«у меня к тебе подобие любви,
которую хочется глотать, пускать по вене, скуривать на кухне и бесконечно смеяться»
Дзёси Икита
Стебли полевых цветов, кое-как проросших среди высокой травы, клонятся к самой земле от сильного ветра, нагоняющего огромные облака в мою сторону. Весеннее вечернее солнце совсем скрыто за ними, быстро плывущими на север по голубому небу, похожими на неуклюжих вест-хайлендов — маленьких белых собачонок. В такую погоду в самый бы раз запустить воздушного змея, которого ветер гонял бы в разные стороны. Так и меня теперь нещадно кидает из стороны в сторону в этом мире, как воздушного змея в ветреную погоду, как шлюху, едущую в багажнике джипа, то и дело перестраивавшегося в разные ряды на шоссе, как шарик для пинг-понга во время оживлённой игры. Я не знаю, куда податься и что делать со своей ничего не стоящей жизнью, потерявшей последний её смысл — мальчика, любившего незабудки. Мальчика, под утро вернувшегося с выпускного в пьяном угаре с коробочкой Раффаэлло вместо извинений. Мальчика, будившего меня в течение пяти лет по ночам своими чересчур крепкими объятиями. Мальчика, тратившего все скопленные карманные деньги на недорогие кольца и незамысловатые браслеты из китайского интернет-магазина. Мальчика, которого в грёбаные двадцать три забрала в свои владения старушка с косой, не спросив у меня разрешения. Мы смеялись над серьёзными фильмами, клеили на отваливающийся скотч плакаты твоих любимых актёров в дальнем углу комнаты, взахлёб смотрели выступления Бо Бёрнема по ночам и упрямо спали под одним одеялом, хоть я и любил во сне перетягивать его на свою сторону. Засыпали ближе к рассвету, варили на плите кофе и добавляли в него засахарившийся ликёр из открытой бутылки, случайно найденной тобой в верхней полке кухонного подвесного шкафчика. Мне немного за тридцать, но выгляжу на все пятьдесят — даже глаз дёргается, как у пережившей войну старушки. Не враньём оказались слова о том, что люди от нервов стареют. У меня был город под подошвой, а теперь под этой подошвой лишь собачье дерьмо, растоптанные сигаретные бычки, использованные презервативы и пятимиллилитровые шприцы, оставленные местными наркоманами после принятия заветной дозы. Для меня дозой были поцелуи, от которых в голове всё будто взрывалось, словно во рту после мороженого с трескающейся карамелью. Все пять лет были одним большим уколом рыже-коричневой героиновой смеси, от которой сперва наступал длительный экстаз, а после — невыносимо долгая убийственная ломка. Только завязывать пришлось не по своей воле. Я бросаю в траву пустую красную баночку из-под Кока-Колы, рядом с ней — себя. Закрываю глаза и чувствую, как стадо мурашек пробегает по коже из-за холодного ветра и промёрзшей земли. Такой май в конце восьмидесятых не назвали бы ласковым. В темноте перед глазами появляются и почти сразу пропадают крошечные оранжевые точки, большие розовые пятна. Сердце бешено стучит от воспоминаний, какое-то приятное тёплое чувство окутывает всё тело, как если бы меня окунули целиком в ёмкость с тягучей карамелью. Не считая минуты и даже не предполагая, сколько я мог пролежать здесь, в зарослях высокой травы и золотистых подсолнечников, я встаю и бреду вперёд. Облака принимают розоватый оттенок, освещаемые заходящим рыжим солнцем, а само небо — огромное и сиреневое, как на красиво отфотошопленных фотографиях. Кричат на всё поле о чём-то своём птицы, смеются вдалеке детишки, в правой руке голубеет сорванный букет незабудок с крошечными лепестками, и этот мир перестаёт казаться таким уж мерзким и отвратительным. Вернувшись домой, я кладу жалкое подобие букета, которое завянет через пару дней, рядом с твоей любимой белой кружкой с синими дельфинами, заворачиваюсь, как в кокон, в дурацкий колющийся плед леопардовой расцветки, и перед тем, как окончательно провалиться в сон, ловлю себя на мысли о том, что теперь можно больше никогда не просыпаться.