Осенний

Осенний цвет жжется. Яркий и въедливый, выжигает сетчатку, собирает слезы, оставляет темные пятна ежиться перед глазами. Светит сквозь веки. Он не согревает, как летний солнечный свет. Жжется. В нем камни не столь дорогие, как в красном или золотом. Медь, но самая чистая, янтарь, но самый яркий. Глаза к ним привычны, не слезятся, если смотришь на монетку в руке шлюхи или на ожерелье на шее благородной дамы. Но на волосах янтарь сверкает так, что больно, а медь льет свет посреди темноты. Сэм однажды попытался объяснить ему, откуда такой удивительный оттенок берется на простых человеческих волосах. Тарли бормотал что-то о пасмурной и влажной погоде, о витаминах и какой-то ереси, о которой вычитал в своих книгах, но Джон знал, что ему лгут. Игритт давно ответила на вопрос, хотя он его и не задавал. Поцелованные солнцем – больше похоже на правду. Тучи не смогли бы вызвать у Джона такую боль. Когда-то Джону казалось, что ужаснее волос цвета осенней листвы нет ничего на свете. Кейтилин Старк, ненавидевшая его всеми фибрами своего чудесного сердца, всегда свободно отпускала рыжие кудри во время вечерних семейных трапез, где ему не разрешено было появляться. Проститутка Рос долго смеялась над ним, сидя на неразобранной кровати, и ее мягкие волосы струились по обнаженным грудям. Рыжий цвет не предвещал ничего, кроме боли и желания разрыдаться. Джон понял это еще тогда, когда сердце впервые защемило от взгляда на то, как червонное золото блестит в волосах его старшего брата. Джон однажды решил, что осенний цвет в волосах – оттенок его счастья. Игритт была рядом, острая на язык и угловатая, жесткая и неудобная, но вызывающая улыбку на губах одним взмахом посеченных волос. У Тормунда гнилые зубы и рыжие волосы, но он надежный и его свет не выжигает, и Джон вспоминает, какого чувствовать себя защищенным. Рыжий цвет был залогом разгона крови по его венам. Джон осознал это, когда Робб, смеясь и мокро целуя его, пихнул ему в ладонь медальон со своим локоном внутри. В голову Джону как-то пришло, что осенний цвет скорбит не хуже черного. Санса была одета в поношенные темные лохмотья, а толстая коса тускло блестела у нее на плече, когда она спешилась и бросилась ему в руки. Рыжий цвет заставлял его сердце вновь желать остановиться. - На девицу похож, – смеялся Джон когда-то, оттягивая волосы брата, запуская в них пальцы. Теон фыркал и закатывал глаза, а Робб глядел спокойно и томно из-под ресниц. Он знал, что пальцы Джона зудели от желания прикоснуться, и даже присутствие Грейджоя не остановило. Джону было не до смеха, когда брат приковывал его своим мускулистым телом к кровати, мучил нежностью, входя невыносимо осторожно. Пальцы бастарда терялись в осеннем блеске. Он контролировал лишь собственные губы, сдерживающие глубокие стоны. - Что это? – спросила однажды Игритт, когда цепь медальона оборвалась и упала в снег. Джон вернулся за медальоном и положил его в карман. Медь волос грела даже сквозь червонное золото. - Семейная реликвия. Игритт чуяла ложь всегда. Но здесь она не смогла понять, была ли обманута. Джон слишком верил в то, что медальон был для него свят. Она была ревнива, но ничего не сказала. Она подобрала медальон, когда он вновь вывалился из его кармана. Джон нашел его на ее теле, когда переодевал ее для сожжения. Он боялся взглянуть внутрь и не найти там заветного локона, подаренного Роббом на четырнадцатилетие. Он боялся, что локон уже истлел, подобно обезглавленному трупу его брата. В его мыслях Король Севера был слишком жив, чтобы пряди рыжих волос внутри не оказалось. Красная Женщина, с ее ужасными красными волосами, ничуть не похожими на тот великолепный окрас лисы, который отличал Робба от простых смертных, однажды предложила Джону взглянуть в пламя. Джон не знал, что должен был там увидеть, но огонь всегда внушал ему мысль о солнечных бликах в волосах Робба по утрам. Когда он был таким теплым и сонным, тянулся и раскидывался по постели, занимая всю кровать и мешая Джону спать. Пламя погасло, когда Джон вылил на него воду из кувшина. Мелисандра посмотрела непонимающе, но Джон уже выбежал из ее шатра и перед собой видел лишь грязный снег. А сетчатку жгло от воспоминаний. Робб всегда был слишком ярким. Слишком умным, слишком сильным, слишком смелым, слишком красивым. Слишком рыжим. Слишком осенним. Так много слишком, которые не могли вместиться в одном Джоне, хранившем его память, его жизнь в каждой клетке себя. Робб выжигал его из собственного тела. Джон должен был понять это еще намного раньше, когда Робб только начал опалять его губы своими поцелуями и оставлять красные ожоги на бледном теле. Джон понял и решил сгореть. Красная Женщина однажды сказала, что видит огонь внутри него. Джон не удивился в тот день. Огонь с ним всю его жизнь. Он дал ему имя Робба Старка и запустил вечные часы, которые смогут засечь за сколько секунд, минут, месяцев и лет этот огонь выест его внутренности и ничего взамен не оставит. Сколько времени потребуется, чтобы сжечь его. Робб знает сколько. Он заставлял Джона распадаться на части, превращаться в пепел с тех пор, как они оба стали мужчинами. И чем старше они становились, тем больше времени это занимало. Не сказать, что Джон не сам шагал в этот костер. Огонь, им подаренный, грел не всегда. Он приходил только вместе с объятиями Робба, его улыбкой, его жесткой щетиной, которой тот порой терся о необычно нежную кожу на шее Джона. Огонь в его волосах, его взгляде, его крови не грел, а обжигал, но Джон, как истинный возлюбленный боли, садился на дрова. Легко отталкиваемый и сдерживаемый крепкой рукой брата, он оставлял на коже лишь небольшие ожоги, которые не успевали зажить, как появлялись новые. Каждую ночь по ожогу на их телах. Со смертью Робба огонь перестал греть или оставлять приятные метки. Он просто методично выжигал органы, оставляя лорда-командующего непроницаемой глыбой льда с пеплом внутри. Когда бедняга Давос Сиворт обвинял Красную Женщину в смерти маленькой принцессы, а та говорила, что жертва была принесена во имя возрождения, Джон глазами пытался поговорить с ней. И хотя его губы приказывали ей покинуть Север, сердце рыдало и билось о ребра. Давно приготовленная жертва больше не могла ждать. Джон хотел сказать ей, попросить ее, умолять ее вернуть тот костер, на котором он сгорел. Но она не была настоящей жрицей. Не вняла его мольбе. Он прогнал ее, зная, что ей ничего не известно о настоящем огне. Санса улыбалась, сообщая ему о том, что зима пришла. Джон улыбнулся ей в ответ, глуша всхлип в горле. Зима действительно пришла, оставив позади осень, тянувшуюся почти двадцать лет. Осенний цвет жжется, но зима пришла и остудила все вокруг. Джон не думает, что доживет до своей следующей осени.