Ты — Моя Причина Путешествовать

Нам всякий раз положено быть мертвецами, Дабы по пути отсюда ничего не держало нас. И в конце наших жизней Так приятно быть тем единственным, что осталось. Улыбнись мне, если можешь. Я хочу, чтобы это было в моей голове. Baths «Departure» Он постепенно обессиливает. Когда он находится один в этой части комнаты, закутывается в плащ и делается как можно меньше, прижав колени к груди, обхватив их руками и положив на них голову, озноб кажется не таким сильным. Но тогда жара становится клаустрофобной, он задыхается в своём костюме, и всё, чего ему хочется, это раздеться догола, растянуться на кровати, что стоит возле окна, и жадно впитывать ночной воздух. Влажность не помогает, но, по крайней мере, в Марселе в это время года уже достаточно холодно. Ему легче, когда они двигаются и сражаются, потому что тогда времени на мысли о том, как вирус сгрызает его, не остаётся, а адреналин может держать на ногах, несмотря на изнеможение. Эта болезнь страшнее, чем раны. Его телу требуется отдых, чтобы восстановить силы, в особенности после того, чему он подверг себя, но вот теперь, решившись остановиться на несколько часов, он не может заснуть. Плюс ко всему, Джокер относительно тих с тех пор, как они покинули Париж. Бэтмен размышляет о том, не может ли это быть признаком симпатии или сожаления по поводу Нины, но потом решает не тешить себя иллюзиями. Он разбит. Они оба разбиты, и впервые, возможно, Бэтмен находится в худшем состоянии: он не снимал костюм с начала их путешествия и не хочет так рисковать, пока не узнает наверняка, кто и как следит за ними. Джокер зачастую не беспокоится о времени, только если ему это не нужно или не входит в его интересы. Тогда он может принять душ и причесать волосы завтра, когда бы, по его мнению, оно ни наступило. Сложно винить его. Дни и ночи сливаются воедино, и только неотложность их ситуации и «у тебя одна неделя», стоящая перед глазами, заставляют Брюса различать часы. Но хоть время и играет решающую роль в его нынешнем положении, он, конечно же, больше не в состоянии уследить за ним. В их укрытии есть и душ, и кровать, но каким-то образом они оказались сидящими друг напротив друга на полу спальни. Джокер тихо напевает что-то себе под нос, привалившись к дальней стене, без слов, бессвязно, повторяя короткую мелодию, граничащую с меланхолией. Он более чем фальшивит, но Бэтмен знает эту музыку, вот только не может её вспомнить. Это беспокоит его больше, чем сам шум, так что он наконец поднимает голову и спрашивает: — Что это? Джокер тут же замолкает. — М? — То, что ты поёшь. — А ты не знаешь, Бэтс? — улыбается он. — Просто старая французская песня. Шутка в том, что это Чайковский. Бэтмен зарывает голову в кольцо рук и пытается не позволить разуму ускользнуть от него. — Отдохни, — говорит он, потому что один из них должен это сделать. — Не могу, не буду, не хочу. Что если я просплю твою смерть? — смех Джокера превращается в кашель, и он замолкает. Что-то в том, как он произносит эти слова, заставляет Бэтмена снова взглянуть на мужчину. — Это пугает тебя? Джокер медленно покачивается вперёд-назад и глядит на балки над своей головой. — Ну, знаешь, как это бывает. Вы встречаетесь с кем-то, находите общий язык, прекрасно проводите время вместе. Этот человек привозит тебя к себе на ночь, а с утра ты просыпаешься в постели один. Мне хотелось бы думать, что ты не из таких, но ведь ты уже разбивал мне сердце. На самом деле, это может пугать его. Каким-то ужасным образом, его возрастающая уязвимость кажется очаровательной. То, что Джокер сам может умереть от этого вируса, не есть весомое доказательство того, что он непричастен ко всему этому. Но чем слабее он становится, тем меньше Бэтмен его подозревает. Вирус влияет на его способность играть. — Выпей что-нибудь, — предлагает Бэтмен, понимая, что тоже обезвожен, и ему самому надо бы последовать собственному совету, перед тем как давать его. — У нас есть что-нибудь покрепче воды? Раз уж мы не спим, как насчёт игры? — Джокер умудряется состроить хитрый взгляд. — «Я никогда не»? Со мной легко играть, особенно тебе. — Прибереги свои раскаяния для присяжных, — говорит он сухо. — Прошу прощения, но до меня донесли, что в Готэмском окружном суде не особо жалуют подобное поведение во время процесса. Бэтмен фыркает, а слово «Готэм» режет слух, будто этот город не только в тысяче миль отсюда, но и в сотне ушедших лет. Это ощущение неверно, в корне неверно, и Брюсу стыдно за него. Должно быть, сочетание болезни и непривычного окружения создают ощущение, будто он попал в другой мир, где разделяет комнату и полнедели со своим смертельным врагом, и всё кажется нормальным, вполне нормальным, за исключением той вещи, что уничтожает их. Перемирие с Джокером не похоже на перемирие с кем-либо другим. С ним все обычные правила перестают действовать. Теперь ему холодно, но он не может заставить себя встать, чтобы закрыть окно, так что просто ждёт, пока озноб пройдёт. Когда это случится, он снова захочет прохлады. Он не знает, как долго сидит так, в тишине, стараясь не шевелиться — может, пятнадцать минуть. Может, пятнадцать часов. — Бэтмен? — шепчет Джокер нервно, словно ребёнок, чей друг прячется в тёмной комнате, чтобы его напугать. Вот только ребёнок боится, что это уже и не игра вовсе. Бэтмен открывает рот, но ответ застревает в горле из-за приступа кашля, который мужчина не в состоянии подавить. — Что? — наконец выдавливает он. — Просто хотел убедиться, что ты всё ещё со мной. — Если мы выживем, тебе снова захочется, чтобы я был где-нибудь в другом месте. — Не могу снова захотеть того, чего никогда не хотел, — опять напевает Джокер тихо и так же фальшиво, как прежде. — Я у небесных врат, innamorato... — он прерывается, тихонько смеётся и замолкает. Одна из его любимых шуток — ироничное «я люблю тебя». Предполагается, что она должна обезоруживать, возможно, даже изменять соотношение сил между ними: если Бэтмен бьёт Джокера, а тот вновь и вновь напевает: «Поцелуй меня, поцелуй меня, сладкий», то теряется смысл борьбы. Как же ты понял, что с ним что-то не так? Он умолял тебя больше не бить его. Бэтмен привык не обращать внимание и не поддаваться на провокации, но прямо сейчас...по какой-то причине...эти слова задевают за живое. — Ладно. Я буду осторожнее, если появится надежда на то, что мы оба выживем. Тишина с другого конца комнаты настораживает. — Вместе, — неожиданно произносит он с неистовой яростью, которая всегда указывает на то, что он очень серьёзен. — Я уже говорил тебе, что мы либо вместе, либо никак. Жар в нём вновь усиливается. Жар хуже всего. Жар удушает. Бэтмен сглатывает. — Ты не понимаешь, что говоришь. — Совсем как мясо любит соль, — издевательские нотки снова появляются в его голосе. — Это пугает тебя? Пугает. Если в его словах есть хоть доля правды, пугает. Если он это признает, то возможность того, что Джокер как-то связан со всем этим, всё ещё будет существовать. Он думает об Альфреде: «Поняли, в чём зерно? Будто это шутка». Сообщение на экране компьютера: «Повеселись». Позволил бы Джокер такому случиться с ним самим, с ними обоими, чтобы...что? Сблизиться? Вот. Вот почему это пугает его. А не потому, что из-за лихорадки он ослаб настолько, что говорит всё, что думает. У Бэтмена всегда были двойственные чувства, когда дело касалось его, но ни одно из них не было верным: одна его сторона, извращенная и подкармливаемая ненавистью, желающая навредить или даже убить, испытывающая глубокое нездоровое удовлетворение, когда Джокер ломается и страдает, хочет заставить безумца прожить свои последние минуты в ужасе, сожалея обо всём на свете. Но есть и другая сторона, которая кажется ещё более ненормальной. Та, что хочет заставить безумца понять, насколько он неправ. Эту его часть непрерывно старается заглушить ум, проницательность и изобретательность Джокера, но она всё равно пытается нащупать остатки человечности, утопающие в нём. Единственная разумная тактика обращения с Джокером — безразличие. Бэтмен это знает. Если хотите на самом деле уничтожить художника, то не нужно писать едкие разоблачения его работ. Не нужно тратить время, изучая каждую мелочь снова и снова. Нужно отказаться от комментирования. Бэтмен никогда не мог позволить себе такого, ведь на кону всегда стояли жизни людей, даже если одна из них принадлежала этому самому человеку, который одновременно является и маленьким жестоким ребёнком, и вечным двигателем разрушения, и чем-то вроде несостоявшегося, пронизанного болью, мстительного идеалиста. — Джокер, — говорит он. Спустя мучительно медленную секунду: — Мм? — Я собираюсь снять маску. Пять минут. Спустя ещё несколько секунд он видит, как Джокер закрывает лицо руками. — Можно, — произносит он приглушённо. — Никакого подглядывания. Бэтмен засовывает пальцы под маску и, когда первое дуновение ветра касается его кожи, он забывает об осмотрительности и стягивает её полностью. Он чувствует себя обнажённым, но сейчас это впервые не имеет значения. Кожа на голове зудит, волосы пребывают в отвратительном состоянии, а по небритым несколько дней щекам расползлась щетина. Но ему всё равно. Пока он может откинуть голову назад и подставить лицо ветерку, проходящему сквозь жалюзи, он проживёт ещё несколько часов. — Бр... — заговаривает Джокер, но останавливается. Бэтмен замирает, — ...оские огни, большой город, — продолжает Джокер, напевая. За его ладонями видна улыбка, зубы сверкают в темноте, — вскружили голову моей детке... Бэтмен выдыхает, закатывая глаза. — Нет? Уууэ...езжай туда, дальше, к Чаттахучи, там становится жарче, чем... — Ты принимаешь заявки? — Ещё бы. — Заткнись. Джокер смеётся, но потом затихает. Такое часто происходит в последнее время: Бэтмен привык к тому, что его никак нельзя заткнуть, разве что вручную. Ему бы радоваться, пока есть возможность, но вместо этого он спрашивает: — Как твоя лихорадка? Джокер поворачивается к нему, всё ещё прижимая ладони к лицу. — Не буду врать тебе, Бэтс, — он прочищает горло, — у меня всё не очень. Его голос плох. — Головокружение? — Ага. — Ляг в постель, — то, что он дважды послушается и последует советам — для Бэтмена слишком завышенное ожидание. — Надень своё лицо обратно, — говорит Джокер, — я подойду ближе. — Пять минут, — напоминает ему Бэтмен. — Прошло уже десять. Я за всем должен следить? Десять? Время. Он не знает, поверить ли ему. Он не может заставить себя снова надеть маску, не сейчас. — Просто держи свои чёртовы глаза закрытыми и сиди смирно. Джокер держит глаза закрытыми, насколько видит Брюс, но двигается с места и ползёт к нему, останавливаясь с вытянутой вперёд рукой. — Тепло? — Нет. — Ага! Просияв, он подползает ближе, приваливается спиной к стене, грудь его тяжелеет, и он складывается пополам, прижимаясь головой к плечу Бэтмена, а тот даже сквозь костюм чувствует, как он сгорает. — Можно, — бормочет клоун. Бэтмен не шевелится. — Можно, — соглашается он, сам не зная почему. Все привычные правила перестают действовать. Все, кроме того, что не нарушит даже Джокер. Худшее состоит в том, что Брюсу вовсе не противно находиться рядом с ним, даже несмотря на исходящий от него жар. Наедине с Джокером почти получается пренебречь всем тем, что происходило раньше. Будто они всегда были такими, появившимися из ниоткуда однажды ночью на полпути, на полуслове, и неуклюже прижимающимися друг к другу с того самого момента. И если он потеряется во времени, если вирус сделает своё дело, следующие несколько дней могут растянуться в недели. Года. Никаких привычных правил, никакой игры. Только бесконечный лихорадочный сон. «Готэм», — думает он, — «Альфред». И когда он смотрит на Джокера и видит, как тот трясётся и стискивает зубы, он знает, что и для него время больше не идёт так, как положено. Не совсем так. — Вот это романтика, — бормочет Джокер, впиваясь ногтями в собственную руку, когда его охватывает приступ кашля. — Мой прошлый визит сюда был деловым, не ради удовольствия, и я и подумать не мог, что когда-нибудь окажусь в Провансе с тобой, пытающимся затащить меня в постель. Бэтмен уже не впервые задумывается, что случилось бы, подыграй он Джокеру. Это не сложно. Получить преимущество вместо того, чтобы изображать правильного парня. Да, и... Он бы отступился? Испытал бы дискомфорт? Ведь игра больше не безопасна, а шутка не смешна. Возможно, его манит только недостижимость цели, а получи своё, он тут же потеряет интерес. Это в лучшем случае, и на Бэтмене бы это никак не отразилось. Ни эмоционально, ни как-либо ещё. Но в худшем случае это всё могло бы вовсе никогда и не быть шуткой. Он очень устал. Что ты хочешь сделать, перед тем как умереть, Брюс? Лихорадка трясёт его, варит в собственном соку, несмотря на ветер, обдувающий лицо, и на озноб глубоко внутри него. Мыслить здраво не получается, поэтому он не может оттолкнуть прочь кошмарную идею: лечь в кровать, сплетясь телами с монстром, что сидит рядом с ним. Это не похоть, боже, нет, он слишком слаб для неё, пускай это и не самая худшая мысль из тех, что мог выдать его разум, ведь вместе они могли бы согреться и побороть озноб, обнажённые могли бы облегчить страдания, причиняемые лихорадкой. И хотя Брюс редко нуждается в человеческих прикосновениях, сейчас он жаждет их. Они сделали практически всё, чтобы разорвать друг друга на части, и если они всё-таки умрут, Брюс не может не думать о том, каково было бы сломить друг друга без насилия, всего раз. «Четыре дня назад», — думает он, — «такое было бы немыслимо, а прямо сейчас кажется вполне возможным». Как же это низко — хотеть его объятий. — Пенни за твои мысли, — говорит Джокер, а Бэтмену кажется, что тот и так всё знает. Но вне зависимости от того, знает ли он, или от того, играет ли он в игру, этот раунд всё равно остаётся за ним. Бэтмен отворачивается, сильнее вжимаясь в угол и прижимая пульсирующую голову к стене. — Они того не стоят. Джокер смеётся. Примечания автора: Я понятия не имею, как они завершат этот мини-сериал уже в следующем выпуске, но я определённо в деле! Мои чувства к этому комиксу неоднозначны: у меня есть много претензий к «Европе», и большая их часть относится к тому, как прописан образ Брюса. Мне хотелось сохранить немного комиксового стиля, при этом добавив ему противоречивости и самоанализа. Как всегда, в таком мне нельзя доверять, потому что всё, чего я касаюсь, превращается в мучительную тоску. Ууупс. Я вообще не часто пишу мэйнстримного каноничного Бэтмена! Предпочитаю думать, что действия «Европы» разворачиваются в отдельной вселенной, пока не доказано обратное. Название также заимствовано у одноимённой песни Baths. Кроме Чайковского Джокер напевает Дина Мартина, Джимми Рида и, ах, Алана Джексона. Дай Бог ему здоровья.