Легкий испуг

Из дневников Питера Мак-Каллоу Гвадалахара, 19 октября 1917 года Я нашел ее. Вот она — лежит рядом со мной. И мне до сих пор не верится в это… — Мария, Мария… — шепчу я, продолжая целовать ее губы, шею, плечи… Обнимаю ее крепко-крепко — словно боясь, что она вновь упорхнет, растворится в воздухе. Не чаял я добраться до Мексики живым. Но добрался — чтобы снова быть рядом с Марией. Заботиться о ней, защищать ее. Прислушиваюсь к дыханию любимой… Нет, она еще не спит. Хочется услышать ее голос… — Расскажи, что произошло тогда, — тихонько прошу я. — Сразу после того, как мы расстались? — Да. Они же… ничего не сделали с тобой? — Сейчас всё узнаешь, — глубоко вздыхает она. — Рассказ будет долгий… Только не перебивай меня. Прошу… — Я постараюсь. — Только-только ты уехал помогать Салливану распределять по местам новых работников… — Я не должен был этого делать… — А кто-то обещал не перебивать. — Молчу… Не удержавшись, целую вновь ее губы. И затем она продолжает говорить. — Так вот, после твоего отъезда я осталась в доме наедине с твоей женой… — Она мне давно уже не жена. В этот раз Мария совсем не сердится оттого, что я перебиваю ее рассказ. — Ну хорошо, — пленительно улыбаясь, рассказывает она дальше. — Салли и я остались наедине в гостиной. Она изображала учтивую собеседницу — говорила что-то о погоде, еще о каких-то пустяках… Я едва слушала ее: мною всё сильнее овладевал безотчетный страх. Какое-то неясное еще предчувствие… Тут в дом вошел Полковник. Буркнул нам что-то вроде «здрасте» и стал молча слушать нашу беседу… вернее, ту чепуху, что несла Салли. А мой страх всё рос. В ушах звенело так, что я едва-едва расслышала звук подъезжающего к дому автомобиля. А через несколько минут из прихожей послышался звонкий мужской голос. И вскоре твой отец уже радостно приветствовал твоего брата. Салли, изображая Бог знает какую радость, клюнула Финеаса в щечку и стала спрашивать его о здоровье, об успехах в делах. А потом вдруг спохватилась и сказала, что сейчас же принесет вина в честь приезда такого дорогого гостя. И вышла… нет — вылетела, будто на крыльях. Финеас подошел ко мне и поздоровался за руку. И я поняла, что он прекрасно чувствует, насколько силен мой страх. Еще бы — я осталась наедине с двумя жестокими, циничными мужчинами, которые могли запросто убить меня на месте. А до этого — сделать кое-что похуже… хотя Полковник-то уже слишком стар для этого. Питер… ты прости, что я так говорю о твоих родственниках. — Да за что тебя прощать, родная моя? Мне Полковник нравится не больше, чем тебе. Ты прекрасно знаешь, что его первобытная философия у меня в печенках застряла… Ну, и братец мой — не лучше. Ох, не нравится мне начало твоего рассказа… Что было дальше? — Финеас почти шепотом сказал мне, что ему очень жаль. Конечно же, он имел в виду гибель всех моих родственников по вине Полковника… — Бессовестный лгун… — А мне так не показалось. Очень похоже было на искреннее сожаление. И, пожалуйста, не перебивай… Пока Салли отсутствовала, Полковник и Финеас начали обсуждать, сколько денег мне дать с собой перед тем, как выдворить на все четыре стороны. Как будто меня рядом с ними и не было… Сто долларов? Нет, двести… Финеас, кажется, сказал «пятьсот», а Полковник выразил несогласие весьма неприличными словами. Однако на этом их разговор прервался — в гостиную вошла Салли. Она держала в руках поднос, на котором красовались четыре бокала с вином. Один бокал Салли с ангельской улыбочкой вручила Полковнику. Другой протянула твоему брату, всё так же мило улыбаясь. Третий взяла сама… И тут Финеас вдруг поставил свой бокал обратно на поднос, а потом — взял в руку тот, четвертый. Поднес его к губам… Салли побледнела, что твое полотно. И — выбила бокал из руки твоего брата. Отравленное вино тут же впиталось в мягкий ковер… — С… стерва… — Именно это и сказал тогда Полковник… только намного жестче выразился. Финеас же хранил молчание. А я — стояла как вкопанная, медленно осознавая, что произошло… Лицо Салли из бледного стало багровым. Потом опять побледнело и покрылось красными пятнами. Затем она чудовищным усилием воли вновь овладела собой. И пропела сладким голосочком: «Полковник, не выйдете ли вы со мной на пару минут в библиотеку? Я хочу поведать вам кое-что о-о-очень важное. Кое-что такое, после чего вы забудете даже о том, что я только что сделала…» С этими словами Салли смерила Финеаса таким взглядом, что, казалось, он должен был тут же превратиться в кучку пепла. Твой отец нехотя вышел из гостиной следом за нею. Теперь уже лицо твоего брата стало бледнее полотна. Он постоял на месте несколько секунд, напряженно обдумывая что-то. Потом обернулся ко мне. И я увидела по его глазам, что напуган он не меньше меня. Но это — на один миг. Финеас огромным усилием воли — как за минуту до того Салли — взял себя в руки. И выбежал стремглав из гостиной. Но очень быстро вернулся. Это я уже потом сообразила, что он бегал запирать на замок входную дверь… Потом он подошел ко мне очень близко и спросил, есть ли в доме кто-то из слуг. Я, не задумываясь, сказала правду: мол, у горничной сегодня выходной, а повариха за покупками в город поехала… — Мария… — Только не перебивай… Он вздохнул с облегчением и положил руки мне на плечи. И сказал: «Сейчас мы с тобой должны помочь друг другу». Прежде чем я успела что-либо сообразить, он уже прижимал меня к полу — вернее, к ковру — тяжестью своего тела. Я, когда опомнилась, затрепыхалась что есть силы. Но, конечно же, вырваться не сумела… От ужаса у меня дар речи пропал, так что кричать я не могла. Только дышала так, как будто бы из воздуха разом весь кислород улетучился… А Финеас тем временем одной рукой разорвал на мне блузку. А потом высоко задрал юбку… Я зажмурилась — ждала, что сейчас он станет мять мою грудь, и будет больно. Прошла секунда, другая… Ничего не происходило. И я открыла глаза. Твой брат смотрел мне в лицо. И в его глазах я увидела не похоть, не злость, не страх, а… жалость. Но он быстро отвел взгляд. И его рука, которая лежала у меня на плече, быстро скользнула вниз… Он пару секунд повозился, явно что-то расстегивая. Потом демонстративно поднял руку, в которой держал ремень. И отшвырнул его прочь. А затем — потянулся туда же, вниз… Питер, ты что? Я не в силах больше был слушать страшный рассказ Марии. Не мог лежать, ничего не делая, в то время как это чудовище спокойно себе жило, наслаждаясь «победами»… Вскочив, словно ужаленный, с постели, я в полминуты напялил на себя одежду и побежал обуваться. — Питер! — послышался сквозь сильный звон в ушах голос Марии. Я остановился на секунду. Но потом опять направился в прихожую. — Да Питер же! Я обернулся. Моя женщина, тоненькая и хрупкая, лежала, закутавшись в одеяло, и умоляюще смотрела на меня. И взгляд этот так не вязался с ее резким окриком… Как я смогу бросить Марию здесь? Не тащить же ее за собой в Остин… Такая поездка и для меня одного представляла слишком большую опасность. А уж если вдвоем… — Питер… — тихо произнесла моя любимая. — Сначала дослушай меня. А потом делай всё, что считаешь нужным. Я медленно опустился на краешек кровати. — Говори… — Когда твой брат швырнул ремень на ковер, у меня вдруг прорезался голос. Как же я кричала! Наконец я остановилась, чтобы перевести дух. И осознала, что… еще ничего не произошло. А потом вдруг почувствовала, как теплая рука Финеаса гладит меня по плечу. Ласково так… Я открыла глаза. И тогда он заговорил… вернее, зашептал: «Вот и умница… Ты прости меня, но так нужно было. Потом ты всё поймешь…» Он поцеловал меня в лоб, как ребенка. И сказал тихонько: «Я родился уродом, но для тебя это большая удача… Прошу, не выдавай меня. Сыграй роль до конца… Ты же так и себе поможешь». Послышались торопливые шаги… Финеас отпустил меня и встал на ноги — как раз спиной к двери. Я села на ковре, торопливо опуская юбку. А он в это время сделал вид, будто застегивает брюки. Потом не спеша обернулся к Полковнику и Салли. Видел бы ты ее лицо… Я думала, с ней случится удар, и она умрет на месте. Вид-то у меня, думаю, был более чем убедительный: хоть ничего и не случилось, но испугалась я по-настоящему. Финеас буркнул, покосившись на меня: «И чего надо было так орать? Можно подумать, тебя в первый раз отодрали как следует!» Раздражение он изобразил, скажу я тебе, просто великолепно… — Артист… — Еще какой… Так вот, Салли всё же удалось выйти из оцепенения, и она рванула из гостиной, будто бы за ней гналась целая стая волков. А через несколько секунд я услышала, как хлопает входная дверь. Полковник проговорил, запинаясь: «Сук-кин ты сын, Финеас…» В его голосе чувствовалось не столько осуждение, сколько… — Одобрение? — Нет, нет… Скорее… облегчение. И твой брат, с невозмутимым видом подобрав ремень, ответил ему, глядя прямо в глаза: «Индейцы команчи, которых ты мне ставил в пример с самого детства, делали это с женщинами своих врагов. Так в чем же я неправ, отец?» Полковник не нашелся, что ему ответить. И он, гордо вскинув голову, ушел из гостиной, а потом — судя по хлопку входной двери — из дома. А вскоре послышался звук отъезжающего автомобиля. Я сидела, сжавшись в комочек, чтобы прикрыть обнаженную грудь. Меня уже начали душить слезы, и я дала им волю. Помнила, о чем просил меня Финеас… Знаешь, Питер… Я толком-то и не плакала с тех пор, как перебили всех моих родных… — Но с тех пор уже больше двух лет прошло. — То-то и оно… Слезы, казалось, уносили из меня саму жизнь — такими тяжелыми они были. Больно было… Очень больно. И я не чувствовала ничего, кроме этой боли. Перестала видеть всё вокруг. И забыла, что рядом есть еще кто-то… А когда я подняла наконец голову — увидела… кто бы мог подумать, что такое возможно? Твой отец… тоже плакал, сидя на ковре рядом со мной. И выглядел он теперь даже не на свои восемьдесят… нет — намного старше. Скрючился весь, съежился… И мне вдруг его… жалко стало. Несмотря ни на что… Увидев, что я уже не плачу, он погладил меня по голове и сказал, чтобы я быстренько сходила помыться и переодеться, а потом спустилась в библиотеку. Я так и сделала. Полковник дал мне десять тысяч долларов и сказал, чтобы я уехала отсюда как можно дальше — иначе Салли найдет новый способ избавиться от меня. Ясно же было, что он не только обо мне печется, но еще и не хочет, чтобы доброе имя Финеаса было опорочено… И я согласилась. Надеюсь, ты поймешь и не осудишь меня, Питер… Вот и весь мой рассказ. — Вот уж я — точно не тот, кто имеет право тебя осуждать… — глубоко вздохнув, проговорил я после довольно долгой паузы. — За что? За то, что ты хотела жить, и поэтому уехала подальше от этой ведьмы, которая тебя обязательно угробила бы? Или за то, что захотела помочь Финеасу, без которого мы с тобой сейчас не сидели бы тут и не разговаривали? Ох, Финеас, Финеас… Значит, всё-таки прав я был в подозрениях насчет него. Да и всегда знал, что прав. И даже со стервой Салли когда-то поделился сдуру этими мыслями. — Так значит, он… — …из тех мужчин, которых возбуждают не женщины, а другие мужчины. Неизлечимая, ужасно нелепая болезнь, которую он ухитрялся скрывать от Полковника всю жизнь. А ему-то уже пятьдесят. — Насколько я знаю твоего отца, он… — …пристрелил бы Финеаса на месте. Хотя мучился бы потом, конечно. Но считал бы, что поступил правильно… Я не думаю, что Финеас оказывал бы сопротивление — даже сейчас, когда Полковник уже, как ни крути, уступает ему в силе. Слишком он любит и уважает нашего отца. — И убежать не убежал бы… — Без сомнения. Отец-то нам с младенчества вбивал в головы, что бежать от опасности — недостойно настоящего мужчины. И Финеас это усвоил гораздо лучше меня. — Питер… вот чего я никак не пойму… Почему на Полковника так подействовали мои слезы? Он же всегда был человеком грубым, жестким… нет, жестоким… — Понимаешь, Мария… Моя бабушка, то есть мать моего отца… — Ее звали… Наталиа, да? Она была испанкой? — Именно так, родная моя. Ее убили индейцы команчи в ту страшную ночь, когда забрали в плен моего отца — тогда еще тринадцатилетнего мальчишку. Перед тем же, как убить, они изнасиловали ее почти всем отрядом… а их было десятка три… Ей было тогда примерно столько лет, сколько тебе сейчас. — Теперь я понимаю. Бедный Полковник… нет, мальчик Илай… — Он перенесся на несколько минут в свое детство, глядя на тебя… Нам всем очень полезно хотя бы иногда снимать взрослую шкуру и становиться детьми. Тогда во всём мире было бы гораздо меньше изнасилований и убийств. — А я отделалась всего лишь легким испугом… — прерывисто вздохнув, улыбнулась моя Мария. — И еще получила достаточно денег, чтобы безбедно жить до моего приезда. Финеас всё рассчитал наилучшим образом, черти бы его побрали… Пройдет годик-другой, утрясется всё — подадим ему весточку. Напишем на адрес его фирмы в Остине… — И пригласим к нам в гости… — Обязательно… А теперь — спи, моя милая. Отдыхай… Я разбужу тебя рано утром. День обещает быть тяжелым… но мы справимся.