Чернота. Впереди, по бокам, сзади, сверху, подо мной. Она везде. И даже во мне. Закралась глубоко в мою сущность, терзая, разъедая, выедая. Она раздирает меня на части своими цепкими ледяными пальцами. И чем она ближе, чем она глубже, тем сильнее я ощущаю слой льда на своей одежде, тем гуще становится выдыхаемый мной пар.
Судорожный выдох, словно бы в живот ударили коленом, выбивая весь воздух из легких, с характерным хрипом и едва слышным бульканьем. Выдох резко переходит в кашель. Тьма внутри меня словно бы пытается вырваться из моего нутра вместе с воздухом и кровью. Ее не остановить, точно так же, как и не остановить этот приступ, тревожащий этим громким звуком эту звенящую тишину. Звон никуда не уходит. Он часть этой тишины, тишины, которая останется собой же, сколько бы шума я не наводил.
Приступ кончается так же внезапно, как и начался. И, наконец, я могу осторожно вдохнуть, предельно аккуратно, стараясь не потревожить воспаленное горло и легкие. Но вместо ожидаемого спокойствия приходит слепая ярость. Из угла в угол, три на три метра, так привычно, что даже стены перестали быть помехой или внезапным препятствием. Стены стали полом и потолком, потолок и пол стали стенами, верх стал низом, и все это пространство разрывает одинокий вой в звенящей тишине.
Этот вой просто не может принадлежать человеку. Да и что говорить, я никогда не был человеком!
***
Он просыпается среди ночи, резко, словно бы что-то разбудило его, чей-то крик. Но вокруг тихо: за окнами шуршат машины, летний ветер чуть развевает штору, на которой странными узорами прыгает тень от фонаря. Последние отголоски столь странного сна растворяются в городском шуме. Лишь противное чувство дежавю не желает никуда пропадать.
***
Я помню его взгляд. Он был единственным, кто не был равнодушен. Он был единственным, кому просто не было все равно. Он был единственным, кто обернулся, уходя. И в его глазах было сочувствие. Пока я захлебывался воем.
Он был лишь тем, кто выполнял приказ.
Как же звучит его имя?...
