Осколки космоса

      Сквозь просветы между панелями жалюзи пробивались пыльные солнечные лучи, выглядящие слегка парадоксально на фоне стерильной чистоты больничной палаты. На тумбочке у изголовья кровати в причудливо изогнутой вазе умирали полевые цветы.       Я сидел в дальнем углу комнаты, скрючившись на детском стульчике, в ожидании, когда человек, к которому я пришел, проснется. Сложив ладони под голову и отвернувшись к стене, он тихо спал, и я не мог найти в себе смелости заглянуть ему в лицо.       У меня было много времени подумать о несправедливости.       Лежа на полу своей квартиры в окружении пустых бутылок, на протяжении месяца я сверлил взглядом потолок. Я никогда не расскажу ему, как много пил тогда. Он также не узнает, как в первую ночь Юквон рыдал, свернувшись клубком на паркете в студии, а я не мог сказать ни слова, чтобы его успокоить. Как мы лежали голова к голове, а Вселенная, к которой мы принадлежали, между тем стремительно расползалась по швам. Вокруг меня корчились пораженные ударной волной от взрыва Сверхновой в виде его болезни близкие ему люди, и я взваливал на себя непосильную ношу спасения их душ от страданий. И, подбирая каждому отдельные слова утешения, я осознавал, насколько огромной стала моя роль лидера. Но как бы ни хотел, я никогда не смогу склеить разбитый на осколки звезд космос, потому что он был в нем, а он остается тем, кого я не в силах спасти.       Кён глубоко вздохнул и потянулся, скидывая с себя одеяло.       — Привет, — в один шаг я сократил разделявшее нас расстояние, усаживаясь на кровать напротив него.       — Есть жвачка? — он протер маленькими кулачками заспанные глаза.       Мои руки заметались по одежде, проверяя карманы. Я протянул ему несколько найденных пачек на выбор. Он в свою очередь аккуратным движением вынул одну пластинку мятной, развернул фантик и сунул ее в рот.       — Зачем это?       — Вдруг ты захочешь со мной целоваться.       С минуту я соображал над сказанным, а после громко рассмеялся, чувствуя, как тревога растворяется в воздухе.       Он весело улыбнулся в ответ, натягивая шапочку почти на глаза. Я сразу понял: он стесняется своих ломких и редких после химиотерапии волос. Тот факт, что он все еще думает о том, как выглядит передо мной, заставлял отпустить ненадолго мысли о болезни и поверить в то, что он, несмотря на сложную ситуацию, в которой оказался, продолжает оставаться собой. Если бы я хорошенько пригляделся тогда, я бы даже заметил наспех нарисованные стрелки. Я обнаружил их уже много позже, лежа в кровати, рассматривая фотографии на телефоне, которые мы сделали перед самым моим уходом.       — Как прошел твой день? — спросил я, разваливаясь на кровати у него в ногах.       — Рассказать, как меня стошнило завтраком? Или как эта мымра не отпустила меня погулять во дворе?       — Эта мымра — твой лечащий врач, — я уже собрался толкнуть его в плечо, но раздумал и опустил руку на одеяло, из-под которого торчали пальцы его ног, — и ты должен слушать, что она говорит.       — Унылое дело, — прокомментировал он, откидываясь на подушку и утыкаясь в телефон — обиделся.       В этом и заключалась несправедливость: Кён — маленький девятнадцатилетний мальчик с совершенно негодными легкими, который едва может обходиться без кислородного баллона.       — Кённи, — я похлопал его по бедру.       — Что? — наигранное недовольство на опухшем от стероидов лице — капризный больной ребенок.       — Если ты отложишь свою игрушку и поговоришь со мной, думаю, я смогу уговорить врача разрешить нам выйти на улицу, — раньше уговоры всегда были его прерогативой.       — Будет лучше, если ты уберешь свою руку с моего бедра: у меня там синяки от уколов.       — Прости, — я неловко обхватил себя за плечи. — Но ты ведь уберешь телефон?       — Нет, потому что это бесполезно.       — Убери его, — потребовал я, стараясь подавить нотки раздражения в голосе.       Парень со вздохом положил игрушку на тумбочку и поднял на меня взгляд.       — Ты злишься, — даже не вопрос, а констатация факта.       — Конечно, злюсь. Я хочу провести с тобой время, которого у нас и так не очень много, а ты отвлекаешься на ерунду.       Он нахмурился:       — Не понимаю, почему каждую нашу встречу ты пытаешься превратить в сцену мелодраматического сериала. Это всего лишь рак, Чихо.       «Всего лишь рак» — таковым было его отношение, и я не знал, действительно ли он не понимает всей серьезности своей болезни или ему просто доставляет удовольствие выводить меня из себя.       Подавив в себе желание отвечать на выпад, я потянулся за своей сумкой на полу.       — Зачем ты притащил гитару? — он кивнул в угол комнаты, где кучей были свалены мои вещи.       — Думал, ты захочешь…       — Ты действительно умеешь играть что-то, кроме ямайского регги? Поразительно!       Космос медленно выскальзывал из моих пальцев: чем больше времени Кён проводил в больнице, тем сильнее начинал закрываться от меня, а шанс потерять его стремительно увеличивался. В конце концов, мысли остаются нашими самыми главными врагами, а времени на самокопание у него немного больше, чем у любого другого человека.       И пока я старательно пытался придумать, как напомнить Кёну об обещаниях, которые мы дали друг другу, еще будучи трейни, он уже успел слезть с кровати и запустить свои тонкие ручки ко мне в сумку.       Кён оторвал пленку от стаканчика с йогуртом, который нашел внутри.       — Я ужасно скучаю по жареному мясу.       — Мы можем съездить к морю, когда тебя выпишут, устроить что-то вроде пикника. Думаю, парни будут рады, — говорить ободряющие слова стало уже моей привычкой.       — Не думаю, что я смогу вынести такую поездку, — он облизал пластмассовую ложечку, — и не хочу, чтобы вы возились со мной там, как с ребенком.       — Мне кажется, ты путаешь блоков с кем-то другим, — я улыбнулся и сел на пол напротив него, — с кем-то ответственным и внимательным.       — Просто даже ты один слишком обременяешь своей дурацкой заботой.       Я заставлял его чувствовать себя уязвленным — вот откуда такая ненависть ко мне. В какой-то мере он оказался бы прав, если бы сказал, что я прихожу сюда, чтобы избавиться от чувства вины. Мой эгоизм по большей части заключался в том, что, устав помогать другим, я, как раньше, бегу к нему в надежде получить такую же поддержку, забывая, однако, насколько тяжело ему самому.       — Я забочусь о тебе, потому что люблю тебя…       — Не начинай, пожалуйста. Я устал оттого, что все вокруг мне это говорят. Складывается ощущение, что вы полюбили меня только тогда, когда я заболел, и то сделали это напрасно. Как будто единственное, что случилось со мной в жизни — мой рак, — Кён попытался подняться на ноги, но запутался в трубке кислородного аппарата и повалился на пол. Он засмеялся и закашлялся одновременно, что при других обстоятельствах выглядело бы даже забавно, потом уткнулся лицом мне в колени и заплакал, а мои пальцы зарылись в его темные волосы.       В конце концов, в тот день нам удалось много о чем поговорить.       За все оставшееся время, пока мы были вместе, я даже успел позабыть, что он болен, но реальность напомнила о себе, когда он попросил меня лечь рядом с ним.       — Я задыхаюсь, — прошептал он тяжело.       — Что такое? — запаниковал я, принимая сидячее положение.       — Ты своим слоновьим весом пережал мне канюлю, — он вымученно улыбнулся, а я поспешил исправить результат своей невнимательности.       Мы лежали под тонким больничным одеялом, а его пальцы теребили мою футболку.       — Я очень скучаю по Югу, — произнес он, не поднимая глаз, — это немного странно: мы же постоянно ругаемся.       — Он переживает за тебя.       — Неужели?       — Все переживают, — я покрепче прижал его заметно исхудавшее тело к своему.       — Ты знаешь, что от осознания этого мне совсем не легче?       Он улыбался.       И если наша общая с ним жизнь рушится, как карточный домик, а я не в силах подарить ему ощущение защищенности, то я должен хотя бы научиться вызывать улыбку на его лице.       Я ушел от него, когда начало светать: при ночном обходе дежурный врач выставил меня за дверь. Совершенно разбитый и усталый, я шел по мокрым от дождя улицам Сеула в общежитие, чтобы немного поспать, а утром вернуться в больницу и забрать Кёна домой.       Сегодня я спас его, но что будет завтра? Еще одна ночь в этом месте в одиночестве, и мне его уже не вернуть.