Четыре минуты

      Под веками у Уоррена вспыхивает счетчик. Ярко-алые неумолимые цифры, призывающие торопиться. До отвращения похожее на кровь пятно, расплывчато дрожащее в правом верхнем углу поля зрения. И время на этом счетчике всегда шагает назад. От алых цифр не избавиться, пока Уоррен не сделает то, что они приказывают.       Пока в очередной раз не запятнает свои крылья в чужой крови.       Обратный отсчет сопровождает Уоррена почти непрерывно внутри клетки арены, откатываясь на исходное время с каждым новым соперником. Четыре минуты — Ангел уже давно знает осточертевшую ему цифру, помнит, не поглядывая. Четыре минуты на то, чтобы убить или быть убитым.       И, повинуясь подхлестывающим его секундам, Уоррен снова и снова убивает.       Когда в соседнюю тесную клетку, опустевшую после недавних боев, швыряют новичка, Ангел окидывает хрупкого синего чертенка снисходительным взглядом. Не воспринимает его ни как бойца, ни как угрозу, очень зря забывая взять в расчет скрывающееся в тонком синем теле бесконечное упорство. Новичок снова и снова бросается на решетки, словно не замечая хлестких ударов электричества, — и в конце концов Уоррен, не выдерживая нескончаемого электрического треска и постоянно повторяющихся приглушенных вскриков, сильно бьет по прутьям, тоже зарабатывая ожог и кое-как привлекая к себе внимание чертенка.       Новичка зовут Курт — и он оказывается удивительно доверчивым, привязываясь к Ангелу всего за считанные часы. Трогательно и нежно смотрит огромными оранжевыми глазами, жадно ловит каждое слово Уоррена — а Уоррен все чаще ловит себя на том, что начинает вполне искренне утешать хвостатого чудика, обещая ему, что все будет хорошо. Хотя сам толком не понимает, что — все, что — хорошо. Курт доверчиво и трогательно тянется к нему ладонями, пытаясь коснуться светлых перьев, то и дело забывая про решетки, и Уоррен снова и снова объясняет ему, словно рассеянному ребенку, что руки здесь лучше держать при себе.       Ангел не считает себя сентиментальным или впечатлительным. Но огромные глаза Курта, в которых Уоррен все чаще ловит немое обожание, заставляют дыхание взволнованно трепетать в горле. И постепенно Ангел все сильней ответно привязывается к ласковому синему чертику.       Уоррен часто приникает к решетке, невзирая на покрывающие ладони ожоги. Часами разговаривает с Куртом о чем придется, лишь бы говорить и слышать в ответ мягкий голос и дразняще царапающий слух немецкий акцент. Уоррен смотрит на трехпалые ладони, удивительным образом не вызывающие отвращения, на хрупкие запястья, утопающие в ярких манжетах, на тонкую шею, трогательную и беззащитную, — и снова и снова думает о том, что Курта нельзя выставлять биться на арену. Они не посмеют. Его там сломают в первые же секунды. Переломят, как сухую ветку, вот эту вот тонкую шею.       Уоррен снова и снова мечтательно думает о том, что, может быть, однажды ему выпадет время наедине с Куртом безо всех этих электрических решеток, так непреклонно разделяющих тела. Неважно даже, каким именно образом, безоглядно желает Ангел. Только бы получить наконец возможность свободно прикасаться к гладкой синей коже, не опасаясь жалящих ладони ожогов. Пусть всего на короткие несколько минут — за этот срок тоже можно успеть очень многое.       Курта смущает такое пристальное внимание со стороны Уоррена. И в то же время ему ужасно нравится тяжелый и теплый взгляд светлых глаз, цепкий и словно бы запоминающий до последней черточки. Курта приводят в восторг огромные крылья Ангела, даже несмотря на то, что в тесной клетушке тот не может полностью расправить их. И Змей уверен, что в свободном размахе они выглядят еще прекраснее. Еще пленительнее. И, конечно же, еще сильнее.       Курт не может не молиться каждый раз, когда Уоррена уводят сражаться на арену. Вагнер падает на колени и исступленно, отчаянно просит, чтобы ему было дозволено еще раз увидеть огромные белые крылья. Еще раз смущенно съежиться под тяжелым теплым взглядом, боясь поднять глаза и не суметь больше опустить их, намертво прикипев взглядом к лицу Уоррена.       Еще раз влюбленно промолчать о том, как Уоррен ему дорог.       Когда в один из таких вечеров приходят и за Змеем, Курт не успевает даже попытаться оказать сопротивление. Его снова запихивают в тот же наэлектризованный ящик, в котором привезли, куда-то тащат, долго держат скрюченным в тесной коробке и наконец вышвыривают на пол. Чтобы Курт смог увидеть.       Увидеть огромные белые крылья, наконец-то широко распахнутые, победно и триумфально.       Увидеть знакомые светлые глаза, в которых изумление медленно переплавляется в отчаяние.       Увидеть вокруг пронизанную зеленым электрическим светом клетку арены.       У Курта под веками вспыхивает счетчик.       Алые цифры отмеряют четыре минуты.