Правда со вкусом горького шоколада

Мирон зашёл в свою квартиру и, даже не разуваясь, пробежал в кухню. Оказавшись на месте, налил трясущимися руками воду. Волнистая венка у его правого виска ощутимо пульсировала. — Привет. — знакомый голос с бархатной низостью заставил мужчину отшатнуться, как ужаленного и съехать по стенке вниз. Стакан громко упал на пол и разбился. Представшая картина заставила Мирона тяжело дышать и буквально морально сгорать и плавиться заживо. Но он всё равно не мог отвезти взгляда. Перед ним на подоконнике сидел Ваня. Он широко и добро улыбался, явно пребывая в отличном настроении. На нём были широкие шорты и не по погоде чёрная футболка. Евстигнеев скорчил рожу и надел на себя зелёную шапку с какой-то смешной мордой сверху. Потянул за завязки, склоняя голову на бок, высовывая язык, и засмеялся. Янович потерянно закрыл глаза и тихо прошептал: — Ты не хочешь надеть свою такую же красную? — Ты не хочешь надеть свою такую же красную? — эхом повторил Ванин голос, а Мирон закрыл лицо руками и громко застонал от разрывающих его эмоций. — Ты в ней чертовски забавный, — продолжал Фёдоров. Спустя секунду фраза повторилась. — Мне нравится… — проговорил мужчина и слегка улыбнулся, когда только что сказанные им слова произнёс нежный голос фотографа. Какое-то время Мирон продолжал умиротворённо смотреть на Ваню и улыбаться, но потом его резко прошиб холодный пот, а вязкий ужас увесисто надавил изнутри, мешая сдвинуться с места. Пересиливая себя, артист всё же поднялся на ноги и пошёл в гостиную. — Я так скучал, — протянул фотограф, сидящий в кожаном кресле. — На стенку лез. Ведь когда тебя нет рядом, мне так грустно, — следом зашептал Фёдоров, чувствуя, как его ноги занемели, а страх опять подкатил к животу. — Лез на стенку, ведь… — Мирон закрыл руками уши и громко закричал, не в силах с этим справиться. Мужчина быстро прошёл в свою комнату и грузно лёг на кровать, пытаясь собраться с мыслями. Но, видимо, мысли этого делать совершенно не хотели, и теперь сильнейший жар настиг тело Фёдорова. Он вновь закрыл руками лицо. — Это всё не правда, не правда, — пытался успокоить сам себя мужчина. Наконец артисту это удалось — паническая атака постепенно отступила, а потом прошла вовсе, и Мирон блаженно расслабился. Он долго лежал, уставившись в потолок, а потом даже позволил себе слегка задремать и сонно перевернулся на бок. Но воспаленный разум сработал раньше, чем инстинкт к бегству. Напротив Яновича лежал обнажённый Ваня и тяжело дышал, прерываясь на судорожную улыбку. Тяжело сглатывая, он произнёс: — Я люблю тебя. В глазах мужчины толпится разъедающая влага. Сука, ведь он помнит абсолютно всё: то, как сейчас Ваня должен взять его за руку, то, что Мирон погладит его по голове, то, что тихо ответит на признание. То, что это больше никогда не повторится. Фёдоров медленно поднялся на ноги, осознавая, что ему больше не страшно. Он моргнул два раза и теперь увидел Евстигнеева уже сидящим на кровати. На нём был красный пижамный комбинезон, который обычно носили любители аниме. Ваня сидел, скрестив ноги, а спустя секунду напялил сверху тёплый капюшон. — Спасибо за подгончик, — улыбнулся Ваня, а затем протянул руку навстречу, приглашающе раскрыв ладонь. Фёдоров не мог не улыбнуться. — Иди сюда, — слово в слово с фотографом произнёс рэпер. А дальше происходит то, что Мирон проходит уже по изученной схеме: Ваня появляется буквально везде, где только ступала его нога раньше. Фёдоров слышит фразы, смех, призывающие к себе жесты, нежные прозвища и колкие шутки. Всё это валит на него огромной волной, которую невозможно остановить. И сколько не кричи, сколько не закрывай уши руками, это не уйдёт. Потому что это всё происходит лишь в твоей голове. Только ты виноват в том, что так хорошо запомнил абсолютно все слова и привычки Вани. — Хэй, подвинься, широкий, — весело выдал фотограф, примостившись на мягком ковре, на полу. — И сигареты подай. — потом Евстигнеев выжидающе посмотрел на Мирона, а затем громко рассмеялся, произнося: — Бездетность от сигарет?! Серьёзно?! Мирон, я бы сказал тебе, насколько не в тему твоё предупреждение, но… — Боюсь, что ты сам знаешь, — обречённо закончил фразу Фёдоров. Ёбанные воспоминания. Ёбанная гибкость психики. В каком месте, в каком углу квартиры можно спрятаться от них?! Мужчина задумался. Шкаф? Внутри шкафа? Боже, как это абсурдно! — Хочу тату. Вот здесь хочу. — стоящий напротив Мирона фотограф, деловито провёл рукой по шее. — Это плагиат, тебе… Н-не кажется? — пытаясь побороть трясущиеся губы, всё же произнёс вслух Мирон. — Плагиат, милый?! Щас! Хэштег 1710, братец! — произнёс в ответ Ваня и засмеялся. Выдохнув, Мирон закрыл глаза. Это казалось единственным выходом. Потом, неуверенно подойдя к окну, Фёдоров открыл то нараспашку, вдыхая утренний воздух, пытаясь собраться. Так сильно и надолго его ещё не крыло. — Бля, ну я и в говнище, — заплетающимся языком произнёс Ваня, который, покачиваясь, стоял возле окна. — В, в, в, — тихо произнёс мужчина. — Ленинград! — заорал в открытое окно пьяный фотограф, поднимая над головой бутылку водки. — Спб, — продолжил Мирон. — Точка ру! — снова оглушительно закричал Евстигнеев, отчего у него на шее стали отчётливо видны выступившие вены, а после засмеялся. Не успел рэпер даже попытаться взять себя в руки, как Ванино лицо оказалось слишком близко. Чёрт! Почему это так натурально?! Почему Мирону кажется, что Ваня сейчас возьмёт и поцелует его?! Но на него в один момент с грохотом рушилась реальность, ведь единственное, в чём подводят детальные воспоминания, это тактильные ощущения, которых не получишь. Никак. И это больно. Это потрошит и выворачивает душу. Какая там мысль проскакивала у мужчины? Шкаф? Почему бы и нет… Артист, твёрдо желая исполнить своё весьма сомнительное намерение, подошёл к мебели и резко дёрнул дверцу. Но тут же отстранился как от огня. На него словно вылили кипяток, ошпаривая до ожогов третьей степени. — Господи… — там было всё. Все фотографии, на которых присутствовал Ваня, все совместные фотографии, игрушки, вещи, эскизы, даже телефон и компьютер. Как Фёдоров мог забыть то, что в порыве панической атаки, когда она настигла его в первый раз, Мирон упрятал сюда абсолютно всё, что могло напоминать о фотографе?! Как, спрашивается, он мог?! Всё это теперь лежало на полу. Мирон подорвался и рванул в ванную, начиная судорожно умываться холодной водой. Когда он поднял голову, то земля ушла у него из-под ног. Ведь представшее было намного страшней того, что всё это время происходило с Яновичем. Зеркало. Занавешенное чёрным полотном зеркало, которое выглядело более, чем жутко. Нет, страшным казалось не чёрное покрывало, которое скрывает отражение. Страшным было обстоятельство, которое на это вынудило. За своими паническими атаками Мирон совсем забыл про то, что все зеркала в их квартире были плотно занавешены. Нет, не так. Отныне только в его квартире. *** — Вы не принимали таблетки, которые я вам прописал, верно? — психиатр тяжело вздохнул и разочарованно посмотрел на Мирона. Тот в ответ отрицательно покачал головой. — А почему, скажите мне? Вы хотите, чтобы ситуация повторилась, и в следующий раз вас определили прямиком в обезьянник? — вспылил доктор. Да уж. Много людей Фёдоров потревожил в тот день, ведь он, выйдя на оживлённую улицу, прекратил движение машин, начиная останавливать каждого прохожего, со словами: — Извините, вы не видели такого красивого, высокого парня? У него ещё татуировки на пальцах. Я должен найти его, понимаете?! — истерично и страшно кричал Мирон. Он просто не хотел верить в то, что Вани больше нет. В голове помутилось, и он пытался любым способом доказать себе и другим обратное. Мирон так отчаялся, что принялся за этот необдуманный поступок. Ведь он должен был обязательно найти Евстигнеева. Люди обходили его, осуждающе осматривая. Фёдоров отчаянно и быстро хватал кого попало за локти, руки, сумки, только бы они помогли отыскать фотографа. Дали бы малейшую зацепку, надежду, ведь Евстигнеев не мог… Он ходит по этой улице двести раз на дню, хоть кто-нибудь из местных должен был его увидеть. Но поток неумолимо шёл вперёд, Фёдорова почти раздавливала толпа оживлённой городской улицы. — Дайте пройти, мужчина! Что вы встали прямо по середине?! — это были единственные слова, которые в тот день услышал Мирон. И ни слога о пропавшем Ване. — Понимаете, доктор, я не могу принять таблетки. Ведь это для меня единственный способ видеть Его, — выйдя наконец из транса болезненных воспоминаний, произнёс Фёдоров. Доктор помолчал, мутно того оглядев. — Если не хотите их пить, тогда просто переезжайте из вашей квартиры. Судя по рассказам, именно обстановка, в которой вы находитесь даёт такое влияние. — Я не могу, — опять произнёс рэпер. — Почему? — по тону было слышно, что доктор смягчился. — Просто мне кажется, что он всё ещё там. И я его брошу, если уеду. — артист не решался поднимать глаза на мужчину. — Это обычное состояние, поверьте мне. Просто поймите: у вас очень неустойчивая психика, Мирон. И если вы будете сопротивляться, всё может перерасти в ужасающий диагноз. Просто в ужасающий, друг мой. — эти слова прозвучали весьма внушительно. Некоторое время помолчав, Фёдоров кивнул: — Пишите рецепты. *** Мирон хмуро сидел у себя на кухне, нехотя принимая незваных гостей. Они стараются выглядеть так, будто действительно зашли навестить старого друга. Но Мирон-то знает, о чём они хотят с ним поговорить. — Мирон, милый, не подашь нам ложки? — произнесла мама Евстигнеева. Мужчина, не говоря ни слова, встал и шумно раскрыл ящик со столовыми приборами. Но он как всегда был окутан пеленой своих мыслей и переживаний, а потому забыл подать чайную ложку Ваниному отцу. — Мирон, я возьму? — мужчина указал на ложку в руках у Фёдорова, которую тот зачем-то взял, хотя даже не пил чай. — Нет, извините. Ею всегда пользовался Ваня. — «Нет, извините»?! Янович, ты что, совсем ёбу дал?! Это же его родители! Люди, благодаря которым Ваня вообще появился на свет! Родители фотографа беспокойно переглянулись. Женщина тяжело вздохнула. — Извините меня ещё раз, я просто сам не свой. Держите, конечно, — присёк сам себя Фёдоров, отдавая столовый прибор. Отец Вани взял ложку в руки, но тут же положил её обратно на блюдце. Он многообещающе кашлянул. — Именно о Ване мы бы и хотели с тобой поговорить, — сказал он. — Его нашли?! — вмиг оживился Мирон. Женщина опустила грустный взгляд в пол. — Нет. И нам кажется, что ты сам должен понять… — Мы не оттуда начали наш разговор, Игорь, — беспокойно перебила она. Артист смотрел на них, постепенно меняясь в лице. — Ведь он погиб, Мирон. Уже как три месяца. Нужно попытаться смириться с этим и двигаться дальше, ведь жизнь продолжается, — быстро произнесла мама Вани, желая достучаться до Фёдорова. — Но ведь вы же его родители, — спустя паузу потерянно произнёс Мирон. — Почему вы не верите в то, что он мог выжить?! — Фёдоров поднял глаза на пару. Их уставший вид говорил сам за себя. — Я найду Его, я докажу всем, что он жив. В тот день отчаявшийся Мирон и вышел на улицу, принимаясь опрашивать каждого встречного на оживлённом переулке. *** — А родители серьёзно не поверили в то, что я могу выжить? — спросил сидящий за столом Евстигнеев, разворачивая конфету. — Они были очень подавленны, Вань. Не бери в голову, ладно? — ответил Фёдоров, нежно взяв фотографа за руку. Тот кивнул и облизал ложку. Ту самую ложку. Мирон улыбнулся. — Как он? — спросил строгий голос, переводя взгляд на стекло. — Сегодня хуже. — после фразы последовал тяжёлый вздох доктора. — Что ему сегодня давали? — Трифтазин, — деловым тоном ответила мед.сестра. — И без изменений? — Без, — качнула головой девушка. — Тогда с сегодняшнего вечера начинаем курс галоперидола. Я сам проведу процедуру, — дал распоряжение врач. — Будет сделано, — ответила боевая мед.сестра и принялась чиркать что-то в листе: — Больной Фёдоров Мирон Янович — курс галоперидола, так, — пробубнила она себе под нос, дабы ничего не забыть, а затем ушла к другим пациентам. Доктор с большой тревогой посмотрел на Мирона, сидящего в палате за белым столом, счастливо улыбающегося куда-то в пустоту.