Подсолнухи

      - Эй, ты чего задумался?       Гилберт вздрогнул, выронил карандаш из своих рук, который крутил до этого, и раздраженно обернулся.       - Чего тебе?- слишком уж резко спросил он.       Литва слегка покраснел и испуганно отвернулся. «Какой этот Пруссия грозный,- внутренне трясясь, подумал несчастный.- Не представляю, как такая страна могла проиграть. Хотя если вспомнить Россию-сана… то неудивительно». Бледная рука Пруссии внезапно бухнула по его столу, отчего затряслись уже и Эстония с Латвией, тоже находившиеся в этой небольшой комнате, где работали подчиненные-«союзники» России.       - Ну так чё ты хотел от великого меня?- Гилберт приблизил свое лицо к испуганному, вспотевшему лицу Литвы. Красные глаза прусса горели тем страшным огнем, который бывает только у людей, чью ужасающую силу воли невозможно сломить.       - Эм… А… Ты просто был такой задумчивый, вот я и подумал…-заикался Литва.       - Э? Так что ты там подумал?- Пруссия прищурился.       - О ч-чем ты думаешь… Просто, похоже, это настолько важно, что ты даже отвлекся от работы. А ведь если мы все не сделаем, то Россия-сан…       - Плевать! Я не боюсь этого ублюдка!       Гилберт резко отвернулся, густо покраснев. Эстония с Ластвией удивленно поглядели на него со своих мест, а Литва, как всегда, не смог унять свой язык:       - Что с тобой? Почему ты красный?       Пруссия резко обернулся и свирепо глянул на Литву, стараясь таким образом заткнуть этого болтуна. Зеленые глаза испуганно, но доверчиво глядели на него, и Гилберт непроизвольно сдался. Он вздохнул и сел на стол Литвы, скрестив руки на груди. Он отвернул голову к окну, чтобы трио прибалтов не могло видеть его порозовевших щек, и заговорил:       - Этот ублюдок обиделся на меня. Уже неделю он мне и слова не говорит.       Прибалты переглянулись. В доме России все прекрасно были осведомлены как об интимных отношениях их босса с Пруссией, так и о громкой ссоре, произошедшей между любовниками не так давно. Никто толком не знал, что именно послужило причиной раздора, только Украина нашептывала Белоруссии, как видела, что в одну из ночей Россия вышел из комнаты Пруссии настолько мрачный, что вызывал дрожь только одним своим видом. А на следующее утро Латвия, занимавший комнату рядом с Пруссией, жаловался на крики, которые не давали спать ему добрую половину ночи. Что они могли не поделить? Непонятно. Вот только с тех пор Россия стал еще более грозным, чем обычно и драл с прибалтов три шкуры, выматывая их своими поручениями. Так что, исходя из этого, можно было понять, что в их же собственных интересах было как можно скорее помирить поссорившихся любовников.       - Э… э-э… Ну... т-вы можете его задобрить,- пробормотал Латвия.       - Каким макаром?!- похоже, продолжительное общение с Россией негативно подействовало на речь Пруссии.       Несчастный маленький Латвия затрясся похлестче Литвы – Пруссию он боялся ничуть не меньше России. Тут в разговор вступил Эстония:       - Ты можешь подарить ему что-нибудь.       - Что?!- Гилберт раздраженно передернул плечами.- Я пленник, черт возьми! У меня нихрена нет!       - Подсолнухи!- воскликнул Литва.- Россия-сан их очень любит! Он будет рад получить подобный подарок от тебя.       - Это ты на что намекаешь?! Что я для него что-то значу?!       Литва испуганно отвернулся от вновь рассердившегося Пруссии.       - Ни на что. Это виднее России-сану,- почти прошептал он, возвращаясь к своей работе.       - Ясно. Хрен с вами со всеми!- фыркнул Гилберт, возвращаясь на свое место.       Вечерний час, когда одна половина солнца уже спряталась за горизонт, а другая все еще поднимется над ним и на прощание поливает землю своим благословенным светом, особенно красив на российских просторах второй половины лета. Небо превращалось в коктейль необыкновенно красивых оттенков розового, персикового, голубого, синего, фиолетового, серого. Кроны деревьев и закрывающиеся на ночь цветы наряжались в золото. Пасторально-идиллическая картина, и с этим не станет спорить никто. Так и хочется любоваться пейзажем, пристроившись на мягкой травке пригорка, на старой скамеечке у дома, на бережку тихой речки… да где угодно, лишь бы иметь возможность созерцать дивную красоту русской природы.       Жители большого дома, где жили все страны-союзники России, после ужина высыпали на улицу и разбрелись кто куда – у каждого из них уже появилось свое особое место, где, по его мнению, лучше всего просматривался окружающий пейзаж. Однако двух стран недоставало. Их не было ни на ужине, ни сейчас. Все недоумевали, куда они могли деться, однако когда вспомнилась недавняя громкая ссора, а после и некая троица поведала о состоявшемся утром разговоре, все стало понятно, и страны вздохнули с облегчением. Похоже, поссорившиеся любовники сегодня помирятся, а, возможно, уже помирились и просто не хотят пока что возвращаться домой, предпочитая побродить наедине по окрестностям. А это значило, что Россия-сан перестанет быть таким свирепым, вымещая все свои силы и эмоции на несчастном Пруссии, которому не посчастливилось оказаться его любовником.       Гилберту еще до ужина удалось незаметно ото всех выскользнуть из дома. Он улучил момент, когда трио прибалтов ушло неизвестно куда, и выскочил из ненавистной комнаты с документами. Никем незамеченный, он выскочил из дома и тут опрометью бросился по тропинке, огибающей дом России и ведущей в перелесок, который служил естественной оградой между бескрайними полями и деревней. С бешено колотящимся сердцем Пруссия добежал до перелеска и нырнул в спасительные заросли кустов. Там он дополз до дерева и сел под ним, чтобы перевести дух.       Легкий летний ветерок обдувал его лицо, принося у себя на хвосте тонкий аромат цветов, коры, смолы, земли и листьев. Гилберт, большую часть своей жизни проведший в сражениях, никак не мог привыкнуть к этим простым, но бесконечно приятным запахам. Мелкие жучки, паучки, бабочки и прочие насекомые сновали мимо него, будто не замечая, что рядом с ними находится целая страна. Дятел долбил где-то дерево. Истошно полукричали-полупели птицы. Солнечные лучики пробивались сквозь листья и легонько касались бледной кожи.       Гилберт быстро расслабился и даже закрыл глаза от внезапно накатившей неги, но вот откуда-то потянулась клоповая вонь. Она тут же отрезвила его, он вскочил на ноги, вернулся на тропинку и тяжело зашагал по ней. Прежний ход мыслей вернулся. Пруссия начал закипать от негодования.       - Цветочки ему подавай, мать его!- бурчал он.- Подсолнухи, черт возьми! Где их искать-то, эти чертовы подсолнухи?! Да я скорее дорогу домой найду, чем эти идиотские цветы! А вот правда, возьму да смоюсь отсюда!.. Аррргх! Не смогу же! Сам знаю об этом! А все из-за этого ублюдка! Подсолнечного маньяка!       Гилберт зарычал и сжал кулаки. Он ведь прекрасно сознавал, что удерживала его здесь отнюдь не невозможность самостоятельно найти дорогу домой (черт бы побрал эти проклятые русские дороги!), а кое-что совершенно иное. Им владели. Абсолютно и безоговорочно. Более того: он сам позволил владеть собой, сам отдался в чужие руки, позволил им ласкать свое тело, вызывая крики и стоны наслаждения. А теперь, когда эти руки перестали касаться его, он сам, по собственной воле готов пойти на все что угодно, лишь бы ласки возобновились. Ибо его тело изнывало без них. Ему было бесконечно одиноко без России, без его больших рук, без ласковой улыбки, без нежного взгляда, без голоса, такого глубокого, что проникал прямо в душу. И теперь он, гордый орел севера, шел в поля, чтобы отыскать какие-то дурацкие подсолнухи!       - Как же меня бесит этот ублюдок!- пробормотал Гилберт, впрочем, особой уверенности в его голосе не было.       И вот они, необъятные русские поля, погруженные в солнечные ванны! Несомненно, даже на искушенный взгляд европейца они производят впечатление своей красотой, умиротворенностью. Гилберт, пришедший сюда впервые, замер, пораженный. «А этот ублюдок неплохо устроился,- мелькнула мысль, но Пруссия ее тут же отогнал.- И где здесь искать эти чертовы подсолнухи? Тут дохрена полей. Капуста, пшеница, хрень какая-то, картошка, опять хрень… да где же подсолнухи? О! Вон они! Их чё, специально засунули в самую задницу? Придется идти».       Гилберт вздохнул и пошел дальше по тропинке к самому горизонту, где красавцы подсолнухи щеголяли своими золотыми головками. Дорога заняла очень много времени. Хотя, говоря откровенно, Гилберт никуда и не спешил, оттягивая момент, когда ему придется, словно влюбленному идиоту, собирать цветочки с блаженной улыбочкой. Но как бы то ни было, а тропинка вскоре привела его к ярко-желтому полю подсолнухов.       Гилберт остановился, окинул взглядом поле и оторопел. «Они чё, еще и разные бывают?!» Перед ним раскинулся желто-золотой ковер, освещенный уже начавшим катиться к закату солнцем. С первого же взгляда становилось ясно, что подсолнухи тут отнюдь не одинаковые. Одни были длинными (даже выше Гилберта) с огромными черными кругами семян и совсем малюсенькими лепесточками оранжеватого оттенка, другие, напротив, слишком маленькими и с большим количеством лепестков, закрывавших и без того маленькую черную сердцевину. Гилберту с великим трудом удалось подобрать подсолнухи со средними параметрами, которые было бы легко донести до дома и которые ему самому понравились. «Черт бы побрал этих русских с их подсолнухами. Только им могло взбрести в голову высаживать несколько видов каких-то идиотских цветов! А великий я теперь должен мучиться, чтобы угодить этому ублюдку!»       Пруссия огляделся. Он хотел убедиться, что никто не увидит его в такой унизительной ситуации, как самозабвенное собирание цветов. К счастью, вокруг не было ни души. Гилберт удовлетворенно кивнул и наклонился, чтобы срывать подсолнухи у самого корня.       Солнце медленно, но верно опускалось за горизонт. Немногочисленные облака висели в розовато-голубом небе. Воздух стал более прохладным, дышать стало проще. Птицы, радуясь свежему ветерку, закричали еще громче.       Некоторое время Гилберт увлеченно срывал подсолнухи, складывая их около себя. Он настолько увлекся этим занятием и мыслями, что крутились в его голове, что и не заметил, как сзади к нему кто-то подошел и положил ладонь на его согнутую поясницу. Дрогнувшее сердце и наполнившийся жаром низ живота мигом подсказали Гилберту, кто был тем наглецом, который прервал его занятие.       - Ты чё тут забыл?!- вскричал он, выпрямляясь.       Брагинский, даже летом не расстававшийся со своим шарфом, улыбнулся. Пруссия несколько смутился.       - Вообще-то это мои поля,- заметил Россия.- А ты что тут делаешь?- он посмотрел на аккуратно сложенные подсолнухи.- Это мне?       - Нихрена подобного!- закричал Гилберт, покрываясь красными пятнами.       - А для кого тогда?       Пруссия опустил голову, насупился. «Если бы я знал, что наткнусь здесь на этого ублюдка, ни за что бы не поперся бы!- подумал он. Посмотрел на проклятые цветы.- А, да черт с ним!» Он резко наклонился, сграбастал в охапку сорванные подсолнухи и всучил их удивленному Ивану.       - На! И…- Гилберт отвернулся и совсем тихо прошептал, чувствуя как не только лицо, но и все тело горит от стыда:- Извини…       Наступило молчание. Долгое и тягостное. Сердца возлюбленных отчаянно тянулись друг к другу, однако разумы поссорившихся упрямо бежали прочь. Наконец победа была одержана сердцами. Россия рванулся к Пруссии и прижал его к себе одной рукой, другой продолжая удерживать подсолнухи, полученные от любимого. Гилберт, все еще красный, опустил голову на плечо Ивана и тут же получил от того поцелуй в макушку.       - Я тоже виноват,- прошептал Россия.       - Конечно, даже больше, чем я!       В ответ Россия только рассмеялся. Он поднял голову и взглянул на закатное солнце. Он чувствовал себя счастливо, ведь самое дорогое сейчас было рядом с ним, доверительно и страстно прижимаясь к нему. И ничего более ему не требовалось.       А на следующий день жители дома России вели бурные разговоры, на все лады рассуждая, что же такого приключилось, что Россия-сан и Пруссия, несмотря на позднее утро, все еще не вышли из комнаты, на подоконнике которой стоит огромный букет подсолнухов. Впрочем, это было не так важно, как то, что двое любовников наконец-то помирились. Ведь в любых отношениях главное поддерживать мир и понимание, хотя конечно изредка можно и поворчать друг на дружку, ведь, как говорится: «Милые бранятся, только тешатся».