотонные стоны, а перед глазами вечно маячила тоненькая фигурка в яркой разорванной одежде, из-под которой торчали обтянутые белой кожей рёбра, что сейчас ему явственно казалось, что чего-то недоставало. Не понимая, что делает, Охотник опрометью кинулся к двери. Та никогда не была заперта – однажды её взломал снаружи какой-то мальчишка-форточник, вздумавший, видимо, скоротать здесь ночку и ставший первым местным обедом Охотника. А мёртвые за собой двери не запирают. Но в последние несколько дней Охотник, возвращаясь с ночных прогулок, начал тыкаться мордой в дверь, толкая её вперёд – так была хоть какая-то надежда на то, что будет тише. За это время инстинкт подсказал ему ещё одну вещь: Ведьма боится света. Всегда, когда дверь оставалась открытой, и в неё светило солнце, она в панике убегала, забивалась в угол и визжала дурниной, что было ещё более невыносимо и отпугивало жертв. Заржавелая дверь со скрипом открылась. Охотник наскоро огляделся – глаза вновь затянуло, и видел он с трудом – вокруг ничего не было. Наконец он принюхался. Обычно от заражённых пахнет гнилью. Порой примешивается запах разложения и выделений – не самый приятный аромат. Ведьма исключением не была. Но за короткий срок пребывания на этом злосчастном заводе, Охотник запомнил ещё один неповторимый запах, исходящий от неё. Запах сырости. Ведьма всегда забивалась в тёмные и холодные углы, поросшие мхом и плесенью. Когда шли дожди, вода, попадавшая внутрь через протекающую крышу, ещё долго грязными лужами красовалась вокруг, смывая пыль и кровь. И, благодаря небольшому наклону сарая, она всегда рано или поздно утекала в угол, где любила сидеть Ведьма. И сейчас Охотник чувствовал именно этот знакомый запах. Источник его был совсем неподалёку – всего в паре сотен метров от него. Охотник рысью кинулся туда, щурясь от слепящего глаза заходящего солнца. Ведьма лежала около небольшой рытвины. Руками она прикрывала лицо и, корчась от боли, громко рыдала. Нога, зацепившаяся о рытвину, была неестественно выгнута. Из голени торчала наружу окровавленная кость – тоже покрытая пятнами. Охотник замер. Постояв без движения около нескольких секунд, он тихо заскулил. Чутье подсказывало ему, что подходить к ней сейчас крайне опасно для жизни. Но вдруг что-то в нём дрогнуло. Фыркнув, он быстро подскочил к ней и, аккуратно ухватившись зубами за её худенькую лодыжку, так, чтобы не поранить, поволок в сторону завода. *** Уже пятый день Ведьма сидела на одном месте в луже собственной крови. Кажется, она не то охрипла, не то успокоилась. В любом случае, с нынешним ранением и шоком ей долго не протянуть. Как и Охотнику, который, приперев дверь тяжёлой, сваленной со своего уголка на «втором этаже», коробкой, мирно дремал на чердачке. Таким, как он, не стоит оставаться на одном месте надолго. Некогда бывший подобием вольного хищника, теперь он лёгкая добыча. Хотя бы для более сильного и бездумного заражённого, ловкого человека с оружием или даже такого же, как он, Охотника... Несмотря на это, он регулярно таскал в сарай добычу, за которую порой платился кровью. А Ведьма каждый раз слегка вздрагивала, когда он открывал мордой дверь, и, отворачиваясь от света, терпеливо ждала, когда он поднесёт пищу к ней. Губы её – синеватые, тонкие – слегка подрагивали. Боится. Но уже не Охотника. А тот уже не боялся ничего. В конце концов, инстинкт защиты кого-то – тоже один из немаловажных животных инстинктов. Последний лучик заходящего солнца скользнул по железной стене и окончательно скрылся, напоследок отразившись в гноящихся глазах Ведьмы, в которых опять начинали появляться слёзы. Это ужё не слёзы страха и отчаянья – всего лишь особенность её организма. Девятый день подходил к концу. Последний их день. А на десятый день Охотник наконец попрощался с этим миром. Фрэнсис, злобно пнувший труп напоследок – Охотник умудрился здорово его цапнуть, когда Фрэнсис потянулся к двери – отметил, что у него была какая-то жуткая улыбка. Наверное, такое подобие существования вполне можно было назвать жизнью.