устрицы и шампанское

      Эрик не заметил, что Рейвен проверила помаду в отражении тарелки перед тем, как подошла к нему. Как и не заметил того, что она взъерошила свои волосы и расстегнула четвертую пуговицу, открывая розовый лифчик под чёрной формой.       — Сегодня День Святого Валентина, — промурлыкала она Эрику, который только и хмыкнул в ответ. Он стоял около рабочего стола из нержавеющей стали и изучал меню на вечер. Рукава его белой шефской формы закатаны по локоть, за ухом карандаш. На лбу уже появилось пару бисеринок пота.       Когда он даже не поднял глаз на нее, Рейвен откинула волосы и наклонилась над столом, сжимая грудь между локтями.       — Есть планы?       — Да. Я работаю. Как и ты, — он, наконец, посмотрел на нее. — Застегни рубашку. И убери волосы, черт возьми. Это кухня. Никому не нужны твои волосы в тарелке. — Он вернулся к меню на столе. Рейвен нахмурилась, делая пучок, но Эрик продолжал ее игнорировать. Он ударил кулаком по столу и закричал: — Где, блять, носит Чарльза? Чарльз!       Чарльз зашел в кухню минутой позже (после того, как ему сказали: "Муссолини зовет"), аккуратный и выглаженный. Он добавил красный шелковый галстук к полностью черной форме в честь праздника, но форма была так открахмалена, что могла защитить от пуль. Его уличная одежда, как правило, грязная и заурядная, но как метрдотель он выглядел, по меньшей мере, безупречно.       Он посмотрел на Рейвен и нахмурился.       — Иисусе, Рейвен. Не могла бы ты одеться? Я вижу твое нижнее белье.       Ни Эрик, ни Чарльз не удостоили ее внимания, когда она, разочарованно топая, ушла из кухни.       Эрик взял меню своими щипцами, словно чернила сочились ядом.       — Что это за херня? — насмешливо произнес он.       Позади него повара съежились. Азазелю неожиданно что-то понадобилось в холодильнике, Янош увлекся нарезкой лука кубиками. Хэнк, кондитер, фактически спрятался за свой миксер.       Чарльз спокойно поправил галстук.       — Это специальное меню, Эрик. Список блюд, предлагаемых сегодня, знаешь, которые люди могут заказать.       — Я знаю, что это. Я хочу узнать, с какой стати ты решил, что можешь переписывать мои меню.       — Остынь. Я ничего не переписывал. Это твои специальные блюда. Кто еще бы предлагал чеснок в еду на День всех влюбленных?       Кто-то фыркнул, но кто бы это ни был, он тут же убрал улыбку с лица, пока Эрик не обернулся и не увидел. Последний, кто так разговаривал с Эриком — последний, кто не был Чарльзом — закончил, драя мужской туалет, а другого уволили. Когда Чарльз отвечал так Эрику, тот называл это "железными яйцами". Когда кто-то другой отвечал в том же духе Эрику, он называл это "нарушением субординации" и отправлял собирать вещи.       Сухожилия Эрика напряглись.       — Ты переписал винные партии. Предполагалось подавать мюскаде с устрицами, но ты поменял на шампанское. Почему?       — Потому что никому не нравится мюскаде. Мужчины приводят девушек, чтоб впечатлить их или сделать предложение им. Как ты думаешь, они закажут шампанское за семьдесят долларов или бутылку того, о чем впервые слышат, за двадцать? Я слышал, некоторые люди любят заниматься сексом на День Святого Валентина.       — Я знаю, что люди любят заниматься сексом на День Святого Валентина, поэтому я поставил устрицы на первое место в меню. Мюскаде идет вместе с ними.       — Как и шампанское.       — Ты теперь сомелье?       — А ты?       Эрик кипятился и делал вид, что не видел, что половина официантов пробралась на кухню, чтоб послушать.       — Люди будут покупать шампанское, предлагаем ли мы его или нет. Но у меня на руках шесть ящиков мюскаде, и если мы не продадим его сегодня, то мы будем париться с ним до сентября. Тебе не нравится мюскаде? Хреново! — он начинал кричать. — Тебе не нужно любить его, нужно продавать! Если я говорю, что все пьют сегодня мюскаде, ты говоришь "да, шеф" и продаешь гребанное мюскаде, потому что я так сказал! А теперь беги к принтерам и переделай меню, как я, блять, и просил сначала.       Последний раз, когда Эрик так кричал на Чарльза, тот назвал Эрика импотентом с манией величия, пообещав нассать в суп и позвать санинспектора, если он когда-либо будет говорить с ним подобным образом. Это было три дня назад.       К всеобщему удивлению, Чарльз просто продолжал высоко держать голову.       — Хорошо. Я исправлю меню. Но никто не будет заказывать мюскаде.       — Будет, потому что ты будешь его продавать.       Чарльз шагнул в личное пространство Эрика и скрестил руки на груди. Он посмотрел на него точно так же, как и на Рейвен, когда она спросила, можно ли продавать печенье ее племянницы у дверей.       — Это четырехзвездочный ресторан. Ты действительно собираешься отговаривать от дорогого шампанского в этот праздник?       Эрик обнажил зубы на Чарльза, как будто вот-вот загрызет.       — Вот увидишь, я прав.       Все ждали, когда кто-то из них двоих задушит второго. Этого не произошло. Чарльз только вопросительно поднял бровь и спросил:       — Это вызов?       Эрик зарычал.       — Иди и сделай уже меню, Чарльз.       Чарльз улыбнулся так, словно уже выиграл, выдернул меню из щипцов Эрика и вышел через заднюю дверь.

***

      Как только Чарльз ушел, Эрик свистнул, собирая персонал. Иногда Ксавьер упрекал его в том, что он относится к официантам, как к собакам. Эрик был с этим исключительно не согласен: собаки хотя бы приходят, когда зовешь их.       Когда все сгрудились на кухне, он поднял бутылку вина над головой.       — Это мюскаде, — читал лекцию Эрик. — Белое французское вино, легкое, солоноватое и, к счастью, сочетается с устрицами. Если кто-то из ваших клиентов закажет устрицы, вы попытаетесь продать им бутылку мюскаде. Черт подери, мне плевать, что у вас закажут, вы попытаетесь продать мюскаде. Я хочу, чтоб все шесть ящиков улетели до закрытия. Завтра каждый блогер-любитель с аккаунтом в твиттере будет писать о нашем сегодняшнем обслуживании, и я хочу, чтоб они говорили о том, как невероятно я преподал мюскаде. Понятно?       Мычание и кивки, видимо, не удовлетворили его, потому что он продолжил:       — Я не ясно выразился? Как насчет этого: тот, кто не продаст и пары бутылок, может идти домой и не возвращаться. Если вы не можете впарить белое вино за двадцать долларов кучке безнадежно влюбленных лохов с открытыми кошельками, тогда я не хочу видеть вас здесь. Теперь понятно?       Предельно.

***

      Около полвосьмого, Чарльз осмотрелся в зале и заметил, что почти треть столиков пила мюскаде. Он проверил счета: мюскаде выигрывало шампанское два к одному.       — Что за херня происходит? — прошептал он себе под нос. Это недопустимо. Это совершенно недопустимо. Эрик ни за что не должен выиграть сегодня.       Чарльз схватил Рейвен, пока она печатала чек для одного из своих столиков.       — Дай посмотреть, — сказал он, вырывая чек из ее рук. Конечно же, устрицы и мюскаде. — Почему все пьют это? — спросил он у нее. — Это же День Святого Валентина. Где все шампанское?       Рейвен закатила глаза.       — Леншерр сказал, что уволит всех, кто не продаст мюскаде.       Типично, подумал Чарльз и покачал головой.       — Он блефует, не уволит он вас. Он думает, что запугивание — лучшая мотивация. Никого он не уволит из-за дерьмового вина.       — Ну, не знаю, он уже уволил Мойру.       — Что он сделал? — Чарльз взорвался и двинулся обратно на кухню.       Он нашел Эрика, выковыривающего устриц ножом над мусорником, и хорошенько его пихнул. Леншерр споткнулся и заорал:       — Какого хуя! Ты хочешь, чтоб я руку себе оттяпал?       — Ты уволил Мойру? Ты не можешь ее уволить! — вскрикнул Чарльз.       Эрик выпрямился и положил нож.       — Могу и уже сделал это.       — Почему?       — Она была шпионом, Чарльз. Ты знал, что она трахает того парня из кулинарного? Она наверняка рассказывала ему все, что делала здесь.       Чарльз побагровел от ярости.       — Ты рехнулся?       — Она спрашивала о моей технике филетирования, зачем еще ей спрашивать об этом, если только не хотела рассказать ему?       — Она не шпион, маньяк! Всем глубоко похеру, как ты разделываешь рыбу! Я нанимаю ее обратно!       — Через мой труп! Если я увижу ее в десяти футах от этого места, я избавлюсь от каждого в твоей маленькой армии ботов и заменю их своими людьми, понял?       Чарльз открыл было рот, чтоб начать кричать, но прежде, чем он успел сделать хотя бы вдох, Эрик наклонился к нему со злобным блеском в глазах и прошипел:       — Как тебе это нравится, Ксавьер?

***

       — Предлагаю, лично я, триста пятьдесят баксов тому, кто продаст больше шампанского сегодня.       Все официанты уставились на Чарльза.       — Я вполне серьезно, — продолжил он и достал деньги из кармана. — Мне все равно, что вы сделаете, чтоб продать его, но я хочу бутылку шампанского на каждом столике. Триста пятьдесят долларов любому, кто продаст больше, и знаете что? Я куплю бутылку победителю.       Шампанское взрывалось каждые пять минут. Чарльз бегал снова и снова за Моэт на склад. К девяти они продали все "Вдова Клико". К концу вечера официанты спрашивали, можно ли сбегать в винный магазин, чтоб больше продать.       Когда вечер подошел к концу, они продали почти каждую бутылку шампанского в ресторане.       Рейвен отправилась домой с деньгами и бутылкой Кристалл. Эрик остался с четырьмя неоткрытыми ящиками мюскаде.

***

      Чарльз уже почти ушел, когда Эрик окликнул его.       — Это того стоило?       Чарльз ухмыльнулся и ответил:       — Триста пятьдесят долларов и бутылки шампанского, чтоб выиграть? Однозначно да.

***

      Чарльз остановился в пиццерии по пути домой, не только потому, что умирал с голоду, а еще потому, что знал, это разозлит Эрика. Он уже превкушал, как поставит коробку пиццы на столик в гостиной и будет наблюдать за бесящимся Эриком, мол, тебе нужно есть нормальную еду, неужели так сложно подождать час, пока я приготовлю что-то приличное, у тебя цинга будет.       Его руки были заняты коробкой от пиццы, когда он открыл дверь квартиры, и, ничего не видя, споткнулся, и вся пицца разлетелась. Это обувь Эрика. Блядская обувь Эрика в проходе. Для того, у кого такое большое самолюбие, странно быть таким неаккуратным. Обуви у него больше, чем рубашек, и она все время валялась на полу. Чарльз провел полжизни, спотыкаясь об обувь Эрика.       А сейчас Чарльз не только навернулся о гребанные ботинки Эрика, но и вся большая пепперони оказалась на полу. Он даже не съел и кусочка, его живот урчал, так что спасибо огромное, Эрик, теперь Чарльз проведет праздник, соскребая пиццу с ковра. Черт подери.       Телефон загудел. Сообщение от Эрика. Возвращайся.       Чарльз улыбнулся.

***

      Эрик на кухне. Перед ним на столе тарелка устриц вместе с двумя бокалами — мюскаде и шампанского.       — Садись, — сказал Эрик и отодвинул стул для Чарльза.       Ксавьер засмеялся и снял куртку.       — Ты не можешь об этом просто забыть? — спросил он, садясь. На другом конце стола Эрик покусывал губу, изучая Чарльза, который переоделся в слишком узкие джинсы и футболку.       — Пока ты не попробуешь, нет, — он толкнул тарелку с устрицами вперед.       Эрик оперся на локти, пока внимательно смотрел, как Чарльз поднял устрицу ко рту и отхлебнул живого моллюска. Адамово яблоко подскочило вверх и спустилось вниз в удовольствии, когда он проглотил и потом облизал пальцы в соленой жидкости. Губы Чарльза блестели от скользких устриц, и они, Эрик представил, на вкус, наверняка, как море.       — А теперь... — он пододвинул бокал мюскаде.       Чарльз сделал глоток и застонал:       — Ммм. Это вкусно.       Эрик улыбнулся и подал ему следующую.       На этот раз Чарльз вытащил устрицу языком и откинул голову, давая проскользнуть по горлу.       — Мммм, — снова простонал он, проглатывая. Никто не получает столько же удовольствия от кормления Чарльза. Эрик восхищен этим зрелищем.       Эрик придвинул фужер шампанского.       — Ты же знаешь, я не люблю шампанское, — Чарльз усмехнулся и взялся за следующую устрицу.       — Но тебе нравится мюскаде.       — Да. Ммм, — он снова отхлебнул еще со свежими устрицами на языке. — Хоть ты и поставил против шампанского. Если бы я не знал тебя лучше, я бы решил, что ты специально хочешь проиграть.       Эрик попытался прикинуться скромным.       — К чему бы это? Ты же знаешь, что случается, когда я проигрываю.       — Знаю. Снимай штаны.       Эрик пытался не улыбаться, вставая из-за стола. Он скинул обувь для кухни и снял белые брюки шефа, все время наблюдая за Чарльзом и устрицами.       — Носки и трусы тоже, — приказал Чарльз, и Эрик подчинился.       Эрик стоял возле стола, голый по пояс.       — Где ты хочешь? — спросил он.       Чарльз цокнул языком.       — Я не говорил, что ты можешь разговаривать, — он встал, подойдя к Эрику, остановился возле него и взял его член в руку. Леншерр дернулся от неожиданности, тем не менее, больше не двинулся.       — А теперь, если ты не заметил, — сказал Чарльз, — я бегал целый день, как угорелый, и очень голоден. Так что я собираюсь доесть свои устрицы, пока ты сам тут справляешься. А потом, когда я закончу, я собираюсь трахнуть тебя на двери холодильника. Звучит неплохо?       Эрик кивнул.       — Скажи: "Да, Чарльз".       — Да, Чарльз.       — Хорошо, — сказал он и отпустил член Эрика. Он сел за стол.       Устрицы безупречные: свежие и холодные, наверное, Эрик почистил их прямо перед его приходом. Они напомнили ему о бабушкином доме в Саутгемптоне, в котором проводил не раз лето или месяц с Эриком в Мэне. Он наслаждался ими, жадно отхлебывая их, давая жидкости стекать по подбородку, ловя ее пальцами и посасывая их. Все это время Леншерр наблюдал за ним, поглаживая себя.       Он покончил с едой и напитком одновременно.       — Стоп, — сказал он. — Убери руки.       Эрик поднял руки вверх, его член стоял, как у шлюхи, пойманной под одеялом.       Чарльз неторопливо подошел к шкафчику и достал оливковое масло.       — Ты действительно думал, что тебе сойдет с рук так разговаривать со мной, как ты разговаривал сегодня? — рявкнул он. — Думал, что можешь мне так указывать? Указывать моему персоналу? — Он расстегнул джинсы, доставая свой член и нанося масло.       — Нет, Чарльз, — сказал Эрик, прикладывая все усилия, чтоб не показать, как наслаждался этим.       — И ты снова наймешь Мойру.       — Да, Чарльз.       — Стань возле холодильника, в трех шагах от него. — Эрик стал на свое место. — Положи руки на него.       Чарльз стоял меньше, чем в сантиметре за ним, все еще трогая только себя.       — Разведи ноги для меня.       Эрик послушался.       И в этот момент Хэнк вошел.       — ГОСПОДИ ИИСУСЕ, ЧТО ЗА ХУЙНЯ? — заорал Хэнк.       Чарльз и Эрик отпрыгнули друг от друга, пытаясь вместе с тем прикрыться. Чарльз застегнул ширинку, а Эрик, поняв, что его одежда на другой половине комнаты, попытался оттянуть вниз край рубашки, но в итоге прикрывал промежность руками.       — Какого хера! — Хэнк все еще кричал. — Что? Блять, блять! Гребанный... Вы издеваетесь? Что за херня?       — Заткнись, Хэнк! Успокойся! — приказал Эрик. — Что ты здесь делаешь?       — Я забыл телефон! — кричал он и схватил его со своего стола. — Вы… Вы только что… О, блять. — Казалось, словно он метался между тем, чтобы закрыть глаза или выколоть себе их. Он показал на Чарльза. — Что, вы ебетесь, типа, из ненависти? О боже, вы насиловали его?       Чарльз закатил глаза.       — О, ради всего святого. Нет, ничего такого.       — Он мой муж! — добавил Эрик, все еще держа член в руках.       Хэнк выглядел так, как будто вот-вот свалится в обморок.       — Что? Ваш кто? Вы замужем?       — Мы замужем шесть лет, — сказал Чарльз, подавая Эрику его штаны.       — Идите нахер. Вы же шутите. — Они оба покачали головой. — Но... но почему вы так долго это скрывали?       — Не скрывали, мы просто не говорили, — сказал Эрик, когда уже оделся.       — Вы не носите кольца.       — Эрик говорит, что не может работать с кольцом, — объяснил Чарльз.       — Чарльз говорит, что это мешает флиртовать.       — Вот правда, — сказал Чарльз, — я получаю больше чаевых, когда без него.       Хэнк открыл рот.       — Но все, что вы делаете, это спорите, кричите и обещаете поотрезать все нахер друг другу... а потом идете домой и...       Чарльзу хотя бы хватило порядочности, чтоб покраснеть. Эрик глядел на него вызывающе. Даже гордо.       — Вы чокнутые. И стоите друг друга, — сказал Хэнк и вышел из кухни.       Эрик повернулся к Чарльзу и улыбнулся.       — С Днем Святого Валентина, — сказал он и поцеловал его в щеку. — Пошли домой.