Дура

Отец долго молчал, прозрачно глядя на дочь. Она не вынесла, стыдливо опустила глаза, понимая, что сейчас разговор будет долгим и, судя по всему, тяжёлым: когда папа нервничал, он трещал пальцами. Хрустнула костяшка среднего пальца. - Лен. - М? – она по-прежнему изучала глазами крашеный пол. - Ты её любишь? Лена кивнула и залилась горячей, неприятной краской. Отец ничего не говорил – только трещали кости. - А тебе что-то не нравится? – чуть наглее, чем надо, спросила она, и папа спокойно, как ножом рубанул, сказал: - Она же дура. И ты дура, раз действительно любишь. - Люблю, - призналась Лена. – До слёз люблю. Так люблю… - Не надо подробностей, - прохладно заметил отец и отвернулся к окну, упираясь кулаком в гладко выбритую щёку. Ноги у Лены чуть потряхивало, руки сплетались и расплетались, пока отец изучал пейзаж за окном. - М-да… - наконец изрёк он. – Послал Бог… как её обозвать-то?.. - Невестку, - подсказала Лена тихо. - Невестку. На кухню заглянула мать с грустным длинным лицом, беспокойно поглядела на мужа, упёршего в усы кулак, кинула взгляд на дочь: та чуть махнула рукой: иди, уладим. - Скажи честно, это потому что мы с ней?.. Такие? Потому что девушки? – спросила Лена, зная, что не поэтому отец помрачнел. …Знакомство с родителями не заладилось с самого старта: разговор не клеился, отец не знал, как себя вести. Будь Даша мужиком, не спрашивал и не сомневался бы: за плохое поведение раз в табло – и шёлковость жениха следующие месяцы и годы обеспечена. А тут – баба. Девица. Сидит и пьянющими глазами смотрит прямо на тебя, и хоть бы съязвить прямо в рыло её, но Ленок обидится. Он никогда не любил пьяных вдрызг пацанов и мужиков, а пьяных женщин тем более на дух не переносил: тянуло ударить. Не бил, конечно, но тянуло. Ради Ленки весь вечер терпел. Дарья была сегодня наряженная, как незнамо кто; выпила, не рассчитав, лишнего и отвратительно лезла к Лене целоваться весь вечер. Потом хвасталась, что как-то за неделю скинула девять кило, а Лене было стыдно за это: пальцем не ударила о палец, чтобы хвастать подобным. Неделю только на яге – попробуй не скинуть. Потом Лена, разумеется, отучила Дашу от этого зелья, но эта история… мерзость какая-то. Мать осторожно пыталась спросить, как они с Леночкой будут жить, есть ли планы на будущее, на что конкретностей не получала: только взрывы Дашиного смеха. Вывод о невестке у отца имелся: дура. Такая дура. И Даша, и, как ни прискорбно, Лена. И - … А вы где работаете? А Даша у нас учится. На кого? На бухгалтера. Бухгалтер – хорошо. А то мы не знаем. А вдруг не знаете, что хорошо, а что, извиняюсь... Это вы на что намекаете? Да нет, ни на что. Пап. Доча, не лезь. Пап!.. Мать тебе сказала: «не лезь», чё ты лезешь? Вы на меня не бычитесь, я вас попрошу, это бескультурие… Это великолепно, нет это потрясающе – бескультурие - и вы! Пап, перестань, пожалуйста. Да я-то чё? Да ты-то ничё, конечно… Нет, это потрясающе… - … потому что девушки? Отец оторвал лицо от руки, повернул голову к дочери и страшно посмотрел на неё. - Ты придуриваешься? При чём тут это? - Просто ты сразу на неё так строго… Она повода не давала. - Не давала. Это называется «не давала». Дочь, ты не подумай, что я против того, что Даша девушка. Я примирился с этим, ты знаешь. Мне попросту стыдно будет за такую невестку. Это такая… дубина. Вот других слов нет. - Всё понятно, - вдруг спокойно сказала Лена, и отец понял, что ей понятно что-то не то. Треснул двумя костяшками. - Что тебе понятно? - Не примирился ты. С моей ориентацией, с моим выбором, с любовью моей – со всем не примирился. Всё хочешь, чтобы по-твоему было? А это моя жизнь, окей? Не надо в неё лезть, если не понимаешь! – приятный голос Лены набирал злую силу, а сама чувствовала где-то на подсознании, что отец прав, что он принял бы любую девушку, но не развязную, язвительную, шумную, он бы принял, но не такую, как Даша. А отец был мудрым человеком, это Лена тоже понимала – даже скорее чувствовала. - Ага, - строго сказал папа. - Неразрушимый контраргумент пошёл? Так я вот что тебе скажу, ты своей Даше передай: в гостях сидишь или на знакомство идёшь, так веди себя достойно. Выпить хочешь? Меру знай. А то уханькалась, сопит в обе ноздри на диване, понимаешь. Скажите пожалуйста. Видели мы таких: и громких, и хвастливых. Хвастаться хочешь – хвастайся тем, чего трудом добилась. Не брюльками, не цацками, а умом и скромностью берут, ясно тебе? - Ах вот ты как! – с бессильной злостью воскликнула Лена в слезах. – А если человек открыт и душой к тебе тянется? Если ты не знаешь о ней, если ты не говорил с ней до рассвета… - А мне и не надо. Не вижу в общении с идиотками ничего привлекательного. А таких за пять минут определяют. Лена утёрла соскользнувшую с глаза слезинку рукавом. Было больно и мерзко: лучше бы вообще не знакомились. Лучше бы, как и всегда, её охватывало странно-приятное волнение при виде Даши, от её поцелуев и родинки на молочном плечике… «Но, конечно, отцу не понять», - утешала она себя и понимала, что врёт себе же. Отец налил рюмочку. Он считал культурным немного выпить, совсем чуть-чуть: праздник какой-никакой. - Шуруй отсюда, Елена, чтоб глаза мои тебя не видели. Лена, поджав губы, ушла с кухни. И в дверях остановилась из-за тихого, но попавшего в самое сердце «Стыдобище». За дверьми стояла мама. Как только Лена вышла, она сразу вцепилась в мягкие дочкины руки и с нежной горечью заглянула в глаза: - Что? - спросила. - Ничего. Мама что-то упрямо искала в красных глазах дочки и, найдя это что-то, мягко привлекла к себе, обняла, начала гладить по волосам. Лена уткнулась ей в плечо и с трепетом принимала эти материнские нежности, отличные от любых других. - Мамуль, я спать хочу. Пусти, пожалуйста, - она ласково, чтобы не обидеть ранимую маму, поцеловала её в нежный лоб. - Иди к Даше. Там постелено. - Спасибо, мамуль. Спокойной ночи. - Добрых снов. Лена ещё долго не могла уснуть, глядя на спящую Дашу. Злилась. И думала…