Сердце Белоснежки

Мой муж, мой возлюбленный забрал меня в город темного колдовства, проклятый Салем, из грозовых гор, на которых я выросла. Волосы моего возлюбленного уже были припорошены снегом в то время как мои колосились золотой рожью. Рожь и снег, от этого сочетания слухи разошлись быстро, как круги по воде. На улицах и в чайных комнатах люди говорили об отце-основателе, взявшем в жены женщину, годившуюся ему в дочери, но они ничего о нас не знали. Не умеющие любить, они видели только грязь и грех, овладевшие их сердцами. Они не знали, как началась наша история и им были безраличны наши чувства, потому что они были ослеплены законами своего Бога, который запретил любить, но разрешил насиловать — они верили, что наш брак был насилием. Они ошибались. Наш брак не был насилием. Все случилось как во времена Старых Богов, когда судьба выбирала людей, и люди подчинялись. В тот день, когда я увидела моего возлюбленного, бредущего вниз по реке и читающего стихи которые заставляли ветер стихать, а водяные потоки — петь, я полюбила его и сказала своей матери, что выйду за него — или ни за кого больше. Когда моя мать рассказала ему об этом, он засмеялся и спросил еще сидра. А потом — у меня мое имя. В шутку или нет, он продолжил заезжать в наш городок по пути в Бостон, и, чем старше я становилась, тем дольше и сложнее становились наши беседы. Он привозил мне книги о которых я просила и покупал мне копии известных картин просто чтобы я знала, на что они похожи, и когда мою дядюшки и тетушки отправились искать меня после того, как полная луна лишила меня разума, он был первым, кто нашел меня под корнями гигантского дуба. Он предложил мне свой плащ и свое сердце, и я взяла оба — но сначала я пожелала его тело. Когда мы прибыли в Салем, я почувствовала, что задыхаюсь. Я открыла дверь повозки и прижала перчатку ко рту, борясь с тошнотой. Он осторожно сжал мое плечо и сказал негромко: «Тебе станет лучше». Я кивнула, тяжело дыша. Я чувствовала колдовство по всему городу, особенно в церкви, где собирались достойнейшие его люди, но я держала рот на замке. Я чувствовала запах ведьм, но руки моего мужа, его прекрасные, тонкие пальцы были пропитаны той же вонью. Я, девушка из горного клана, спрятанного от глаз служителей мертвого бога, вышла замуж за колдуна, за ведьмака. Но разница между ним и салемскими ведьмами была в том, что он был колдуном, которого я любила, и хотя я и не могла пойти его путем вместе с ним, я подарила ему свою верность во всех его начинаях. Так начались наши дни в Салеме. По ночам я носилась по лесу, дикая и свободная, выла на луну и охотилась на мелких тварей, достаточно глупых для того, чтобы попадаться мне на пути. Днем я носила чепец и скромное черное платье, смотрела вниз и никогда не повышала голоса потому, что я была женой судьи и должна была трепетать перед своим господином и повелителем, как и положено человеческой женщине. Я прятала улыбку, держа ее в рукавах ночной рубашки. Когда я привязывала моего любимого к нашему брачному ложу, кусала его запястья и сосала его плоть, я заставляла его кричать от наслаждения. Раб нашей любви, он давал мне все, чего я желала, поцелуи и смерти слаще, чем все, на что мужчины и более юного возраста едва ли были способны. Он любил меня, а я любила его, как полюбила и его дочь, нежное создание с рыжими волосами и голубыми глазами. Мой возлюбленный боялся за свою дочь более всего, ведь ведьмам приходилось приносит в жертву то, чем они дорожили, и я пообещала ему защищать ее, но для этого — что за ирония — я должна была стать частью Ковена. Ведьмы ничего против меня не имели потому что они знали — я плачу свою цену каждый раз, когда восходит полная луна, толстая, круглая, поднимается над деревьями. Люди для них были что черви, но зверь вроде меня казался больше похожим на союзника, так что они с неохотой, но все же приняли меня. Мое положение давало мне преимущества, но оно же было источником моего бесконечного горя. Я была зверем, и мое чрево не могло удержать в себе человеческое семя: снова и снова мой возлюбленный наполнял меня, и снова и снова я теряла его дар в потоках крови, выплескивающихся на простыни. Когда мы пытались зачать, я убеждала его, я верила, что однажды все получится, но - не получалось. Обезумев от ярости и отчаяния, я хотела повторить попытку, но он уговорил меня смириться и прекратить. «Я могу дать тебе все, что пожелаешь, - сказал он, сидя у камина, пока я прятала лицо у него на коленях, стуча зубами. - Но я не могу подарить тебе ребенка. Нет такого заклятия чтобы ты приняла мое семя, волк в тебе все равно его разорвет». «Я знаю, - я зарылась лицом в его колени, чувствуя, как он запускает пальцы мне в волосы. - Я знаю, что это вещи обычные для людей, ведьм и волков, но я надеялась и теперь мне хочется кричать и плакать». «Я тоже надеялся», - сказал он, и его рука замерла на моей голове. Хотя я и не плакала, все же сердце мое кровоточила. Я хотела дать жизнь его детям, но я не могла. Так я решила посвятить себя его дочери, части его которую никто не мог вырвать из моего нутра. Я следовала за ней повсюду, я смотрела на мир ее глазами. Даже когда она была одна, она никогда не была одинока, потому что я всегда присматривала за ней. Но девочка росла, и она становилась упрямее и безрассуднее, чем ее отце когда-либо был. Когда пришла ее кровь, ее запах изменился, и мне показалось что оглохла и онемела, когда я впервые ощутила этот запах в ее спальне. Кровь была древней и мертвой. Это не была кровь девочки, становящейся женщиной. В моей падчерице пряталось что-то большее, или, что более вероятно, что-то большее стояло за ней. Бронзовый запах жертвенных ножей и мшистых алтарей тревожил мой нюх, молчать об этом я не могла. «Чья кровь течет в ее жилах?» - я спросила моего возлюбленного когда мы пили чай в спальне перед тем, как спустится вниз и приступить к завтраку, приготовленному рабынями. Он покачал головой, его длинные, седые волосы покоились на плечах неподвязанными: «Я не могу тебе этого сказать». Я проглотила это. Я проглотила это, как и остальные его секреты. Я не была человеком, так что ведьмы ничего не имели против меня, но я не была и ведьмой, и не могла играть в их игры: я не знала, в какие игры играет мой муж, но я чувствовала ложь и смерть. Честности ради, мой любимый редко уклонялся от ответов на вопросы, заданные в лицо. Он доверял мне и говорил со мной тогда, когда мне были нужны ответы, но даже если он и хотел бы показать мне то, чем он... занимался, - а я была уверена, что он не хотел — он бы не смог. Он был ведьмаком, а я была зверем: то, что он знал, я не умела осознать. Годы шли, я все больше и больше смирялась с мыслью что я останусь бездетной и сфокусировалась на взрослении своей падчерицы, а она повзрослела ровно настолько, чтобы познать любовь. Она влюбилась в Странника, сына города, который вернулся со своей войны. Этой любовью она перешла дорогу Черной Королеве, чье сердце все еще принадлежало Страннику, которого она однажды любила: я слышала, как оно стучит, словно молоты, когда Странник пришел. «Не играй с ним, играя с ним, ты играешь с огнем, - я предупреждала свою маленькую овечку. - Ты стоишь на пути женщины, которая не прощает и не забывает легко». «Я ее не боюсь», - она отвечала мне храбро, не ведая о том, что ей следовало бы дрожать от страха. Это кровь ее отца или древняя бронза сделала ее такой отчаянной, я спрашивала себя? Черная Королева заколдовала мою маленькую падчерицу, украв ее куклу и вернув ее вместе со всеми демонами, которых она только смогла найти в безднах того, что ей подобные называли Адом. Я замечала тени, движущиеся в углах сами по себе, чувствовала серную вонь, клубящуюся над полом — она жгла мой нос. Я знала, что случилось самое худшее, но ее магия была сильна, и она обманула меня. На четвереньках, словно собака, я вынюхивала зло, но от этого голова моя только шла кругом. Я оказалась беспомощна перед темным колдовством и мне некого было просить о помощи, ведь мой возлюбленный был в отлучке, делая для своей Королевы то, что должно. Но я была хозяйкой дома, я должна была защищать его, и я продолжила поиски. Запах обжигал мои ноздри до крови, но я заставляла себя проверять комнаты снова и снова, пока я не нашла его источник. Но к сожалению я нашла куклу слишком поздно: она почти задушила сокровище сердца моего возлюбленного темнейшими кошмарами. Когда мой возлюбленный вернулся, преследуемый ужасным чувством потери, я встретила его в дверях. Кровь струилась по моему лицу, но мои почерневшие ногти сжимали проклятую куклу. Ему не нужны были объяснения: его голубые глаза обернулись грозовым серым за секунды, в такую ярость он пришел. Он уничтожил куклу своими собственными руками и дал своей дочери амулет, который должен был защитить ее от любого ведьмовства, ведь защищать себя сама она не умела: не одну меня он держал в неведении. Он сказал, что его Королеве скоро наступит конец, и я заговорила, удивленная его готовностью уничтожить Ковен, который всегда был его уродливой семьей. «Я горжусь тобой, - сказала я, сжимая его обгоревшую руку своими все еще кровоточащими пальцами — он целовал их, он пытался унять боль, он шептал над ними, но это не помогало — я была ранена сильным колдовством, и волк, и женщина, и он не мог собрать нас вместе, как бы ни старался, - что ты не боишься нападать на своего вожака. Но действительно ли ты не боишься?» «Нет, я не боюсь, - он сказал яростно. -Я и Старейшины, мы создали ее. Настало время указать ей ее место. Ей не было позволено угрожать Энн или тебе. Как она посмела?» Я подала ему плащ, когда он уходил, но так как я была неспособна завязать воротничок, я просто набросила плащ ему на плечи. Я целовала его в губы до боли, пытаясь украсть достаточно его дыхания, чтобы согреться в его отсутствие. «Жене судьи стоит быть более сдержанной в проявлениях чувств», - он пробормотал, пока я целовала его в дверях, глядя на меня смеющимися глазами. Тень скользнула на верху лестницы, это его дочь прошла, стремительная, как скворчонок. Она видела нас, она видела мои руки под его жилетом, она видела, как я бесстыдно прижимаюсь к ее отцу словно одна из этих разгульных женщин, ярких, улыбающихся, переливающихся яркими цветами. Я была больше похожа на ворона в своем вызывающе строгом, черном платье, но, все же, я сделала то, что женщина Салема не должна была: нагло наслаждалась близостью с мужчиной, которого желала. «Возвращайся с победой, - я напутствовала его, когда он нежно целовал меня в лоб. - Победишь — накажешь меня. Проиграешь — я накажу тебя». «Я всегда побеждаю», - он усмехнулся, услышав от меня о нашей маленькой игре. Я с нетерпением ждала его, и когда я увидела в окно, как он подходит к нашему дому, я сказала служанке что открою ему сама — и неважно, что я уже надела ночную рубашку и распустила волосы. Я открывала двери в спешке, я распахнула объятия и поперхнулась словами: он вернулся, но больше улыбки на его лице не было. Черная Королева, творение его рук, убила Старейшин и захватила власть над Ковеном. Она показала моему возлюбленному голову дуайены и он склонился перед ней, как того требовали законы Шабаша. Он поцеловал ее руку, он слизал с нее кровь и объявил ее своей королевой, а себя — ее скромным слугой. Мог ли он бороться с ней? Мог ли он отвергнуть ее власть и потребовать поединка? Я не знаю. Но если мой любимый поступил так, а не иначе, я верю, у него были на то причины. Но я боюсь, что его причинами стали его ведьма-дочь, не имеющая ни малейшего представления о силах, заключенных в ней, и его жена-оборотень, которая в Ковене была словно волк среди волкодавов. Мы были его слабостью и от этого мне хотелось выть, но я покорилась его воле. Как будто бы этого не было достаточно, моя падчерица узнала, чем занимается ее отец. Это вышло случайно, так, как это всегда и происходит — она нашла одну из его колдовских игрушек. Она использовала ее без знания о предмете, неосторожно, и заплатила за это бесконечным страхом, который я увидела в ее глазах, когда ее нашли. Она знала, что это была не вещь, сделанная человеком, умная девочка, она не задавала глупых вопросов. Она поняла, кто ее отец, но все же она хотела сказать это вслух. «Почему ты не...», - она вскричала со слезами на глазах. Она держалась, пока охотники сопровождали нас домой, кивая и слабо улыбаясь. Но весь ее норов вырвался наружу, когда рядом не оказалось лишних ушей. «Потому что было не время, - он пытался объяснять мягко, почти умоляюще. - Я только хотел защитить тебя». «А ты — ты всегда знала, - она повернулась ко мне. - Почему ты лгала мне?» «Потому что я обещала твоему отцу себя навсегда, - я сказала. Я солгала. Не было такого обещания, которое могло бы удержать оборотня в цепях, кроме ее свободной воли. Моя воля была оставаться с ним, и сжимая меня в объятиях этой ночью он заговорил о временах, когда я была свободной от обещаний, и я напомнила ему: «На мне нет цепей». «Ты была так счастлива, когда бродила свободной», - он сказал мне, и я поцеловала его в щеку. - Я обещал тебе все, что пожелаешь, но вместо этого я сделал из тебя рабыню для себя и своей дочери». «Это неправда, - возразила я. - Цена высока, но я здесь по своей воле. Тебе принадлежит мое сердце, а вместе с ним — и моя верность». Великий Обряд, заклинание которое мой дражайший супруг хотел распространить среди наших преследователей, мучителей, свежевателей, теперь было в руках Черной Королевы. Мой возлюбленный был подавлен таким поворотом событий. Он не верил, что могущества Черной Королевы хватит, чтобы устроить все надлежащим образом. Да, он признавал, она выполняла требования их Господина. Но хватило бы у не сил продолжать, если бы Обряд потребовал жизни того, кто был ее слабостью — Странника? Но Черная Королева не проиграла, хотя она преуспела не так, как ожидали ведьмы и прежде, чем взошла Охотничья луна, кровь невинных пролилась. Мучитель пал от руки своего собственного сына, и великий вой и стенание обещали прийти в Салем, ведь Господин принял жертву, и Яблоко открылось. В этот день мой возлюбленный отвел нас на чердак где потайная дверь открывалась только сбрызнутая кровью черного петуха. В чердачной комнате было множество вещей, которые я помнила: игрушки и книги, и цветы, и звуки музыки, навсегда вплетенные в пыльные паутины. Я была здесь и раньше, когда моя приемная дочь была достаточно маленькой для того, чтобы не помнить, что она видела. И когда она увидела его снова, мир своего детства, ее глаза наполнились подозрением и недоверием как если бы она ожидала подвоха, но подвоха не было. Мой возлюбленный спросил свою дочь, помнит ли она комнату, и я начала раздеваться, не желая терпеливо ждать, пока заклинание опустится на город: каким бы оно ни было, я встречу его волком, нежели человеком, которого так легко ранить, думала я. «Что ты делаешь?» - спросила она, глядя на меня, стоящую перед ней в костюме Евы. «Она возвращается к своей естественной форме, дорогая», - сказал мой муж, мой любовник, не глядя на меня: он знал, как я ненавидела, когда он видел меня во время обращения. Не следовало этого видеть и моей приемной дочери, но разве у нее был выбор? Я запрокинула голову. Мои глаза закатились и я затряслась, словно прялка в руках неумелой пряхи. Мех, клыки, кости — они рвались изнутри, выворачивая меня наизнанку. Моя приемная дочь пискнула, когда увидела, как я распадаюсь на части и собираюсь воедино в нечто совсем иное — перед ней стояла не женщина, но волчица. «Ах», - она прижала свою маленькую белую руку ко рту и отвернулась. - Это омерзительно. О чем еще ты мне не позаботился рассказать, отец? «Только о чуме, - мой возлюбленный ответил коротко, снимая камзол и усаживаясь на стул. - Здесь мы, впрочем, в безопасности». Он откинулся на спинку стула и взял со стола какую-то безделушку, прокручивая ее в своих изящных пальцах. Он выглядел спокойным, но я почувствовала его беспокойство и поспешила к его коленям. Я положила морду на его бедро и он рассеянно потрепал меня по голове. «Так все это делали ведьмы. Вся эта кровь, все эти убийства, - она сказала отсутствующе, и от ее голоса шерсть моя встала дыбом. - Но что же все эти люди снаружи? Ты обрекаешь их на ужасную медленную смерть?» «Да, моя дорогая, - сказал мой единственный мягко. - Все, кроме нас, обречены. В этом и смысл Обряда». «Все кроме ведьмака и ведьм?» - она спросила с ненавистью, полыхавшей в каждом ее слове, и он кивнул. И тогда ее глаза вспыхнули красным, как у сущности, которой мой возлюбленный молился в роще, куда нисходил Темный только в темнейшие ночи дремучейших лесов. «Ты чудовище!» - вскричала она, и лицо моего обожаемого супруга потекло и растаяло. Его голова взорвалась, проливаясь на меня дождем из того, что когда-то было его лицом. Она взорвалась, словно гнилая тыква, кровью, мозгом и обломками костей. В последние мгновения его жизни я видела его глаза, и то, что плескалось в них, не было страхом — это было чувство невероятного удивления. Она убила его. Потрясенная, я не сразу смогла это осознать. Человек во мне повторял, снова и снова, что второй человек, о котором он пеклся более себя самого, убил первого. Дочь любви всей моей жизни только что убила его. Так инициация происходила среди ведьм, этого проклятого племени? Я помнила истории, которые он рассказывал мне в постели, но мне было все равно. Я прыгнула — через комнату, через стол, — нацелившись ей в горло, но она швырнула меня в стену с такой нечеловеческой силой, что мои ребра затрещали. «Я не хотела!» - она закричала, когда мой череп раскололся, и свет померк. Агония сотрясала мое тело, я билась, хрипела, но смерть склонилась надо мной — и тогда я была мертва. Избавляя вас от сомнений, сообщаю, что сейчас я пишу эти строки своей собственной трясущейся рукой, в хижине Петруса, слепого ведьмака. Я все еще жива, разве нет? Зверь во мне может жить пока декады не сотрут его клыки и зубы в порошок. Мои кости срослись, мои раны затянулись, мое сердце снова бьется. Она хотела убить меня, моя падчерица; что ж, к счастью она не знала, как сделать это правильно, с горечью признаю я. Петрус Провидец заботится обо мне и иногда пользуется преимуществом, которое ему дает мое тело. В его действиях нет ни любви, ни похоти, ему просто скучно, и, как и большинство ведьм, он ненавидит делать что-либо за так, но цена, которую он просит, разумна и невысока. Я всегда ему нравилась, он пускал меня к себе, когда я бродила по лесу, дожидаясь рассвета, который вернет мне человеческое обличье. Иногда он просил меня позволить ему одолжить мои глаза, и, когда я соглашалась, использовал их с большой бережливостью. Он мог просто вырезать их, но он не хотел разозлить моего мужа. Моего мужа больше нет. Только крысы в теле моего возлюбленного, пожирающие его изнутри, попискивающие под его изящным черным камзолом, под его хорошо скроенной блузой, только могильные черви под его кожей, валящиеся из раны, что когда-то была его лицом. Он был так тонок и красив, мой дорогой, непохожий на всех этих эссекских пастухов, в нем был стиль, в нем была порода. По сравнению с ним Петрус — дикарь, но этот дикарь спас мою жизнь и я позволяю ему развлечься так, как будто бы я достаточно сильна чтобы в любой момент его остановить. Пока Петрус наполняет меня своим любопытством, что в нем всегда было сильнее, чем желание, я лежу и думаю о том, что мой возлюбленный не должен был пасть, и уж тем более — пасть от руки своей собственной дочери. Несправедливо позволять тому, кем ты дорожишь больше всего на свете, лишить тебя жизни, но ведь именно так нашел свой конец Инкриз Мэзер. Петрус говорит мне, что моя падчерица плачет на похоронах своего отца, где он лежит в заколоченном гробу, и что Черная Королева решает взять ее под свое крыло. Он знает это так же точно, как и то, что Королева с другого конца света поднимает паруса, чтобы пересечь океан и объявить свою власть над Салемом. «Будет война», - хихикает Петрус, жуя личинку за столом. Я едва ли чувству пальцы, но, все же, заставляю себя сжать руку в кулак, подчиняя себе онемевшую конечность. Война или нет, это не должно меня беспокоить, ведь я не ведьма и не участвую в их войнах. Мне нет смысла выбирать сторону, но, все же, в эти дни у меня будет своя работа. Петрус читает мои мысли, пока я лежу в его кровати обнаженная, укрытая мехами, он спрашивает меня: «Что же это за работа такая?» «Я собираюсь добыть сердце Белоснежки», - отвечаю я, облизывая губы. Я думаю о рыжих с прозолотью волосах и белоснежной коже моей падчерицы, которую я защищала, но от которой не смогла защитить своего мужа.