Cкажи. Расскажи.

 — Эй, девочка, расскажи мне, почему ты плачешь? Почему рыдаешь, сжимая крашенные волосы в кулаках? Почему твое красивое личико красное и сморщенное, а слезы заливают подушку? Расскажи мне, девочка, что не так с тобой. Расскажи, что не так с ним. Расскажи, что не так с вами. Скажи, девочка, чего ты хочешь? Расскажи — каково быть девочкой, в своих чувствах сгоревшей заживо?

— Эй, ты чего лыбишься от уха до уха? — Ты видела новенького в нашей компашке? Боже, он такой милый! Кто его привел? — Новенький? — друг оглядывается назад, рассматривая собравшуюся чуть поодаль компанию смеющихся ребят. — А, бож, ты о нем? Так расслабь булки, он не новенький. Мы его все давно знаем. — А почему я его впервые вижу? — удивляется она, глупо хлопая глазами и отряхивая ягодицы асфальтной крошки, впивающейся в чуть красноватую от загара кожу. — Может, потому что ты впервые гуляешь с нами? — смеется он, щелкая подругу по пучку крашеных полос, получая возмущенный взгляд в ответ. — Только это, если рассчитываешь на что-то, не матерись при нем, а то знаю я тебя: только рот раскрыла, и понеслась, родимая! — Ты меня за идиотку-то не держи! — упрямо вскидывает она голову, изучая идеал всей своей жизни, которого у нее никогда не было. Она просто увидела его издали и поняла, что это она — любовь всей ее жизни. Осталось только донести это до него. — Зачем ты покрасила волосы? — интересуется он, впервые заговорив с ней с момента их долгого знакомства: прошло два месяца, и вот они снова видятся на дне рождения подруги. Он выглядит идеально: легкий свитер, джинсы, кеды. Он пьян, а она знает, что он «пипеточный» — две рюмки крепкого алкоголя и он готов. А она. А что она? Она выпила уже три бутылки вина, немного шампанского и заглушила все это самой вкусной водкой в ее жизни, и ничего, стоит перед ним, опираясь копчиком о бильярдный стол. Ему так идет эта абсолютно не напускная серьезность в пьяном взгляде, что её колени сами расходятся в стороны, но она держится. — Зачем? — его удивляет эта трезвость в её голосе, ведь он видел, сколько она выпила. — Может, нравится? — Она наматывает розовую прядь на палец, кажется, впервые сожалея о покраске: а вдруг ему не нравится такое? — А может, и меня задела эта бунтарская волна современной молодежи, кто знает? — И она уходит в соседнюю комнату, чтобы допить еще одну почти полную бутылку вина и громко смеяться над не смешными шутками окружающих. И они теряются друг для друга еще на пару месяцев, но её взгляд предательски ловит его в школе, на улицах. Она выгуливает кота по ночам и надеется увидеть его. Хоть мельком. Хотя бы раз. — Слыш, подруга, прекращай ёбешь выкручивать! — рычит на нее друг, вглядываясь в синеватое лицо, которое трое суток не видело солнечного света и столько же не видело никакой еды, кроме соков. — Сегодня же ты идешь к нам! — Отвали от меня, — грубит она, разворачиваясь к экрану компьютера и начиная новый бой: — у меня сегодня акция, и осталось добить всего два часа, и я получу «осколку» на перм, так что не сегодня и не в ближайшие три дня, сорян. — И только клик клавиш разрезал тишину. Он давно заметил, что с его подругой детства что-то не так: из дома не выходит, почти не появляется на людях, не ест, не спит, бледная, как моль, а от былой улыбки остались только потрескавшиеся губы, которые кроме гиеньего оскала разучились растягиваться в что-то еще. — А ну подняла пердак и пошла одеваться, иначе вынесу, в чем есть! И я не шучу, ты меня знаешь! — Она знала, поэтому через две минуты стояла в свитере и джинсах у двери, даже накрашенная. — Если пойдешь в армию, с одеванием по спичке у тебя проблем не будет. — Иди нахуй. — Гори в Аду, — усмехается она, когда видит компанию и неосознанно натягивает растянутые рукава на шрамированные запястья со следами от ожогов. — Просто гори в Аду. — Да ладно тебе, мы просто посидим, пива попьем! Мы так давно не собирались одной компанией. Тем более, теперь все учатся, ты еще и работаешь, так что это будет круто для тебя, — просто расслабиться. — Улыбается друг, подталкивая ее к расположившейся в беседке компании и желая ей только лучшего. А она со своим красным сладким, и ей норм. Беседа бессмысленна. Пьяные лица вокруг бессмысленны. И лишь его рука, что обнимает вдруг обмякшую её имеет смысл. По крайней мере, она видит в этом огромной смысл. Это было так нежно и значительно! — она сидит чуть позади него, положив голову на его плечо и периодически трется носом о его шею, а он наклоняет голову, отвечая ей. Давая понять, что ему не все равно. Но она как всегда забыла, что он «пипеточный», что он давно пьян, поэтому не понимает, что творит, скорее всего. А она понимала. Прекрасно понимала, но не хотела принимать. Списывать это все на алкоголь. Ей хотелось верить, что он сделал это, потому что хотел. Она мимолетом касается его позвоночника, когда хочет сесть поудобнее, и слышит протяжный стон, который будоражит внутреннюю струну. Она не верит, что это было реально, и проводит ногтями снова сверху-вниз, но снова слышит этот стон. И она радуется — ведь она единственная, кто слышит его. В её голове уже крутится мысль, как он будет стонать, если царапать ему спину при других обстоятельствах, и ее колени снова сами раздвигаются, без ведома хозяйки, но она не против. Ей это нравится. А потом она позвала его гулять. Волновалась, истерила, кричала, но написала первая, чего в жизни не делала никогда. Ей была чужда любовь, но вот она, стоит за ее плечом и шепчет сладкую глупость о их будущем, а когда она читает положительный ответ, то готова скакать до небес! А проклятая Любовь довольно улыбается, смотря в её застеленные розовой пеленой глаза, и обещает счастливое сопливо-розовое будущее. Свидание проходит больше, чем отлично! Оно проходит на все двести: она улыбалась, не переставая, а он рассказывал о веселом детстве: о старой любимой вишне, о заброшенном доме и собственном шалаше, а она рассказывала о лабиринтах в амброзии и брате, страдающем гипер-опекой. Говорила, и не могла свести скулы обратно. Не могла не мять вновь порозовевшую кожу щек в улыбке. Он сам обнял её на прощание, даря чувство дикого счастья и невероятной легкости, а она неуклюже поцеловала в щеку и сбежала в родную однокомнатную квартирку, чтобы улыбаться остаток ночи и впервые отказаться от крепкого алкоголя. «Круто погуляли!» «Мы всегда можем повторить!» «Это будет отлично! Завтра вечером?» «Да, только напиши мне!» Если бы он написал сам, сделал бы что-то для этих «отношений», то она была бы самой счастливой. Если бы дал намек, что ему она нужна хотя бы в половину так же, как и он ей, она бы прыгала выше потолка. Но он лишь прочитал сообщение и промолчал. Промолчал цинично и безразлично. А ей вдруг подумалось, что это его сообщение — жест вежливости. Никому не нужная прелюдия перед типичным «отъебись». И выкинуть эту мысль никак не получалось. Она хотела написать сама. Снова упасть к его ногам, отдав полностью душу, но даже у конченного мазохиста есть гордость. Даже у него есть рамка, за которую заходить не стоит. Вот и у нее эта рамка была. И зайти за нее — потерять себя. Опуститься еще ниже, чем она есть. И вот она — лежит на полу, сжимая руками крашенные волосы, расчесывает в кровь руки и шею, поливает слезами подушку. Умирает от его безразличия. А ему… А ему безразлично. И она очень надеется, что там, где он сейчас, ему хорошо, а она перетерпит. Переживет. Перепьет, в конце концов. Она всего-лишь впервые влюбилась, что такого, что она обожглась об эту долгожданную любовь? Что она не принесла ей ничего, кроме слез, страдания и смерти миллиарда нервных клеток. Это была ее первая горько-сладкая любовь, которую она похоронит, но помнить будет всегда. Она перегорела, словно спичка. Пора успокоиться. Пора похоронить эту проклятую Любовь. Закопать так глубоко, чтобы больше не натыкаться на нее. Не обжигаться о ее шипы. Не умирать от боли. Телефон вот уже третьи сутки стоит на беззвучном и валяется дома, а она… — Я надеюсь, ты понимаешь, что мне глубоко похуй на твои душевные терзания? — спрашивает у нее незнакомка в парке, занимая ровно половину лавочки. — Я сюда, вообще-то, тоже напиться пришла, а не слушать твои сопли. — Ты же сама спросила, — безразлично отвечает она, прикладываясь к горлышку бутылки и тремя глотками выпивая четверть. — Теперь жалею, — ворчит незнакомка, вытряхивая на язык последние капли обжигающего, раздраженно цыкает и лезет в рюкзак за новой бутылкой. — А ты расскажешь, зачем тут? — они пьют, не чокаясь. Каждая хоронит что-то важное для себя внутри себя. Каждая поминает свою душу. — Девочка, а я похожа на ту, кто будет трепаться о своих проблемах с пьяной бабой в парке? — Удивляется незнакомка, и ей кажется, будто бы впервые она встречает достойного собутыльника. — Вот и я думаю, что нет. Так что пой и пей. Пей и пой! Расскажи — каково быть раненой, всего словом, всего мгновением? Ненавидеть его так пламенно, но в глазах находить спасение?