Отпуская грехи.

Когда кто-то тёмен, пропитан яростью и гневом настолько, что тело становится горячим, как песок в пустыне, а сознание леденеет, как льды севера - тогда разум меняется. Растекается по венам холодом затаенный гнев, льется по ним черным потоком, и ничего, кроме тоски нет в злом сердце. Когда кто-то в отчаянии – разве есть способ спасти его, если он того не желает? Гавриил – архангел-трус, архангел-беглец – спасенным быть не хочет. Но когда задыхается Габриэль – дышать начинает Локи. И пусть Апокалипсис и дальше вершит свое празднество, пусть Смерть послушным рабом собирает жатву, пусть Небеса во главе с Архистратигом дерутся за каждый выдранный из цепких лап демонов клочок душ – Габриэль ведает – конец уже близок. И Локи внутри вторит ему волчьим воем – близок. *** Конечно, Локи любил то, что люди так отчаянно не ценили, над чем смеялись и что отдавали за бесценок - жизнь. Но разве можно ценить что-то превыше жизни собственной? Смешно - не он был хозяином этого разума, не он был хозяином сил архангела, от мощи которого родился. Локи был лишь маской, подобием чего-то большего, чем затаенные обиды и желания, предвзятая жесткость и злой смех. Локи был выдумкой. Локи был никем. Скоплением грязи и трусости, темной ярости и стука злого и жестокого сердца. И все-таки, думает Локи, он сильнее архангела-глупца, который создан из света и любви, её жаждущий и ею живущий. По крайней мере... Локи не ждал любви и никого не любил. *** И вот имена их начальников: Семъйяза, их начальник, Уракибарамеел, Акибеел, Тамиел, Рамуел, Данел, Езекеел, Саракуйял, Азаел, Батраал, Анани, Цакебе, Самсавеел, Сартаел, Турел, Иомъйяел, Аразъйял, Это управители двухсот ангелов, и другие все были с ними. И они взяли себе жен, и каждый выбрал для себя одну; и они начали входить к ним и смешиваться с ними, и научили их волшебству и заклятиям, и открыли им срезывания корней и деревьев. Они зачали и родили великих исполинов, рост которых был в три тысячи локтей. Они поели все приобретение людей, так что люди уже не могли прокармливать их. Тогда исполины обратились против самих людей, чтобы пожирать их. И они стали согрешать по отношению к птицам и зверям, и тому, что движется, и рыбам, и стали пожирать друг с другом их мясо и пить из него кровь. *** - Джабраил… Так они теперь зовут тебя? – смеется Азазель, поигрывая кристаллом-кулоном в длинных пальцах. – Тебе же ведомо, отныне ты принес им бесконечные войны. А тебе самому хоть бы хны, верно? Верно, думает Гавриил, хватаясь пальцами за рану на горле и вбиваясь спиной в темную стену пещеры, в которой узнает вековое пристанище некогда брата. Светлые длинные волосы его сосуда – юноши, которому едва исполнилось двадцать лет, - пропитываются кровью, стекающей на них меж зажимающих рану пальцев, и Габриэль отчаянно пытается понять – как же так? Где же силы? Где же величие сотен крыл, что подарил Отче? Здесь тьма еще тянется руками-щупальцами, здесь черные обглоданные пальцы ее пьют силы, здесь тысячи проклятий пропитали стены, ведь осыпались они веками. Сосуд Азазеля высок и темноволос, лицо смуглое и ровное, и черные зрачки, что вот-вот готовы загореться желтым светом ядовитой благодати – мертвы. - Тебе не хватает смелости добраться до Рафаэля, и ты воспользовался моей слабостью, только и всего. – прикрывает глаза архангел, заходясь хрипами из-за разрезанного горла. Габриэль бежал, бежал отчаянно и стыдливо, прятал суть за тысячей обманок, и тратил силы лишь на них, и стоило ожидать от него, столь ослабшего, попасться в ловушку Азаэля так просто. - Что же, Джабраил, добро пожаловать в мой дом. Отныне и твой. Азазель прячет в складки длиннополого одеяния кристалл с отобранной им благодатью архангела и смеется одними лишь ядовито-желтыми глазами, когда Джабраил сползает по темной, испещренной сигилами Еноха стене пещеры, в которую Азазеля тысячи лет назад заточил Рафаил. *** ... И Азазел научил людей делать мечи, и ножи, и щиты, и панцири, и научил их видеть, что было позади них, и научил их искусствам: запястьям, и предметам украшения, и употреблению белил и румян, и украшению бровей, и украшению драгоценнейших и превосходнейших камней, и всяких цветных материй и металлов земли. *** По ярким светлым пляжам Родоса ползут темные тени внезапно возникших из ниоткуда туч, темные капли первыми ударяются о мягкий песок и пропитывают сухую горячую землю, которой много лет неведомо почитание, лишь толпы туристов топчут ее пыльными подошвами обуви. Дождь пропитывает собой темнеющую почву, и Локи устало поджимает губы, медными глазами архангела Гавриила взирая на серый приземистый монастырь. Крупные камни, из которых сложены стены, пропитаны отзвуками прошлого, криками войн, пением молитв, пустыми речами нынешних туристов и холодом мертвого прошлого. Камень делится с рукой, коснувшейся стены, воспоминаниями, делится шепотом прошлых обид и льдом своего молчания. Когда якобы-брат-Гавриила, уснувшего в своем сознании, последний раз отзывался на молитвы людей? Небеса... Берут, лгут, чтут себя святыми по причине великой силы, а на деле не дают ничего. "Смиритесь и воздастся вам". Да конечно, как же... Локи отчаянно ненавидит все то, что связывает его светлую часть сущности с Небесами, а потому он злится, гневно поджимая тонкие губы сосуда архангела. Пусть огонь пожрет то, на что брату архангела, породившего его своим разумом, плевать. Пусть горит оно всё, а Локи Габриэль полюбуется. Локи щелкает пальцами, закрывая медные глаза. И по невысоким стенам серого монастыря, вопреки льющему с Небес дождю, растекается яркое пожирающее пламя. Оно взмывает в вышину, неистовым горячим жаром опаляя камень, жадно беснуется на фоне дождя, и Локи улыбается, с безучастным выражением лица наблюдая, как в панике кричат узревшие огонь люди, бросаются к арке-вратам. Десяток туристов и горстка служителей, они вопят на разных языках, а пламя лижет стены и тянется к ним, и люди жмутся друг к другу. Тихий смех вырывается изо рта Локи, и в следующий миг огонь загорается внутри арки, полностью отрезая пути к отступлению из Монастыря Архангела Михаила. *** ... Тогда взглянули Михаил, Гавриил, Суръйян и Уръйян с неба и увидели много крови, которая текла на земле, и всю неправду, которая совершалась на земле. И они сказали друг другу: "Голос вопля их достиг от опустошенной земли до врат неба. И ныне к вам, о святые неба, обращаются с мольбою души людей, говоря: испросите нам правду у Всевышнего". И они сказали своему Господу Царю: "Господь господей, Бог богов, Царь царей! Престол Твоей славы существует во все роды мира: Ты прославлен и восхвален! Ты все сотворил, и владычество над всем Тебе принадлежит: все пред Тобою обнаружено и открыто, и Ты видишь все, и ничто не могло сокрыться пред Тобою. Так посмотри же, что сделал Азазел, как он научил на земле всякому нечестию и открыл небесные тайны мира." *** Гавриил ломался не один год, знает Локи, прокручивая в памяти образы Азазеля, под пытками которого он и родился. *** Задыхаться под причиняющим ненависть речами, стискивая руками стальную цепь, Гавриилу было больно, как и дрожать обнаженным на подстилке из грязной ткани, потому как черные стены проклятой пещеры Азазеля выпивают силы, вытягивают веру и сжигают разум. А с ломанием воли некогда брат справляется прекрасно и сам. *** - Ты же не боишься боли, брат, чего же ты? - Азазель смеется тихо и едва слышно, сжимая в руке кожаный хлыст, которым люди стегают своих лошадей, и смотрит с безразличием на исполосованную спину светловолосого юноши, чье тело занял Габриэль, убегая от взора Небес. У Гавриила ползет по бокам алая кровь, а руки, скребущие камень пещеры короткими обломанными ногтями - дрожат от боли, но он не подчиняется приказам когда-то любимого младшего брата, сплевывая вязкую кровь из прокушенных губ. Он лишь закрывает глаза, смутным ощущением времени понимая, что с тех пор, как он попался на уловку Азазеля прошел уже месяц. А он все еще не нашел способа выбраться, даже соленое полутораметровой глубины озерцо, которое он отыскал в дальнем ходу пещеры не ведет никуда, просачиваясь наружу из грунтовых вод. Хлыст рассекает воздух со свистом, и Габриэль болезненно взвизгивает, когда рассекающим огнем боли он пробивает кожу спины насквозь. Следующие месяцы Габриэль медленно, но верно привыкает к постоянной боли. *** Локи не помнит себя, когда бледной узкой ладонью ведет по опаленным, черным теперь стенам монастыря, где даже сам камень пропитал едкий и смрадный запах горелой человеческой плоти. Мертвые тела, искореженные огнем, обожженные, черные и мерзко обуглившиеся, все это - почти ничего по сравнению с тем, что творили зачастую предки этих самых людей в прошлом, а потому судьба их волнует Локи в последнюю очередь. Он с безразличием смотрит, как серые тени Жнецов уводят в положенные измерения ошарашенные души погибших, и смеется, когда с одним из них отказывается идти маленькая девочка, все еще не верящая, что умерла. Жнец уходит ни с чем, ну надо же... "Одним призраком больше" - смеется сам себе Локи, скаля зубы в улыбке. Одного человека Жнецы утаскивают глубоко вниз, - разбогатевшего на подпольной рабской торговле мужчину, что в действительности надеялся отмолить грехи, (а на деле - купить себе прощение), "жертвуя" внушительные суммы на восстановление монастырей и соборов Церкви, не делая различий меж религиями - все ему было одно, - христианство, иудаизм, ислам, – все мешал в одном котле. Но не успел, иль Небеса были не столь лояльны?... Локи не знает, но сипло смеется над его невеселой судьбой. Какая, по сути, разница, в каком жить в Аду - в земном или нижнем, "настоящем", когда даже сам Локи не знает, какой можно было бы назвать истинным. А, нет же, вспоминает он, Ад настоящий - место скверное и тяжкое, там души воют от боли, от страданий, от мук, которые им причиняют черти. Но Ад земной, где души по крохотному кирпичику складывают себе пекло и разжигают в нем огонь из ненависти к себе и ярости - это место тоже может претендовать на звание Ада. А Небесам плевать на то, как страдают тела и сердца, по своей ли воле, по чужой ли - им нужны лишь могущественные источники их силы - души. Смешно, право. *** И сказал опять Господь Рафаилу: "Свяжи Азазела по рукам и ногам и положи его во мрак; сделай отверстие в пустыне, которая находится в Дудаеле, и опусти его туда. И положи на него грубый и острый камень, и покрой его мраком, чтобы он оставался там навсегда, и закрой ему лицо, чтобы он не смотрел на свет! И в великий день суда он будет брошен в геенну. И исцели землю, которую развратили ангелы, и возвести земле исцеление, что Я исцелю её и что не все сыны человеческие погибнут чрез тайну всего того, что сказали стражи и чему научили сыновей своих; и вся земля развратилась чрез научения делам Азазела: ему припиши все грехи"! *** <i>Скользкие пальцы, изгвазданные маркой кровью, толкаются в распахнутый от боли рот, когда по исцарапанным ребрам проезжается жесткая шерстная ткань, и в судорожном желании тепла Джабраил заворачивается в грубую ткань. Пальцы хочется откусить, например, или пнуть демона в живот. Но вместо этого Гавриил сжимает до боли веки, кутаясь в одеяло, и послушно ждет, пока демон наиграется с его ртом. Он усвоил, что его не будут бить - по крайней мере сильно - если он будет послушен желтоглазому падшему. На самом деле, больше всего ему сейчас хочется есть, еще сильнее пить, а потому, когда демон пропадает надолго, Гавриил начинает с равными долями загадывать исход - сдохнет он в этот раз или нет? И это смешно, что будучи заперт в этой пещере, он так быстро смирился с тем, что не сможет сбежать. Азазель никогда не утруждает себя тем, что сосуду архангела нужно бы вовремя получать пищу. Пресный хлеб и вода раз в четыре-пять визитов - это уже неплохо, потому что можно продержаться еще хоть сколько-то. Габриэль бы умер, если бы мог. Но демон по-прежнему приходит, и время кажется Гавриилу замкнутым кругом. Габриэль не помнит, сколько времени это уже продолжается, когда демон тянет за цепь, подтаскивая его к себе, усаживаясь на выступающий у стены камень. Архангел, наверное, ничтожно жалок, когда даже не противится его действиям. Габриэль в панике отталкивает от себя Азазеля тощими от постоянного голодания руками. Его выворачивает горькой желчью и небольшим количеством крови, что Гавриил сплевывает вместе с вязкой слюной на холодный камень - больше, в действительности, нечем. - Хватит... Оставь меня, прошу тебя... - еще одна привычка на инерции: шептать слова мольбы, закрывая руками голову, когда на него обрушивается град быстрых ударов кнутом. Азазель смеется почти без радости, останавливаясь на время: - Они тоже просили тебя остановиться, но ты разве слушал, старший брат? Следующие часы превращаются для Габриэля в изучение языков человечества, вырезаемых в надписях на его теле. И когда демон наконец заканчивает развлекаться, у архангела на груди и плечах, на бедрах и ягодицах, и даже на лице, а особенно - на спине, кровавыми росписями на старых шрамах от кнута начертаны все известные демону человеческие прозвища падших женщин, продающих свое тело. Азазель довольно похлопывает его по окровавленной спине, оттаскивая едва пребывающего в сознании архангела к его углу с грязными тряпками вместо постели и говорит, что Гавриилу на цепи самое место. И так продолжается изо дня в день из месяца в месяц, Гавриил полностью теряет ощущение времени, и отчаянно пытается не забыть, как выглядит солнце. *** И Гавриилу Бог сказал: "Иди к незаконным детям, и любодейцам, и к детям любодеяния и уничтожь детей любодеяния и детей стражей из среды людей; выведи их и выпусти, чтобы они сами погубили себя чрез избиения друг друга: ибо они не должны иметь долгой жизни. И все они будут просить тебя, но отцы их ничего не добьются для них, хотя они и надеются на вечную жизнь и на то, что каждый из них проживет пятьсот лет." *** Локи ненавидит палящее солнце Родоса, задыхаясь от жарких лучей, отчаянно прорывающихся даже сквозь облака, гневно вскричав, он призывает к острову северные ветра, и за каких-то пять минут над островом собираются тяжелые тучи, закрывая полог неба. Яростный ветер бьет по тысячелетиями не знавшим холода землям, кренит деревья и вырывает их с корнями. Ветер свищет, а Локи хохочет, взмахивая рукой, и вот он уже танцует в полузабытье под звуки его на полусгоревшем остове крыши монастыря. И ветер смешивается с невозможным в Греции снегом, белые колючие градины бьют по земле, ударяя в лица людям, они сваливаются с Небес насмешкой над законами природы, и вот уже градины, размером с горошины, становятся крупнее, опадая ледяными комками размером с апельсин. Локи смешно до безумия, когда лёд сковывает Родос, а благодать архангела внутри, весьма опустошенная, жалостливо трепещет, содрогаясь от несправедливости - так же нельзя, невинные же люди. Локи откровенно плевать, и ловко спрыгивая с крыши в белый колючий сугроб, он отпинывает ботинком отломившуюся от обугленного тела чью-то голову, и, брезгливо скривившись, переступает через прикрытый снегом, но еще тлеющий изнутри труп. *** У демона странная фантазия, темные мысли и ненависть к тому, кто убил его детей, и потому, он находит забавным, когда Габриэль в очередной раз просит его прекратить, говорит, что нефилимы были достойны уничтожения, видит Бог, Гавриил упрям до безумия, и он не согласен признать обратное. На самом деле, Гавриил просто боится признать, что он окончательно опустился. Достаточно того, что он уже добровольно умоляет его о еде, когда в одну из недель, не получает ничего, кроме воды. Той самой, которой Азазель заставил омыть себе пыльные после дороги ноги, и только после позволил выпить. Первые годы Габриэль, конечно, сопротивлялся этому "ритуалу", даже пытался напиться соленой воды из пересыхающего иногда озера. Ему не повезло - он выжил. После телу и сознанию стало плевать. В самом деле, Габриэлю уже все равно, потому что у него нет сил сопротивляться. Габриэль никогда себе не простит этого, но он все равно просит оставить его, или убить. Азазеля раздражают его просьбы. А потому, через пятнадцать минут Габриэль оглушительно воет, хватаясь за окровавленный рот, а по щекам без остановки текут слезы. Азазель заворачивает отрезанный язык Габриэля в тряпку и вытирает грязные руки о бывшие некогда светлыми длинные спутанные волосы архангела. *** Локи до того тошно, что даже развлечение его перестает радовать на третьем часу блуждания в облике рычащего огромного волка по замерзшему острову. Да, смотреть, как в панике вопят и бегут прочь люди, узрев издали громадное животное с оскаленной пастью - забавно, вгрызаться острыми зубами в человеческую плоть - тоже неплохо, но этого мало темной натуре языческого божества, чье сердце зло, а прошлое темно. Локи голоден, он в ненависти воет, запрокидывая косматую голову волка, и лающим смехом заходится, когда получает целую серию пуль от очнувшегося, наконец, отряда полицейских, что, кутаясь в легкие куртки, пытаются сохранить порядок в деревнях и на пляжах, заполненных туристами. В самом деле, холод чудесен, когда скрыться от него невозможно. А вкус человеческого мяса, о котором так кстати вспоминает Локи, бросившись со всего размаху на полицейских и терзая их глотки зубами - знаком еще с тех времен, когда самого языческого божества в сознании Гавриила и в помине не было. Шкура волка кровоточит, а зверь, вгрызаясь острыми зубами в раскуроченный живот еще живого полицейского, замирает. А после с удовольствием рычит человечьим голосом в лицо ему: - Голоден? *** Демон отказывается дать хоть какой-то пищи, а архангел не ел столь давно, что сил оставаться в сознании просто нет. Габриэль даже не осознает, когда Азазель подтаскивает его к себе, проваливаясь в черную темноту. Будит его неожиданно яркий запах вареного мяса и боль в правом бедре. Сил подняться и посмотреть, почему же нога так пульсирует - невозможно, равно как нет и возможности двигаться. Он не верит тому, что демон решил накормить его, а потому, когда Азазель садится подле тощего пленника - одни скелет да кожа, - и обнимает его, заставляя приподнять голову, Габриэль дергается, пытаясь отползти прочь, и ему кажется, что он сопротивляется, а на деле оказывается, что он лишь слабо скребет пальцами по ткани одежды демона. В рот вливается обжигающе горячий бульон, вместе со всем - с накипевшей пеной, и измолотым в почти пюре мясом, но Габриэль пьет жадно, потому как это - хоть что-то, но так и не находит в себе сил открыть глаз, пребывая на грани между сном и явью. Азазель почему-то отвратительно хохочет над ухом. Он засыпает снова, ощущая, как даже боль отходит на второй план. Проснувшись в одиночестве через несколько часов, он плачет от боли (хотя должен был давно привыкнуть), и с трудом ощупывает пульсирующее бедро. На ноге отчетливо не хватает внушительного куска мышцы, - ну, или того, что от них еще оставалось на фоне постоянного голода, - а под пальцами взрывается болью ожог. На этот раз его выворачивает снова: такого отвращения Габриэль не ощущал уже давно. Габриэль теряет зрение на шестой год, когда от голода и постоянной тьмы изможденное тело решает избавиться от ненужной обузы и радужки его белеют, а Азазель только смеется, размахивая факелом пред лицом Джабраила. В один из дней он решает, что слепому глаза ни к чему и вырезает их загнутым кинжалом, с упоением слушая хриплые вопли-рыдания старшего брата, что мечтает только о смерти. Но смерть смеется над ним, и демон не дает ему погибнуть – прижигая кровоточащие глазницы. В следующий год Габриэль лишается пальцев на стопах ног, а вместо рук у него остаются обрубленные культи. Габриэль проклинает тот день, когда согласился исполнить приказ Бога. *** Паника человека отвратительна - с неприязнью взрыкивает волк, вырывая из брюшины человека брызнувшую теплой кровью печень. Мягкая скользкая плоть ложится на язык волка желанным лакомством, и выдирая куски из печени, он ест ее неторопливо. И, глядя в темно-карие глаза умирающего мужчины, волк оседает рядом, и черты фигуры его плывут, и вот уже пред задыхающимся полицейским сидит вессель архангела Гавриила с окровавленным ртом. Локи склоняется к лицу мужчины, нечеловечески сильными руками разжимая ему челюсти, и, прижимаясь губами к распахнутым губам грека, вталкивает тому в рот куски его печени. - Голоден? - смеется ласково Локи, зажимая теряющему сознание полисмену рот рукой и заставляя проглотить печень. - Я вот тоже был голоден... Представляешь? Я был так голоден, а он не давал мне ничего...чщщ. Локи гладит узкой ладонью по лицу грека и сворачивает ему шею щелчком пальцев. Забавно... Локи действительно ненавидит то, что творит, и в то же время - отчаянно жаждет. *** Смерть так и не приходит к нему, так и не является желанным гостем, однако семь лет заканчиваются так же внезапно, как и начались, и к тому времени от весселя Габриэля остается лишь слепой и немой калека, отощавший до костей под кожей. Смерть не приходит, но приходит Азазель, и безжизненно услышав грохот его шагов, Гавриил лишь мысленно молится, чтобы тот наконец убил его. Он даже не вздрагивает, – нет сил, – когда желтоглазый демон обнимает его практически мертвое тело, заставляя запрокинуть голову. - А вот теперь ты заплатил за всех, что убил. За каждого из семи моих детей, Гавриил. Старший брат. И в приоткрытые сухие губы белым ослепляющим светом врывается благодать архангела. Габриэль покидает изувеченное тело сосуда сразу же, как только благодать дает силы расправить шесть сотен крыл, и не может сказать ни слова. Он не видит, как ухмыляется ему вслед изувеченный Тьмою брат, прозванный демоном отпущения грехов. Он добивает все еще живой вессель архангела – юношу, чьи волосы белы, как снег от седины, - перерезая ему горло. Азазель знает, что ему никогда не станут мстить, потому как расплата равноценна. *** И Енох пошёл и сказал Азазелу: "Ты не будешь иметь мира; тяжкий суд учинён над тобою, чтобы взять тебя, связать тебя, и облегчение, ходатайство и милосердие не будут долею для тебя за то насилие, которому ты научил, и за все дела хулы, насилия и греха, которые ты показал сынам человеческим". *** Джабраил улетает прочь, и от силы его крыльев на десятки километров вокруг выжигается почва, и на месте ее остается лишь сухая черная пустыня. И он еще не ведает, что вместе с вернувшейся к нему благодатью рождается могущественный языческий бог со злым черным сердцем, захватывая власть над сознанием архангела. Бог этот будет лгать и смеяться, упиваться человеческой кровью, и оборачиваться животными, дабы наесться людской плоти. Здравствуй, о, Локи, великий лжец.