То, чего никогда не было.

      Нельзя вспоминать то, чего не было. Опасно. Нельзя, но, увы, не невозможно. И вообще — подруги так не делают, они хранят обязательства: держи язык за зубами.       Один бокал белого вина, второй, третий, — и вот уже размытые танцы на кухне под остро-ритмичную музыку.       Потом — неожиданно — в кровати. Тоже танцы, но уже руками: изящные изгибы кистей и нежных маленьких ладоней. Ладошек.       Игривые пальцы всё ниже, всё откровеннее изначально лёгкие поглаживания по спине, дыхание всё учащённее.       Потому и только потому я спрашиваю о табу и Светлая, тоненькая, пьяная, смущённо дотрагивается пальцем до своих губ и немного качает головой — это уже будет измена, ведь мы с ней вроде как встречаемся. Но ведь мы сейчас такие пьяные, у меня недотрах, а значит, всё можно?       Я настойчивее, но, — что странно, — трезвее. Обманчиво-невинно скольжу горячими прямыми ладонями по линии талии, грубо поглаживаю бёдра, собственнически кусаю терпкими губами шею, сжимаю в кулак тонкую ткань одежды.       Светлая более невинна и пьяна, легко поддаётся. Я каждой клеткой своего растворённого в алкоголе тела чувствую это: такое скупое, но щербастое на деле «более». С каждым лёгким, но настойчивым прикосновением к животику девушки, я незаметно поднимаю лёгкий шифон майки всё выше — почти до начала строгой линии лифа под грудью - и черчу ногтями острые молнии на рёбрах.       Для Светлой они почти обжигающие: она неприлично-близко прижимается, закидывает ножку на моё бедро, громко и учащенно дышит в шею, лаская кожу своим дыханием, лепечет: «Это почти инцест, мы едва ли не сёстры».       Я насмешливо ухмыляюсь, придвигаюсь чуть ближе к ушку подруги и жарко шепчу в ответ: «Забудь, это всё не важно. Я ведь дотронусь до тебя, можно?» И скольжу одним пальчиком по кружеву кромки лифа. Светлая словно задыхается от эмоций, практически не улавливая слов, ведь дыхание так горячо, что на утро наверняка останутся ожоги на бледном крахмале шеи; закидывает ногу ещё выше и — наконец — едва ли не стонет в ответ: «Можно».       Игриво шепчу ей: «Я подруга с VIP-статусом», а сама чуть отгибаю край лифчика — такого развратно-чёрного на молочном бархате кожи, поглаживаю кончиками пальцев грудь, мягко надавливая на ареолы и задевая — совершенно случайно — соски. Светлая слишком томно вздыхает от первых робких прикосновений и, словно испугавшись своей реакции, убирает мою ладонь из-под белья. «Прости, лучше не стоит».       Я, насколько это возможно в моем лежачем положении, пожимаю плечами и мысленно ставлю на груди девушки второй красный крестик: первый стоит на губах.       Смеюсь: «Я топ, киса, и это моя позиция», нависая сверху и вжимая в постель Светлую, а та недовольно морщит носик: «Я тоже хочу быть топом!» Мне плевать — я вновь терзаю влажными горячими поцелуями шею пере-подруги и недо-любовницы, а Светлая в отместку за столь мучительно-медленные ласки царапает острыми ноготками мою изогнутую спину. Я скольжу губами по шее подруги, целую в ушко, отчего та вновь податливо изгибается подо мной, легонько чмокаю в щёки и уголок уст — мы помним, что в губы нельзя. Отвлекая партнёршу этими невинными ласками, я вновь начинаю настойчиво поглаживать бёдра Светлой, скользя всё ниже, чертя по самому шву коротких домашних шортиков. Дождавшись разрешения в испуганных глазах подруги, рисую опасные, очень опасные огненные полосы по внутренней стороне бёдер, практически задевая невесомое кружево белья. Я тоже боюсь переступать известную черту и дальше не захожу. Но и этих невинных касаний хватает, чтобы Светлая тихо простонала сквозь стиснутые зубы и крепче сжала меня в своих и без того тесных объятиях. Удовольствия удовольствиями, даже приправленные острыми специями вина, но чувство грани есть и у неё, и она тихо шепчет: «Не стоит».       Я послушно вторю ей и на мгновение отвлекаюсь от ласк партнёрши, чтобы полюбоваться на её расслабленное лицо. Картинка — прелесть: влажные горящие губы, блестящие глаза из-под полуопущенных ресниц, алые от смущения и возбуждения ланиты.        «Ты прекрасна», — а в ответ застенчивый взгляд, спрятанный в ладони. Тяну Светлую на себя, вынуждая тоже сесть, и мягко, совсем по-дружески, обнимаю, утыкаясь горящим лицом в плечо. Подруга ласково гладит меня, так внезапно притихшую, по растрёпанным волосам и первый раз за вечер говорит в полный голос. Он так непривычно-звонко звучит в интимной затемнённой прежней тишине, которая, казалось, насквозь была пропитана девичьими вздохами и тихими стонами в подушку, что мы с ней даже вздрогнули.       Громкий голос — как неожиданный порыв холодного ветерка в раскалённый июльский вечер.       — Мы же можем просто поцеловаться? Один раз. Хочу узнать, как это — целоваться с Морем.       Неуверенный кивок, мягкая улыбка на моем расслабленном лице, и вот — поцелуй. Светлая смущенно кладёт ладошку на моё шарнирное плечико, слегка наклоняется к лицу и мягко, совершенно по-детски целует. Уже по привычке заключаю личико подруги в лодочку своих ладоней, словно собственнически пряча от несуществующих здесь чужих взглядов, и неуверенно отвечаю на этот дурацкий поцелуй с тягучим винным привкусом. Он перестаёт быть детским, углубляется, и вот я уже слегка прикусываю нижнюю губу подружки, вызывая у той сладкий, но тихий стон.       Я ничего не понимаю, закрыла глаза и словно попала в водоворот — не осознаю, падаю я вверх или вниз, мир под ногами кружится и единственный верный оплот доверия здесь — лицо подруги в моих руках.       Сладостно, ужасно неправильно, невозможно (инцест ведь это плохо? Но мы же балуемся, мы понарошку), — и от того лишь более сладко. У Светлой медовые губы, я понимаю это и чего-то невыразимо пугаюсь. Будто я только сейчас нарушила нечто непоправимое, но оттого лишь более заманчивое и притягательное. Мне страшно, ведь я не должна так думать. Это просто игры возбуждённого сознания, и подобные мысли попросту не должны появляться. Вольные мысли.       Игры со спичками, леденцы с ледяным лезвием вместо сладкой начинки. И наконец долгожданная, страшная, но необходимая фраза.       - Этого не было.