Не падать. Не падать. Улыбайся, держи Пруссию за руку и не падай.
Польша, спотыкаясь, шел по длинной ковровой дорожке к алтарю. Священник, которого они пригласили, смотрел на это действо с недоверием и, кажется, еле сдерживался, чтобы не засмеяться. Белое свадебное платье, до неприличия короткое, стесняло абсолютно все движения, как кокон, а туфли на высоком каблуке отказывались держать Феликса. Гилберт же терпеливо поддерживал будущую женушку, когда та опасно кренилась куда-то вбок.Flashback
— Какая у вас мужественная девушка, — хихикнула консультантка, взглянув на Польшу. Едва удержавшись от нездорового смеха, Гилберт согласно кивнул. Консультантка придирчиво осмотрела фигуру Феликса, остановив взгляд где-то в районе груди. Цокнула языком, хвастливо взглянула на себя в зеркало и принесла кучу различных платьев, разной длины и цвета. После примерки выяснилось одно немаловажное обстоятельство: почти каждое платье было сделано для девушек с размером груди как у Украины и попросту сваливалось с Польши. Консультантка тоже это заметила и снова гордо взглянула в зеркало. Пруссия рыдал от беззвучного смеха, время от времени напуская на себя серьезный вид, чтобы не сочли за идиота. Лукашевич шипел и ругался. — Знаете, — замялась девушка, — Есть небольшая проблемка, — ее взгляд выразительно уперся в грудную клетку Польши, — У вас довольно необычная девушка… — Знаете, — не выдержал Феликс, — Есть проблемка побольше: я не девушка! Консультантка потеряла дар речи, а Гилберт в голос расхохотался, настолько это выглядело нелепо: разгневанный красный Польша и совершенно белая, в цвет платьев, девчонка-консультант. В итоге свадебное платье решили шить сами, дабы не пугать людей в других салонах.***
Польша шел по белому ковру, отчаянно краснея. Волосы, которые зачем-то, по прихоти Гилберта, завили, аккуратными кудряшками падали на лицо, мешаясь. Дурацкая диадема постоянно съезжала на лоб, и приходилось ее поправлять, от чего Феликса шатало, а каблуки угрожали подломиться. Из-за короткого платья Лукашевич чувствовал чужие взгляды, прожигающие его — кто-то с вожделением, как Франция, а кто-то со сдерживаемым смехом, как Германия. — Зачем ты сказал сшить настолько короткое платье? — возмущенно прошипел поляк, одергивая подол. — Меня все устраивает, — усмехнулся Пруссия, подхватывая начавшего падать Феликса, — Пять метров осталось, держись. Чертовы пять метров показались настоящим адом, туфли постоянно цеплялись за все, за что только могли и один раз все же подвели своего хозяина: Польша рухнул на руки Гилберта, не очень красиво выразившись. Кто-то засмеялся и был удостоен самого злобного взгляда красных глаз, на который Байльшмидт только был способен. Священник, кажется, успел заснуть, Гилберт заботливо помахал рукой перед его носом. Реакция почтенного старца была отменной, а главное, быстрой — священник больно укусил руку Пруссии и только потом соизволил открыть глаза. Байльшмидт удивленно посмотрел на укушенное запястье, в то время как святой отец вытер платочком рот и прокашлялся. — Сегодня самый памятный день для двух влюбленных сердец, — монотонно начал он, под свадебный марш с легкой ноткой Rammsteinʼа. Польша, обретя равновесие и отцепившись от Гилберта, поначалу вслушивался, но потом понял, что это бесполезно и, прислонившись к нему, начал медленно засыпать. Просыпаться сегодняшним утром Феликсу было особенно тяжко — всю ночь не давали спать жуткие орудия пыток, в быту именуемые как «бигуди». Глаза закрывались сами собой. — Согласны ли вы, Гилберт Байльшмидт, взять в жены Феликса Лукашевича? — Согласен, — сдержав зевок, ответил Пруссия и незаметно толкнул Польшу в бок: просыпайся. — Согласны ли вы… — Согласен, типа, — усмехнулся Феликс, не дав священнику закончить. Святой отец кивнул и достал из кармана коробочку с кольцами — металлически серым и ярко-золотым. Последнее сверкало под лучами солнца, редко пробивающимися через пелену облаков. «Вашей жене очень идет это платье» — кашлянув, заметил старец. Польша покраснел еще больше, уже от гнева, он собирался высказать ни в чем не повинному священнику все, что о нем думает, но внезапно Гилберт взял его руку в свою и осторожно надел серое колечко, протягивая ладонь в ответ. — Целуй меня, типа, — произнес Лукашевич, положив руки Пруссии на плечи. — А ты не грохнешься? — с опаской спросил тот, кивнув на туфельки. Польшу шатало, как березку на ветру. — Целуй уже, — недовольно проворчал Феликс.***
— А теперь идем кидать букет, — довольно улыбнулся Гилберт, подхватывая женушку на руки. Польша уже забыл об этом красивом венике у него в руках, но теперь не преминул стукнуть им наглого Байльшмидта. И хотя так передвигаться было гораздо приятнее, Феликс состроил обиженную мордочку и скрестил руки на груди. Страны, приглашенные на свадьбу, собрались в кучку и приготовились, тихо выясняя, у кого лучше сборная по волейболу. Тем временем, свыкнувшись со своим положением, Лукашевич расслабился и обвил шею Пруссии руками, счастливо улыбаясь. — Ты чего такой тяжелый? — тихо возмутился Байльшмидт. Польша только фыркнул и заерзал: отпусти тогда. Но, когда лапки поляка коснулись земли, мир снова зашатался, и Феликс уже пожалел, что попросил его отпустить. Тем не менее, кидать букет нужно было обязательно, а главное — метко. Лукашевич медленно развернулся и размахнулся, желая запустить этот веник, состоящий из красных маков, куда-нибудь подальше. Букет полетел в одну сторону, отчаянно размахивая ленточками, а Польша — в другую. Такого резкого рывка туфельки просто не выдержали и повалили своего хозяина на ковровую дорожку. Гилберт, засмотревшись на полет макового веника, не сразу заметил исчезновение собственной женушки, а когда заметил, та уже сидела на земле и ругалась, сквозь слезы — подвернула ногу. Маковый веник пролетел мимо толпы ловивших его стран и приземлился, на полной скорости, в лицо Японии. Такого поворота Кику никак не ожидал, но букет поймал. Рядом стоявший Феличиано чмокнул японца в щеку, тот улыбнулся, зная, что скоро ему сделают предложение. А он скажет «да» и, конечно же, позовет на свадьбу Польшу. Несомненно.***
Гости уже пили и веселились, расположившись за столиками около небольшого, но глубокого бассейна. К нему, снова взяв любимого на руки, направлялся Пруссия. «Куда типа?» — занервничал Феликс, заметив это подобие водоема и свое стремительное приближение к нему. На всякий случай поляк покрепче вцепился в Гилберта, но это не помогло — с оглушительным всплеском и визгом Лукашевич полетел в прохладную воду, подняв тучу брызг. Пруссия довольно рассмеялся и отбежал поближе, чтобы посмотреть на фееричную картину: от неожиданности поляк совершенно забыл про лестницу и пытался выбраться, подтянувшись на руках. Мокрое тяжелое платье не давало этого сделать, утягивало обратно. Волосы намокли, превратив красивую прическу в нечто, больше похожее на швабру. Словом — выглядел Феликс жалко и грозно одновременно. Вылезти из бассейна, даже погнаться за Байльшмидтом, с проклятиями и стекающей с платья водой у Польши получилось. Но легкое дуновение ветра превратило грозную жену в мокрую курицу. Гилберт откровенно ржал, обнимая замерзшего Феликса, который нагло забрался на его колени, испортив дорогой костюм своей мокрой задницей. — Ненавижу тебя! — прошипел Лукашевич. — И я ненавижу! — отозвался Пруссия, впиваясь в холодные губы поляка, изо всех сил сжимая его талию. — Я типа передумал, — хихикнул Феликс, поудобнее устраиваясь на коленях Байльшмидта, — Люблю. — Ке-се-се-се…***
Гости веселились, кажется, на полную, и совсем случайно опрокинули огромный свадебный торт. Он разорвался, как огромная бомба из крема, запачкав всех своими «осколками». Венециано слизнул кремовую каплю с носа Японии и довольно улыбнулся: «вкусно». Кику покраснел, отворачиваясь, пряча пылающие щеки в ладонях. — Тотально пьяные, — хмыкнул Польша, глядя на эту картину, — Теперь мы все без сладкого. — Самое сладкое — это ты, — прошептал Гилберт, обжигая дыханием ушко Лукашевича. От легкого прикосновения зубов к мочке у поляка по телу пробежали мурашки. — Сбежим? — предложил он, указывая на машину, ожидающую их. — Только быстро, — согласился Пруссия, — А то поймают.