new dawn fades.

“За каждую совершенную нами ошибку я беру вину на себя”.

      Глубокое, багряно-лиловое небо раскинулось над потрёпанными муниципальными многоэтажками погружающегося в сон Ливерпуля. Оранжевые лучи заходящего солнца отражались от потёртых, потрескавшихся оконных стёкол и падали нежным светом на острое лицо Карти, смягчая его отточенные черты. Сидящий по правую от него сторону Эл краем глаза наблюдал, как Пол обхватывает тонкими губами фильтр и подносит последнюю зажженную спичку к сигарете. Он делает два коротких вдоха и медленно выдыхает, закрыв глаза и наслаждаясь расплывающимся в голове туманом.       Вытащив из нагрудного кармана помятую сигарету, Элвис зажимает между зубами ее фильтр и осторожно берёт Карти за подбородок, слегка приподнимая его и поворачивая к себе. Несколько долгих секунд он всматривается в не сошедшие до конца кровоподтёки на впалых щеках, оставшиеся с последней драки; длинный шрам, рассекающий верхнюю губу; подрагивающие веки. И в то, как сквозь приоткрытые губы пепельными цветами вырывается едкий дым. Элвейс прикуривает, наклонив голову, и ощущает ровное дыхание на своём лице. По всему телу проходит знакомая покалывающая дрожь, но он быстро берёт себя в руки и нехотя отстраняется, проведя подушечками пальцев по оголённой шее Карти.       Элвис одёргивает себя каждый раз, когда ему начинает казаться, что он переступает проведенную им самим же черту. Он хотел бы проявить терзающие его чувства, но не может себе этого позволить. И каждый раз, когда он близок к этому, Элвис лишь хмурит брови и виновато улыбается. Карти никогда не спрашивал, почему Элвис подавлен и так паршиво выглядит, из-за чего у него красные белки глаз, откуда на запястьях появляются новые алые полосы, из которых проступают капли крови. Этот, казалось бы, очевидный минус его характера Элвис считал несомненным плюсом. Карти ничего не спрашивал, поэтому Элвису не нужно было ему лгать. Он мог не рассказывать, как по ночам, сидя в тёмной комнате, едва освященной лампой, он не мог сдержать слёз и плакал навзрыд, цепляясь ногтями в кожу. Он мог не говорить, как каждый раз закидываясь очередной дрянью, имя Карти бессчетное количество раз срывалось с дрожащих губ, и как он отчаянно желал, чтобы тот оказался рядом.       Элвис знал, что Карти в самом деле не замечает многого, а не просто делает вид. Но от этого не становилось легче, это лишь причиняло боль. Когда они оставались наедине, прогуливаясь по улицам теплыми осенними вечерами, Карти умудрялся очаровывать проходящих девушек своим незатейливым флиртом и быстро переключал всё свое внимание на них. И он действительно не понимал, почему Элвис раздражённо одёргивал его и подолгу не разговаривал с ним, уходя в себя и выкуривая несколько сигарет подряд. Эти резкие вспышки гнева и отвращения от появляющейся на мгновения жалости к самому себе резали сердце куда глубже, чем он сам, когда рассекал тонкую кожу найденными в ящике ржавеющими лезвиями.       Он часто задумывался о смерти, но никогда не доходил до крайности, осаживая себя. Все надежды были иллюзорными, и он прекрасно понимал, что ничего не изменится. Карти ему ничего не должен. Он не обязан любить его. Не обязан жалеть или делать вид, что беспокоится о нём. Он мог вести себя, как эгоистичный ублюдок, и Элвис готов был вынести это. Элвис не мог осуждать его или винить. Всю вину он брал на себя независимо от того, что происходило и что слетало с их губ. Это было единственным, что Элвейс мог ему дать, чтобы оставаться рядом. Поэтому он пытался запомнить каждый день, проведенный вместе, каждое слово, брошенное в его сторону и затем, когда его бесцельные дни кончатся, он сможет оставить всё позади, даже если это и означало остаться в ненавистном, душащем городе. Но он, наконец, освободится от своих чувств и будет свободным, лёжа у мерцающей стены с пулей в виске.       Сейчас, сидя рядом на ступенях лестницы и думая каждый о своём, глядя в сменяющее цвета бескрайнее небо, они не проронили ни слова. И только Элвис, делая очередную затяжку и изредка бросая взгляды на Карти, одетого в его голубой свитер, хотел, чтобы дистанция, разделяющая их сердца, сократилась.