***
— Мы принесли ментоловые полотенца. — Сообщили входящие в комнату санитары. В руках они держали выпуклые во внутрь не длинные досочки, на которых лежали свёрнутые горячие полотенца, пропитанные мятой. Они положили их на тумбочки и удалились, прикрыв за собой дверь. Как только я взяла одно такое в руки, в нос сразу же ударил едкий запах ментола. Вилу перестала бубнить и положила раскрытую книгу на лицо, не притронувшись к полотенцу. Бабушка-соседка с неизвестным именем вообще сделала вид, что ничего не заметила, продолжая клеить какую-то картонную коробку. Похоже, я одна тут просто до одури обожаю эти полотенчики. Кровь неожиданно запульсировала прямо над правой бровью и в ушах послышался ультразвуковой гудок. Кажется, опять мигрень начинается. У меня такое случалось довольно часто, в основном, наверное, из-за запаха лекарств, который витал по всей больнице. Пока ещё не окончательно стемнело, я решила выйти во двор и подышать свежим воздухом, проветриться, так сказать. Двор не представлял из себя ничего особенного: обычный прямоугольник, обнесённый сеткой. Там имелась только древняя лавочка с веков до нашей эры и балкон, в котором постоянно витал запах табака и где обычно сидел охранник. Я присела на верхнюю ступеньку, что вела ко входу и вдохнула свежий воздух. На улице оказалось как-то не привычно: меня словно тянуло к земле, и я чувствовала тяжесть, как после воды, когда долго плавала, а потом вышла на берег и почувствовала, как земля тянет тебя к себе. Наверное, это из-за того, что я уже четыре дня не вставала с кровати, выживая на одних таблетках..
28 июня 2016 г. в 21:04
За эту неделю, а точнее, пять дней моего прибывания в этой кирпичной пятиэтажке, я стала чувствовать себя очень странно. Это так просто не опишешь словами, но мне казалось, будто я смотрю на себя со стороны. Будто не думаю сама, не делаю выводы самостоятельно, а слушаю готовую аудиозапись, удивляясь своим же мыслям. Я стала теряться во времени, пытаясь найти себя и до конца осознать — что происходит, но это у меня не выходило.
Во время бесед с незнакомыми мне людьми в белых халатах глаза сильно замыливались от яркого белого света в кабинете, а я лишь таращилась в потолок с приоткрытым ртом, разглядывая каждую его трещинку или места, где он не был прокрашен. Мне частенько пытались задавать вопросы, но я не всегда их понимала и либо кивала, либо молчала.
Потом я возвращалась в свою палату для «тихих пациентов» и пыталась беседовать сама с собой, не обращая внимания на моих соседей. Всего в палате нас должно быть шесть, но двух ещё не привезли. Кровати, а точнее, кушетки, были расположены на небольшом расстоянии друг от друга, в ряд, как в детском лагере. Они были аккуратно застелены накрахмаленными белыми, как молоко, простынями и плоскими подушками. Рядом с каждой кушеткой стояли персональные тумбочки без ручек: они открывались ключами, которых врачи берегут, как зеницу ока. В них лежали личные вещи, вроде паспорта, телефона и кошелька, а так же лекарства, которые нужно принимать.
Моё место было около левой стенки, возле зашторенного окна. В щель между плотными серыми шторами и стеклом просачивались тонкие солнечные лучи, оставляя след на полу между рядами. На соседней кровати справа лежала пожилая женщина, которая постоянно кого-то мне напоминала. Не чертами лица, а манерой речи и мыслями. Ничего интересного, кроме диагноза, в ней не было — обычное тёмное «каре» с редкой чёлкой и пустые серые глаза. У неё был особо запущенный случай: биполярное расстройство и такое редко встречаемое раздвоение личности. Но за время знакомства с ней, я могла сделать вывод, что в ней живут три человека, а не два, ведь всегда при себе у неё было целых три неординарных мнения, а ночью она повторяла «Спокойной ночи» два раза, а не один.
Я и Виола — девушка-готка, лежащая напротив меня — считали, что она адресует это ещё двум своим личностям. Когда моя соседка в возрасте разгадывала кроссворд, то спрашивала у самой себя ответ, обращаясь будто к другому человеку: «Скажи мне, как называлась Западная Азия в древности»? Затем шло молчание, а потом она слегка ударяла себя по щеке и бубнила что-то себе под нос. Потом будто отвечала на свой вопрос, хотя на самом деле ответа не знала, и гладила газету, приговаривая второй своей личности, чтобы брала в пример третью. Разговаривать с ней было бесполезно, она делала это только тогда, когда сама горела желанием, а на вопросы вообще никогда не отвечала.
А в последнее время у неё вообще проявлялись признаки гидрофобии — боязни людей или бешенства, если говорить простым языком, поэтому её собираются перевести в отделение «для буйных», где на ночь всех пристёгивают ремнями, чтобы не сбежали, а за окнами находится решётка, и двора там нет. Там принято называть это место «домом скорби», как рассказывала Виола.
Ещё одна моя соседка — Вилу, как она просила себя называть. Готическая блондинка с розовой прядью и с суицидальными наклонностями, каких сейчас не много, не мало. Сразу видно — от и до принадлежит своей субкультуре, когда меня только привезли, вся стена с её стороны была расписана крестами, а окно настежь открыто, а она, свесив ноги, сидит на оконной раме, да в такой опасной позе, что может вот-вот упасть. Вот, что значит — нет у человека совершенно чувства опасности. То ли санитары заметили, то ли ещё что, но всё в итоге обошлось. Я ещё долго не могла поверить, что перед моими глазами жизнь человека висела на волоске.
А привезли её сюда ещё давно, из-за того, что со своей компанией они хотели совершить массовое самоубийство, чтобы показать протест основному потоку людей — будто их никто не поддерживает и прочие аргументы, которые я не до конца понимаю. В итоге оказалось, что высоты четвёртого этажа не достаточно, тем более, как говорит Вилу — «Дело не в высоте, а в столкновении. Можно и с четырнадцатого этажа упасть и остаться целым и невредимым.» Прыгнули все, но почти никто не умер, кроме самой младшей четырнадцатилетней девочки, которая решила забраться повыше.
В итоге, Вилу отделалась лишь парой переломов, но за то попала в психушку практически ни за что, так вышло. Единственное, что у неё не в норме — так это повышенная тревожность. Но однозначный диагноз ещё не поставлен: врачи недоумевают, как может быть повышенная тревожность вместе с суицидальными наклонностями. Это пока загадка для всех, и пока её никто не решит, соседку мою не выпишут.
В её ряду пока больше никто не лежит, в моём тоже.