Стокгольмский синдром

Он прижимает ладонь к разгорячённому лбу, приваливаясь к высокому бордюру Блэквеллской парковки, и тихо смеётся. Сука. Как же хуево. Перед глазами чёрные мушки, головокружение смазывает картинку, и его тянет блевать, а в кости бьёт адреналиновый ток, выжигая изнутри — миксовать алкоголь с феном было хуевой идеей. Настолько хуевой, что она до сих пор кажется ему охуенной. Он чувствует себя почти трезвым. Вечер над Аркадией Бэй слишком тихий, слишком тошнотворно лицемерный, как лицо папаши в газетных вырезках. Нейтана тянет блевать. И наркотики здесь ни при чём. Когда мимо проходит девица с соседнего курса, он легко читает в её глазах отвращение и страх. Страх и отвращение. Словно большими буквами написано на её прыщавом подростковом лбу: «гори в аду, Прескотт». Он ухмыляется им. Тупая блядь, что она понимает? Он уже в аду. Она запоздала со своим пожеланием.  — Хули вылупилась, сука? — шипит Нейтан вслух. Девка часто моргает, и в её глазах дикий животный страх. Вот-вот заревёт. Тупая пизда. Она спешно уходит-убегает, исчезает в ночи. Нейтан вертит в руках телефон, сочиняет грязные смски и шлёт их на номер Рейчел. «Ты сука, какая же ты сука, Рейчел.» «Смс не доставлена». «Приходи. Ненавижу тебя. Приходи. Хочу видеть тебя беззащитной. Хочу видеть твою невинность, хочу синяки на твоих руках, блядская сука. Ненавижу тебя.» «Смс не доставлена». Киты молчат в серых океанах. Рейчел спит, погребённая. На кладбище, как и положено по сраным христианским обычаям. Нейтан ненавидит красный. Нейтан ненавидит Хлою — её красная кровь переплелась резким металлическим запахом с его тусклым миром, впиталась в серое океаническое ничто, разорвала последние остатки островков его крохотного спокойствия. Тупая агрессивная панк-шлюха. Всё из-за неё. Хлоя спит, погребённая, с кровавой дыркой в животе. Гниёт в гробовой тишине. Красной, как его собственная куртка. Нейтан ненавидит Рейчел — сколько её помнил, всегда ненавидел. Лицемерная сука, такая же отвратительная, как его долбаный папаша. Всегда его наёбывала. И не только его, вертела всеми, как хотела. Как и его долбаный папаша. «Я на парковке. Приходи, я жду. Ты пожалеешь, если не появишься.» «Смс не отправлена». Гори в аду, Прескотт. Нейтан стирает неотправленные сообщения, и чёрные точки прыгают перед его глазами. Он разъебывает телефон об асфальт, а затем поднимает обломки и сует их в карман. Никто не должен узнать. Все уже знают. Стараниями папаши его вытащили из лечебницы. Всего полгода прошло, — а он снова здесь, снова в Блэквеллской академии. И все обходят его стороной, даже Виктория. У него больше нет друзей. Нейтан знает, даже сейчас, может, за ним следят, но не может удержаться и не уткнуться носом в собственную ладонь. Неужели он не заслуживает серого спокойствия там, в китовых океанах, где вечно поются песни? Ему хочется встретиться с Рейчел. Он сует руку в карман куртки, назло себе натыкаясь на царапающие обломки телефона. Он ищет, но нелегального пистолета нет в кармане. Нейтана это не пугает, — еще недавно он там был, просто Прескотт слишком не в себе, настолько, что ему поебать.  — Меня все ненавидят. Меня все ненавидят, — невнятно бормочет он, а когда отнимает ладонь, едва не шарахается от неизвестно откуда взявшейся Колфилд. Колфилд серая, серая и спокойная, как китовая песнь. Колфилд изменившаяся — еще с того самого дня, как он убил ту панк-шлюху, она стала другой. Нейтан не знает, но чувствует — и разве не в этом суть искусства? Какая бы она была там, в проявочной? Джефферсон. В тюрьме. Рейчел. Мертва. Прайс. Мертва. Виктория. Шарахается от него при встрече. Колфилд. Дырявит его проницательными глазами безо всякого страха в глубине. Мысли сбиваются и скручиваются в отвратительное ощущение дежа вю. Она мешает. Мешает чему-то важному. Чему-то окончательному. Мешает встрече с ебаной Рейчел.  — Иди нахуй отсюда, грёбаная феминаци, — рычит он вслух, мутными глазами глядя на её размытую серую кофту. Макс переминается, хмурится и, наконец, говорит:  — Я не виню тебя. Да, ты больной ублюдок, но ты не в себе. Даже ты не заслуживаешь смерти. Нейтан нервно смеётся. Пистолета в кармане нет, только острые осколки впиваются во вдруг нечувствительные пальцы. Голубые глаза Колфилд смазываются и теряются в красной пелене. И ему страшно, страшно, безгранично страшно.  — Отъебись, тоже мне, Махатма Колфилд. Ты не понимаешь. Нихуя не понимаешь! Он срывается на крик и дёргается на неё. Увидеть страх. Подчинить. Всё, что угодно, лишь бы не бояться самому. Только ничего не выходит, красная пелена слишком близко, и Нейтан жалеет, Нейтан не хочет умирать, не хочет больше видеть Рейчел. Чьи-то руки подхватывают его, мухи в его глазах слишком чёрные, пелена слишком красная, киты молчат, и всё вертится, вертится, унося с собой тихий голос в недостижимые серые глубины.  — Макс, — он цепляется из последних сил, невнятно шепча сквозь почти потерянное сознание. — Я… хочу извиниться… прости. Гори в аду, Прескотт.  — Всё будет в порядке, Нейтан. Всё будет… *** Он просыпается, слыша успокаивающую китовую песнь в наушниках. Он просыпается, чувствуя в руке смятую фотокарточку, — он её откуда-то стащил вчера и будто бы на ней что-то ценное, что-то, что теперь искать и не доискаться, невозможное, запретное… …поймать, связать, приколоть булавкой… Как он добрался до комнаты? Нейтан плохо помнит вчерашнюю ночь. «Макс. Я хочу… извиниться.» Смутные воспоминания разрывают голову. «Джефферсон… идёт за мной.» Этого никогда не было. «…не хотел…» «Все… использовали меня.» Что из этого сон? Нейтан стонет и касается рукой головы. Он чувствует дорожки слёз на своих щеках, и внутри поднимается волна обиды и злости на себя и на своё бессилие. «Берегись, Макс.» Что из этого правда? Нейтан пытается восстановить события в памяти, но сны смешиваются с реальностью. Зато последний сон неожиданно вспоминается, восстанавливается в памяти, резкой красной иглой пронзая некрепкое сознание. Выстрел. Ему снился выстрел. Прямо в голову. На парковке Блэквелла. Дуло в рот и до свидания, ебаная Аркадия Бэй. Идиотское самоубийство, папаша был бы в ярости. Даже смешно. Еще ему снилась Колфилд. Будто она успокаивала его. Как будто он бы ей позволил. Еще смешнее, еще нелепее. Нейтан тихо усмехается и открывает глаза, а затем подносит полароидный снимок к глазам. Он обманывает себя, делает вид, словно ему просто любопытно. Серая спокойная китовая песнь сосредоточена в этом снимке, он знает. И, если честно, готов на всё, лишь бы узнать, что именно там. Смятое селфи Максин Колфилд выпадает из руки ошарашенного Нейтана на пол. «Всё будет в порядке, Нейтан. Всё будет…»