Все ясно ревности — но доказательств нет!
М. Ю. Лермонтов
Ревность всегда рождается вместе с любовью, но не всегда вместе с нею умирает.
Ларошфуко
Александр никогда не ревновал. Может быть, в силу особенностей своего характера, а может, просто повода не находилось, но, так или иначе, он не помнил за собой ни единого подобного случая, ни одной самой маленькой мысли о ревности. Его друзья и родственники искоса подглядывали на бывших пассий своих вторых половинок и иногда нет-нет да и проводили инспекции их страниц в социальных сетях на предмет подозрительных подписчиков, будто какие-нибудь частные детективы; кое-кто даже успел устроить сцену, побить тарелки из дорогого английского фарфора и, демонстративно хлопнув дверью, отправиться в ближайший супермаркет за бутылкой хорошего грузинского вина. Причем повод был весьма прозаичный: Михаил Барклай де Толли, который и являлся второй стороной данного конфликта, к несчастью для себя и пресловутых злополучных тарелок, в тот день излишне вежливо обратился к симпатичной продавщице. Собственно, эта ситуация могла бы закончиться весьма плачевно, если бы не завидное хладнокровие Барклая и не часы на кассе супермаркета, с каким-то особенным ехидством пробившие десять вечера. С Александром же ничего подобного ни разу не происходило. В ответ на вопросы о том, все ли благополучно в их с Наполеоном личной жизни, он лишь пожимал плечами и, суеверно сплюнув через левое плечо, с усмешкой бормотал нечто наподобие «Бог миловал». В такие мгновения он действительно нисколько не кривил душой: настоящей терпкой и мучительной ревности, такой, через которую однажды проходит любая пара, между ними не было. Александр научился игнорировать систематические опоздания Наполеона к ужину не менее чем на час. Наполеон терпеливо сносил то, что зачастую Александр не считал необходимым посвящать его в свои планы и какие-либо важные решения. Оба смирились с потребностью друг друга в периодическом пребывании наедине с самим собой и уже практически не обращали внимания на случайные комплименты красивым женщинам, на которые ни Александр, ни Наполеон не скупились на вечеринках и встречах. — Это невыносимо! — жаловалась старшему брату Каролина, когда дважды в году — на Рождество и день рождения Наполеона — весь клан Бонапартов собирался на празднование у него дома. — Иоахим несносен, а его поведение немногим лучше поведения трехлетнего ребенка. И, что хуже всего, ему на меня наплевать! — Неужели снова едет в отпуск в Неаполь в гордом одиночестве? — смеялся Люсьен, подливая себе пунша. Каролина морщилась, в ее глазах появлялись слезы, как влага в порах губки, сжимаемой сильной рукой. А Наполеон, усиленно игнорируя это жалкое и отвратительное зрелище, поворачивался к сидящему в углу Александру, под столом кладя руку ему на бедро, и говорил: — Просто нужно доверять друг другу. Пожалуй, в этом и заключалась их главная тайна: между ними существовало полное взаимное доверие. Ни Наполеон, ни Александр не боялись отмененных планов, опозданий, уже почти шутливых и неизменно терпящих поражение попыток восстановить свою былую автономию и бессмысленно красивых жестов в отношении женщин. И вечером, когда они, вымотавшиеся, валящиеся с ног от усталости, почти приползали с работы, первым, чем они встречали друг друга, был поцелуй. Обжигающий, как раскаленное железо для клеймения, долгий и горьковато-сладкий, как привкус миндаля, он казался лучшим заверением в обоюдной честности и искренности. Но однажды что-то пошло не так. Александр почувствовал это с самого утра, и дело было не в чересчур ярких лучах солнца, которые в осеннем Петербурге подобны снегу в Африке, или слишком наглой руке Наполеона, лежавшей не-там-где-положено и время от времени собственнически обхватывающей его за талию. Причина не крылась в показавшемся излишне громким звонке будильника, не пряталась в на удивление непослушных сегодня завитках светлых волос, не таилась от праведного гнева в непривычно измятой рубашке Наполеона. Было лишь колючее ощущение чего-то нехорошего, чего-то опасного, чего-то… нового. Стоял чудесный, совершенно невероятный день, каких в жизни бывает катастрофически мало: теплое, солнечное воскресенье, которое, ко всему прочему, они решили провести вдвоем, послав к черту все уже намеченные и потенциальные дела. Но, как часто случается в такие прекрасные, почти безупречные дни, что-нибудь да должно было испортить всю малину. На этот раз роль ложки дегтя в бочке меда досталась брату Наполеона Луи, угодившему в какую-то переделку со страховой компанией. Так как вечно опекаемые им братья и сестры не имели ровным счетом никакой приспособленности к жизни, Бонапарту до сих пор приходилось всячески помогать большей части своей немаленькой семьи в подобных ситуациях. Этими своими намерениями он и поделился с Александром за завтраком, аппетитно хрустя поджаренным ломтем белого хлеба. — Они же огурцы тепличные, — произнес он с улыбкой, за которой — Александр знал это — скрывалась тщательно упрятываемая брезгливость. — Самостоятельность на том же уровне, как и мое знание английского языка, — на нуле. Александр заскрежетал зубами, не заметив, как разбил на сковородку вдвое больше яиц, чем планировал. Ужасно не хотелось отпускать Наполеона от себя даже на мгновение, не говоря уже о целом дне: неизвестно, насколько это могло затянуться. Но «уважай желания того, кто тебе дорог» — истина общеизвестная, а Александр ко всему прочему знал, как тяжело приходится, когда на твоем попечении находится множество братьев и сестер. — Если нужно — иди, — согласился он в конце концов. — Семья — это святое. Скажи только, куда ты едешь? — Луи просил подобрать его около Старой деревни, — отозвался Наполеон с беспечностью. — Старой деревни? Бонапарт молча кивнул, только сейчас осознавая, что это словосочетание не предвещает ничего хорошего — разве что только поездку к черту на кулички и самый бессмысленно проведенный день в его жизни. Александр отбарабанил пальцами по столу незатейливый ритм из какой-то детской песенки. — Твой «Пежо» в ремонте, Наполеон, — напомнил он, усилием воли скрывая радостную улыбку человека, нашедшего гениальный и простой аргумент в свою пользу, — а у меня бензина нет. — Поеду на метро. — Да? — кисло, осознавая всю бессмысленность своего вопроса, уточнил Александр. — Да. Зная Луи, готов биться об заклад, что сама страховая компания находится на другом конце города, значит, мотаться мне предстоит не меньше трех часов. — Наполеон засмеялся и подмигнул. — Только не вздумай расстраиваться! Уж чего-чего, а времени на тебя у меня всегда предостаточно. Александр смешно и нелепо, точно какая-нибудь птица, передернул плечами, подошел к Наполеону, оправляя домашнюю футболку с до абсурдности глупым рисунком на его плечах, и, не выдержав, поцеловал его в высокий лоб. — Луи лечиться надо, — прошептал он, присаживаясь рядом на корточки и ловя своими руками руки Наполеона. — А ты… — Он фыркнул. — Тоже мне, мать Тереза! Бонапарт, засмеявшись, отмахнулся и потянул Александра за ухо, шепча не то на французском, не то на итальянском, не то на своем собственном языке что-то нечленораздельное, как делают маленькие дети, получив желанный подарок. Так они просидели около минуты, не в силах разорвать зрительный и тактильный контакт и лишить себя друг друга, а вместе с этим — приятной нежности и спокойствия. Наконец Наполеон встал, потрепал Александра по затылку и направился к двери. — Только не вздумай обижаться! Я постараюсь быстрее. Быстрее не получилось. Первый час после ухода Наполеона Александр наводил порядок в квартире, — в основном это заключалось в том, чтобы стряхивать пыль с полок на пол, — справедливо посчитав это дело самым лучшим решением для того, кто поставил себе цель убить как можно больше своего времени. Затем, не зная, чем себя занять, поменял местами все книги на своем рабочем столе, походил кругами по комнате, решил, что раньше было все-таки лучше, и переложил все обратно. Потом разозлился на самого себя за глупость и несообразительность и включил телевизор, но, перещелкав все каналы и не найдя ничего, кроме развлекательных программ, воскресных новостей и ток-шоу, осознал всю никудышность и этой идеи. К двум часам дня Александр до такой степени разочаровался во всех возможных способах времяпрепровождения, в самой жизни и собственной системе ценностей, что решил лечь спать и даже начал осуществлять задуманное, устроившись, как и привык, на левом боку. Но без маленького комочка тепла рядом засыпать было неуютно, неудобно да и вообще невозможно. Он сел в кровати, взяв с полки мобильник, набрал когда-то наизусть зазубренные одиннадцать цифр. Телефонной книгой Александр, за редкими исключениями по работе, почти не пользовался, да в данном случае было и незачем: номер Наполеона — одна сплошная комбинация восьмерок и единиц. В трубке — три ненавистных гудка разной высоты и громкое «АППАРАТ ВЫЗЫВАЕМОГО АБОНЕНТА ВЫКЛЮЧЕН ИЛИ НАХОДИТСЯ ВНЕ ЗОНЫ ДЕЙСТВИЯ СЕТИ». «Наверное, едет в метро», — догадался Александр. Чуть не швырнув телефон об стену от охватившей его досады, он вылез из-под одеяла, переоделся и поплелся в кафе в двух кварталах от дома — обедать, так как приготовление пищи в домашних условиях не имело никакого смысла, если это потом не съедает и не одобряет Наполеон. Бонапарт вернулся домой к пяти часам вечера, немного потрепанный ездой в питерском метро и необходимостью выслушивать жалобы Луи, но в целом вполне довольный жизнью. Александр ждал его, с ногами забравшись в кресло и укрывшись пледом, потягивал горячий чай и то и дело переводил взгляд с книжных страниц на часы, стрелки которых, точно клеем приклеенные, казалось, совершенно не горели желанием двигаться с места. Едва услышав возню в прихожей, он подскочил, откинул плед и бросился в коридор, сбивая все предметы, которым не повезло оказаться на его пути. — Итак, как я и говорил, я управился быстро, — смеясь констатировал Наполеон, стягивая с ног обувь и скидывая куртку. — Должен признаться, злости и раздражительности этим ребятам в страховых компаниях не занимать: мне пришлось потратить на все это дело годовой запас своих нервных клеток. А ты тут как? — осведомился он, осматриваясь вокруг, будто пришел не в свою квартиру. — Наверняка места себе не находил. — Это уже другая история. — Александр мотнул головой и улыбнулся. — Лучше поведай мне, как ты кидал на пол и топтал документацию, а потом кричал на страховщиков так, что весь офис компании ходил ходуном. — Ты только что рассказал все сам, — наигранно обиделся Наполеон, — хотя и упустил одну очень важную деталь. Пожалуйста, иди на кухню и разогрей что-нибудь, клянусь, я голоден как зверь. А после я поведаю тебе увлекательные подробности своих сегодняшних похождений. — И он проследовал в ванную, на ходу лениво чмокнув Александра в щеку. Тот облегченно вздохнул и принялся разбирать принесенные Наполеоном сумки. Наполеон был не самый хозяйственный человек на свете, но обладал одной весьма интересной чертой: приходя с работы, он почитал необходимым притащить домой два-три пакета продуктов питания, набивая до отказа и без особой надобности и так никогда не пустующий холодильник. Откуда-то из кармана донесся слабый, ужасно похожий на мышиный писк телефона — звук эсэмэски, раздающийся с периодичностью в полминуты, пока счастливый обладатель мобильника не найдет времени прочесть пришедшее сообщение. Александр ничего читать не стал, — неприлично, как-никак — однако телефон из кармана все же вынул и отнес на кухню вместе с продуктами. Прошло минут пять. Из ванной комнаты все также доносился звук включенного душа, а из кухни — работающей вытяжки. Александр взглянул в сторону окна, на заходящее солнце, бросающее мандариновые блики на стекла, и подумал, что мог бы сидеть в этом бесконечном сладостно-тягучем ожидании всю жизнь, которая ему отпущена, и вслед за ней и целую вечность в придачу. Кухню наполнил едва ощутимый запах кипятка — вода, поставленная на плиту кипятиться, решила устроить уменьшенную версию шторма в своей кастрюле. Где-то далеко, словно в другой Вселенной, щелкнул выключатель, и Наполеон, кутаясь в оранжевый, как солнце за окном, махровый халат, быстро перебежал в комнату за чистым полотенцем, шлепая босыми ногами по пыльному полу. Дважды пикнул ненавистный мобильник. «Опять этот телефон, будь он неладен», — подумал Александр, изо всех сил подавляя в себе бессмысленное раздражение, и потянулся к подоконнику. Он понятия не имел, поможет ли это, но на всякий случай все же нажал клавишу разблокировки: вдруг звуки прекратятся? Дисплей засветился, демонстрируя все возможности своих четырех дюймов, а также время, дату, желтые подсолнухи и сообщение от некой Луизы. Луизы? Стоп. Какая еще Луиза? Имя казалось смутно знакомым и носящим отпечаток давнего прошлого; но именно из-за этих ощущений Александр толком не мог вспомнить, где он его слышал. Кроме того, он решительно не припоминал у Наполеона никаких знакомых Луиз, а настолько близких к нему Луиз, чтобы они осмелились присылать ему, недолюбливавшему письменное общение, какие-то эсэмэски, — тем более. Из коридора раздалось приглушенное топанье мягких тапочек. Александр положил телефон обратно на подоконник, напряженно потерев виски. Наполеон, сообщив о своем прибытии шарканьем у порога, зашел в кухню и опустился на стул. — Надеюсь, этот чарующий аппетитный аромат исходит от моего ужина, а то после всех перипетий сегодняшнего дня было бы обидно умереть бесславной голодной смертью. — Не волнуйся, картошка уже закипела, — успокоил его Александр. Когда они приняли окончательное решение поселиться вместе с позиций уже не дружбы, а любви, он думал, что никогда не привыкнет к общему хозяйству, к совместному решению всевозможных житейских вопросов, к предмету, называющемуся страшным словом быт и представляющему ночной кошмар всех без исключения влюбленных. Но он привык, причем гораздо быстрее, чем предсказывал Наполеон, и уже не чувствовал смущения и неприятного ощущения неуместности, когда речь заходила о чем-то до смешного привычном и земном. А сейчас… сейчас его снова охватило казавшееся навсегда забытым чувство отвращения к этой приземленности, как будто не было двух прожитых вместе лет, а до этого — целого года осознания и принятия чувств. — Ты когда-нибудь катался на тандеме? — спросил Наполеон. — Прости? — На тандеме, — нетерпеливо пояснил Наполеон. — Это такой двухместный велосипед. — Ты смеешься надо мной? — Александр улыбнулся и лег на руки, сложенные вместе на столе. — С кем? — Брось, у тебя должны быть достаточно безбашенные друзья для такого рода занятий, — хмыкнул Наполеон и, подняв руку, начал загибать пальцы. — Пашка Строганов, Милорадович… Я думал, завтра мы проведем вместе, — сообщил он как будто между делом, но Александр понял: именно с этой целью Наполеон и затеял весь разговор. — Поэтому и спросил про тандем. — Завтра обещают дождь, — немного виновато произнес Александр, — а к среде — похолодание. — Да брось, разве это помеха для совместной прогулки? — Бонапарт ухмыльнулся и осведомился уже совсем серьезно: — А все-таки расскажи мне, чем ты тут занимался? Мне же интересно. — Да так, все как обычно. Поскучал немного, а потом счел это слишком недостойным и неблагодарным занятием. Убрался, отдохнул, почитал книги, созвонился с Адамом: он завтра прилетает из Польши и просит встретить его… Слушай, Наполеон, а у тебя нет знакомых женщин с именем Луиза? Тот ненадолго задумался, почесывая в затылке, а потом на всякий случай уточнил: — А зачем ты спрашиваешь? — Поспорил, — соврал Александр. Он, конечно, мог бы сказать правду и признаться, что это имя его заинтересовало; что он уже где-то слышал его раньше, но не помнит, где именно; но это означало бы признаться и в том, что он смотрел в телефон Наполеона. Чертового собственника Наполеона, который не только свой телефон — чашку Александру трогать не позволяет! — Серьезно? — удивился Бонапарт. — Вот делать нечего! — Он опять задумался, озадаченно потирая подбородок и цокая языком: видимо, вопрос привел его в замешательство. — Не знаю, так сразу на память ничего не приходит. Он потер подбородок еще раз, и Александру неожиданно почудилась какая-то странность и надуманность во всех этих движениях. Он, вероятно, уже давно забыл бы о загадочной Луизе и ее сообщении (много чести), если бы не это обстоятельство. — Наверное, какая-нибудь Луиза да была, — в конце концов сделал допущение Бонапарт, и вдруг его осенило. — Слушай! А разве настоящее имя твоей Лизы, Lise, как ты ее называешь, — не Луиза? — Да… точно. Александр, ожидавший от внезапного озарения Наполеона чего-то определенно большего, разочарованно закусил губу. В самом факте наличия «какой-нибудь Луизы» он уже почти не сомневался, но вряд ли это могла быть его, Александра, бывшая девушка — зачем, скажите пожалуйста, Наполеону поддерживать с ней связь? Привидеться эсэмэска на экране ему уж точно не могла. А если так, то, выходит, Наполеон врет ему, что никакой Луизы не существует? — Нет, — категорично отрезал он, — это не считается. — И добавил чуть тише: — Вы даже фамилий друг у друга не знаете. — Как это — «не считается»? — Наполеон поднял брови. — Ты спрашивал про знакомых Луиз, и, думаю, твой интерес должен быть удовлетворен. Вода в кастрюле с картошкой решила напомнить о своем существовании, полившись через край, и Александр с Наполеоном, одновременно подскочив, бросились один за прихваткой, другой за тряпкой. Столкнувшись у плиты, они оба потянулись за крышкой, оба обожглись, уронив ее вместе с тряпкой и прихваткой, и, обиженно сопя, кинулись к крану с холодной водой, чтобы остудить руки. — Пожалуй, это мне стоит удовлетворить твой интерес в ужине, — заметил Александр, тяжело дыша, как будто секунды за три до этого взбегал по лестнице на девятый этаж. — И как можно скорее, иначе в следующий раз мы оба рискуем остаться без рук. Уже поздней ночью, когда они наконец-то добрались до кровати, Александр, дождавшись, пока долго не засыпающий Наполеон увлечется созерцанием противоположной стены и лихорадочным колупанием обоев, наощупь нашел в темноте свой телефон и набрал сообщение — пару слов на немецком языке: *Лиз, вы с Наполеоном не общаетесь? * Ответ пришел на удивление быстро, почти сразу же, не успел Александр отложить мобильник, повернуться к Наполеону и осведомиться, не собирается ли он на боковую. *Нет. Вы поругались? * Еще вчера Александра бы крайне опечалило отсутствие какого бы то ни было света в спальне: в темноте не было видно, как профессионально он закатывает глаза — наверное, до другой галактики. Кроме того, он непременно задался бы вопросом, почему все вокруг считают, что они рано или поздно обязательно должны поругаться, как будто без этого в отношениях ну никак не обойтись. Но сейчас все эти мысли старательно обошли стороной его сознание. *Нет. Я так, из интереса* Немного подумал — и послал еще одно сообщение с количеством правых скобочек, стремящимся к бесконечности: пусть Лиза считает его безумно счастливым в самом прямом смысле этого словосочетания. В ту ночь Александр долго не мог заснуть. Он ворочался, то перетягивая одеяло на себя, то, наоборот, отбрасывая его. Когда лежавший в кровати и обдумывавший планы на предстоящий день Наполеон пожаловался на усталость от подобной контрастности получения тепла, и добавил, что лучше бы Александру быть более постоянным в своих решениях, тот не выдержал и все же обиделся на Бонапарта, бестолкового Луи, таинственную Луизу и самого себя за неуместную подозрительность. После чего, окончательно придя к выводу о совершенной бесполезности одеяла, отдал его Наполеону в безраздельное пользование, повернулся на левый бок и заснул беспокойным, поверхностным сном. Следующее утро, вопреки предсказаниям метеорологического центра, выдалось таким же солнечным и ясным, как и предыдущее. Александр, несмотря на довольно поздний час, все еще лежал в кровати, подоткнув под себя плед, точно гусеница, завернувшаяся в кокон, и внимательно читал распечатанные еще вчера отчеты Безбородко. Наполеон, к тому моменту уже успевший подняться, сварить кофе и перепечатать написанный от руки доклад, риторически поинтересовался, заглядывая в спальню: — Все валяешься, лентяй? — Валяюсь, — подтвердил Александр, — вставать неохота. — А как же папенька? — с язвительностью продолжал допытываться Наполеон. — Неужто не боишься нагоняя? — Я скинул кое-что из необходимой документации Косте, он обещал показать отцу. — Александр вздохнул и посмотрел прямо в глаза Наполеону. — А ты почему не на работе? — Встречу перенесли с десяти на двенадцать, — объяснил Наполеон, поглядывая на часы. — Старый Лис, видите ли, должен поприсутствовать на совместных учениях русских и французских подразделений. — Он фыркнул. — Учись, Саша, это называется дипломатией! Демонстрируешь взаимное доверие общим врагам — вот и весь сказ. — Точнее говоря, дурачишь всех и самого себя — вот и весь сказ, — поправил Александр, потягиваясь и нехотя вылезая из-под одеяла. Ближе к одиннадцати часам Наполеон, пробормотав, что было бы совсем неплохо явиться раньше назначенного времени, собрал свои бумажки и уехал. «Какая неестественная и излишняя поспешность!» — отметил про себя Александр и, дабы отогнать навязчивые мысли, преследовавшие его еще со вчерашнего дня, отправился в аэропорт — встречать Адама Чарторыйского, хотя тот должен был прилететь только через два часа. Проверив, нет ли чего ненужного в багажнике, удобно устроившись на сидении водителя и пристегнувшись, он попытался завести двигатель, и только с десятой, но неизменно бесплодной попытки он вспомнил о вчерашнем разговоре с Наполеоном на счет отсутствия бензина. Пришлось, без остановки кляня всех прохожих и водителей, попадавшихся на пути, тащиться до ближайшей станции и ехать на метро, а потом пересаживаться на автобус. Все это в значительной степени избавило Александра от потребности потратить оставшееся до прилета друга время и порядком пощекотало нервы. В зале ожидания было душно, так душно, как не бывает и в самый жаркий летний день на каком-нибудь тропическом курорте. Александр, благоразумно захвативший с собой планшет, открыл на нем «Мартина Идена» Джека Лондона, но уже на десятой странице до глубины души возненавидел главного героя, стиль повествования, автора, переводчика и все издательство в придачу. Он взглянул на часы в углу экрана. Было без четверти двенадцать, значит, время встречи еще не подошло. Уж в чем-чем, а в том, что Кутузов не только не примет Наполеона раньше положенного, но вполне может и опоздать, встретив в коридоре какую-нибудь миловидную сотрудницу из французского посольства, уверенность Александра была непоколебимой. Он отложил планшет и достал из кармана брюк телефон. Несколько секунд в трубке раздавались гудки, а затем их сменил шум улицы и последовавшее за ним приветствие Наполеона. — Черт побери, где ты находишься? — У входа, — с какой-то беспричинной гордостью ответил Наполеон. — Старого Лиса нет как нет, и в ближайшее время его появление явно не предвидится: он пообещал принять меня сразу по окончании этих своих учений, а они уже полчаса как завершились… Александр вспомнил о своих догадках и не без удовольствия сделал вывод, что был в них абсолютно прав. — А ты где? — в свою очередь поинтересовался Наполеон. — Сижу в аэропорту. Никогда в своей жизни не видел большего средоточия уныния, отчаяния и скуки. — Правда? — оживились на том конце. — Будь добр, захвати мне картошки фри из «Макдональдса». — Если ты не заметил, мне тут немного не до картошки, — раздраженно бросил Александр. — И, кстати говоря, «Макдональдсы» в Питере на каждом углу — ты можешь купить ее и сам. Ему в голову неожиданно закралось подозрение, похожее на то, которое посещало его вчера: Наполеон то ли врет ему, то ли, наоборот, недоговаривает. Зачем выходить на улицу, если можно подождать Кутузова внутри, сидя на мягком диване и попивая принесенный хорошенькой секретаршей горячий латте? — На нет и суда нет, я же не настаиваю, — подозрительно быстро отступился Наполеон. — Погоди, у меня вторая линия. Я перезвоню. Когда Александр сделал попытку что-либо возразить, в трубке уже раздавались гудки. Он вздохнул и, украдкой взглянув на вошедшую в зал ожидания группу кавказцев, громко переговаривавшихся между собой, положил телефон на соседнее сиденье. Его точно окатили кислотой: все мысли, копошившиеся у него в голове до этого момента, испарились, будто бы их никогда и не было, а на душе стало гадко и пусто. Александр никогда не ревновал. Семена, брошенные в едва распаханную почву, дают всходы независимо от того, какое растение сажают — розы или чертополох. Также и ревность быстрее охватывает сердце, полное искренней любви и никогда прежде ревности не испытывавшее. «Почему же меня не оставляет чувство, что Наполеон меня обманывает? — размышлял Александр, нервно постукивая пальцами по бедру. — Нет, не может быть. На этой Луизе свет клином не сошелся». Прошло минут пять, затем еще пять. Александр сделал над собой усилие и перевел полный безысходности взгляд с лежащего рядом телефона на розовато-голубое небо за прозрачным стеклом здания аэропорта. Прямо над горизонтом плыло невероятной красоты облако — белое с жемчужным отливом, но он будто бы вовсе и не замечал его. Из последних сил борясь с собственными беспочвенными догадками и подозрениями, норовившими прогрызть в мозгу настоящую дыру, Александр уже приготовился сдаться и, не дожидаясь звонка Наполеона, перезвонить ему самостоятельно, как вдруг приятный голос авиадиспетчера объявил о посадке самолета из Варшавы. Адам вышел из автобуса, следовавшего от самолета до здания аэропорта, последним, тщательно приглаживая вьющиеся темные волосы и закашливаясь от ненавистного ему сильного и влажного питерского ветра. Завидев у входа высокую сутулую фигуру Александра, он заметно ускорил шаг и поспешил ему навстречу. — Проклятье, — проворчал он нарочито громко, дабы друг мог его услышать, — а я и не предполагал, что в Питере бывает хорошая погода. Они обменялись рукопожатиями, потом, будто вспомнив, что это подобает скорее коллегам, чем приятелям, обнялись и отправились к выходу под аккомпанемент шуршания колесиков чемодана. Чарторыйский со сдержанным восторгом рассказывал о Польше и ее столице, по своей привычке критиковать все подряд пару раз сравнил ее с Петербургом, при этом находя Варшаву гораздо живописней и, что, по-видимому, обретало в его глазах особый вес, лучше в отношении климата. Александр слушал вполуха и выказал живой интерес к предмету разговора только один раз, когда Адам упомянул о встрече со своим братом Константином, по совместительству старым знакомым Александра. Но, так как его сознание выхватило из льющейся бурным потоком речи Чарторыйского только заветное имя, он, виновато сморгнув, попросил его повторить сказанное. — Смотри-ка, да ведь ты совсем меня не слушаешь! — разочарованно протянул Адам. Правда, он скорее просто констатировал факт, чем действительно возмутился. Наконец они вышли из здания аэропорта и достигли парковки, куда в рассеянности привел их Александр. С минуту он стоял на месте, пытаясь сообразить, куда поставил машину, затем попробовал обойти ближайшие к ним несколько рядов автомобилей и только после этого вспомнил, что добрался сюда автобусом. Адам, вероятно, уже привыкший к сюрпризам сегодняшнего дня, даже не удостоил данный факт традиционным саркастическим замечанием. Он просто пожал плечами и покатил свой чемодан вслед за Александром, направившимся к автобусной остановке. Уже позже, стоя в ожидании автобуса и похлопывая себя по карманам в поисках блока сигарет, Чарторыйский окинул Александра обеспокоенным взглядом и как-то нехотя, будто отказываясь признавать наличие странностей в поведении друга, поинтересовался: — С тобой все в порядке? Ты совсем не смеешься и говоришь даже меньше, чем я. Сдается мне, какая-то мысль не дает тебе покоя. Может, поделишься? — Не обращай внимания. — Александр отмахнулся и улыбнулся. — Я просто рад тебя видеть. — Как скажешь, — кивнул Адам и, вытянув шею, вгляделся в ту сторону дороги, откуда должен был прийти автобус, одновременно с этим щелкая зажигалкой. Александр понаблюдал за ним какое-то время и внезапно, не выдержав, произнес: — Мы с Наполеоном… В общем, у нас появились определенные трудности в общении. — О, наш крепкий орешек все-таки раскололся, — хмыкнул Адам. — Не тяни кота за хвост и выкладывай, что там у вас случилось. Сказать по правде, сам Александр меньше всего старался думать о справедливости своих подозрений. Он успокаивал сам себя мыслью о том, что его тревожность — следствие простой усталости, накопившейся в нем за последние несколько месяцев, и стоит ему только поведать об этом кому-нибудь, так сказать, сбросить груз с души, и он забудет обо всем или перестанет придавать значение. Именно поэтому он довольно охотно начал свое повествование. За то время, пока Александр рассказывал, они уже успели преодолеть часть пути на автобусе и спуститься в подземку. Адам слушал внимательно, без своего обычного черного юмора, и только иногда приоткрывал рот, словно желая перебить, но не решаясь или просто забывая те слова, которые хотел произнести. Когда Александр замолчал, он сперва молчал тоже, вглядываясь в ослепительную черноту, мелькающую за окнами вагона метро и отражающуюся в его карих глазах, а затем хрипло рассмеялся. — Пришло время поздравить тебя с твоей первой попыткой ревности, мой друг! — Он легко дотронулся до плеча Александра. — Да уж, ну ты и выдумал: обвинять человека в измене лишь потому, что его поведение показалось тебе несколько странным. А уж связать события этих двух дней в одно целое… — Адам было замолчал, но тут же захохотал опять, хотя вообще-то был не слишком смешлив. — Прекрати. Я посвятил тебя в это не для того, чтобы ты издевался надо мной, а для того, чтобы выслушать твое мнение, — сказал, будто выплевывая каждое слово, Александр. — Мое мнение? Хорошо. Сказать по правде, я считаю, ты выдумываешь глупости. Александр посмотрел на друга многозначительным взглядом, как бы говорившим, что ничего нового для себя он сейчас не услышал. — Но если все это действительно тебя тревожит, — поспешно продолжил Адам несколько высокомерным тоном, которым старшие обыкновенно дают советы своим младшим товарищам, — тогда тебе лучше попытаться докопаться до истины. Быть может, твоя интуиция окажется лучше моего здравого смысла. Поезд в очередной раз замедлился, и громкий голос объявил название станции. Александр заморгал глазами от чрезмерно яркого цвета, пробормотал сухое: «Спасибо», — и продолжил сидеть, с отсутствующим видом сверля глазами пол. Чарторыйский, с какой-то особенной многозначительностью во взгляде, с шипением выдохнул воздух, словно тоненькую струйку сигаретного дыма. Тревожность никуда не делась, скорее наоборот: подпитываемая желанием действовать наперекор, которое вызвали в Александре слова друга, она сделалась лишь больше, а ревность — острее. Они вышли из метро на Невском — Адаму надо было заглянуть куда-то по работе, а Александр решил немного пройтись пешком — и достигли Аничкова моста, двигаясь по тому же маршруту, которым всегда гуляли вдвоем вот уже много лет. — Никогда бы не заметил, — холодно бросил Чарторыйский, когда Александр обратил на это его внимание, и добавил уже оживленнее: — Кстати о совпадениях. Тебе не кажется подозрительным созвучие имен «Луи» и «Луиза»? Если бы Александр не помнил со всей твердостью о расположении Санкт-Петербурга в районе невысокой сейсмической активности, он непременно подумал бы, что началось землетрясение, поскольку совершенно явственно ощутил, как почва уходит у него из-под ног. — Боюсь, на этот раз выдумываешь уже ты, — возразил он не слишком уверенно. — Даже если ты и прав, хотя я считаю это абсолютно невозможным, и история с Луи — это лишь прикрытие, думаю, у Наполеона хватило бы фантазии придумать что-нибудь не столь очевидное. Адам хмыкнул. — Ты сегодня целый день отказываешь мне в проницательности, а потом еще говоришь, что рад меня видеть? Ей-богу, смешно. Возвращаясь домой по оживленным питерским улицам, глядя себе под ноги и поднимая глаза лишь изредка и в основном для того, дабы не столкнуться с кем-то из спешащих навстречу прохожих, Александр все повторял самому себе сказанную Чарторыйским фразу: «Ты выдумываешь глупости, ты выдумываешь глупости…» Он повторял ее, пока ее звучание не заглушило громкую музыку, игравшую в наушниках, и даже обступивший его со всех сторон уличный шум. Но одновременно с этим Александр не мог перестать думать и о некотором противоречии в словах Адама. Если он действительно считает эти догадки беспочвенными, зачем же тогда сам создает эту почву своими новыми домыслами, новыми гипотезами? Может быть, Александр всего лишь поверил в справедливость суждений окружающих о том, что ничего не бывает идеального, а он сам и Наполеон так же подвержены ревности, как и все? Может, он поддался им и их словам, которые — как знать? — могли быть продиктованы и банальной завистью? Но отчего-то доводы собственного рассудка в пользу этой мысли показались ему неубедительными. …Утром следующего дня Александр развернул широкомасштабную кампанию по разоблачению Наполеона. Для начала он решил попытаться заставить его «забыть» дома свой злополучный мобильник, это яблоко раздора, с которого все и началось. Александр вовсе не собирался знакомиться с перепиской Наполеона, — или убеждал себя, что не собирается, — с него было бы вполне достаточно одного только номера телефона. Может быть, Луиза действительно из их общего прошлого? Знаком ему ее номер или нет? У Александра всегда была хорошая память на цифры, хотя математику он терпеть не мог. Впрочем, дело десятое. Самое главное — обладание столь заветной вещью, ставшей необходимой почти как воздух. В конце концов, в теории это представлялось совсем несложным. Наполеон, хотя и был собственником, в отличие от Александра, педантизмом не отличался и уж всяко не стал бы проверять наличие всех необходимых вещей в своем портфеле перед выходом из дома. Дело оставалось за малым: отвлечь его внимание на несколько секунд в самый неподходящий момент. Однако на практике все оказалось гораздо сложнее. Во-первых, Наполеон не просто не отвлекся — он и вовсе забыл, куда положил свой мобильник, а пытаться искать его самому, каким бы сильным ни было чувство ревности внутри него, у Александра не было ни малейшего желания: если уж сам Наполеон теряет свою вещь, то можно смело идти покупать новую. Во-вторых, за завтраком Бонапарт осведомился у Александра, с аппетитом прихлебывая кофе из своей большой кружки: — Знаешь, почему сегодня я встал раньше обычного? — Не томи, и почему же? — Мне сегодня не нужно на работу. Александр, не без труда оставив без внимания блистательную логику данного заявления, перебрал у себя в голове все известные ему ругательства, но, не найдя такого, которое в достаточной степени выражало бы всю силу его разочарования и ненависти к жизни, ограничился нахмуренными бровями. — Надеюсь, ближе к вечеру ты свободен? — сладким голосом продолжал Наполеон. — Мы могли бы сходить куда-нибудь. — Отлично, — с абсолютным внешним спокойствием поддакнул Александр, — например, в Икею. Новый диван сам себя не купит. — Икея? — недовольно сощурившись переспросил Наполеон. — Тот самый шведский магазин, где теперь работает Бернадот? Так давай сходим туда завтра, — почти моментально нашелся он и, заметив сосредоточенное и задумчивое выражение на лице Александра, решил лезть напролом: — А сегодня, пожалуй, съездим в Павловск, в гости к твоей матери: обожаю злить ее своим присутствием. — Ладно, ради такого зрелища я готов перетерпеть без дивана денек-другой, — уступил Александр и, не удержавшись, позволил себе улыбнуться. Он понятия не имел, что с ним случилось, но, едва Наполеон предложил провести вечер вместе, отвратительное чудовище под названием ревность, все это время глухо рычавшее и точившее когти внутри него, вдруг заглохло и как будто уменьшилось в размере. Он уже был готов забыть и о Луизе, непонятно почему засевшей в его голове, и обо всех прочих случаях недопонимания за последние два дня, и вообще обо всем на свете, но… Но и на этот раз совместное времяпрепровождение не удалось. В половине второго Наполеон, отыскав-таки свой телефон, в срочном порядке уехал на работу, одолжив велосипед у живущего в двух кварталах Мюрата (его собственный автомобиль все еще был в ремонте). Александр, не желавший признаваться себе в предсказуемости подобного поворота событий, решил для себя, что и без того сыт по горло удивлениями и разочарованиями предыдущих дней. Поездка к матери в одиночку уже давно стала для него пыткой; вместо этого он опустился в кресло и снова попытался взяться за «Мартина Идена» — так сказать, второй шанс. Близился вечер. Последние солнечные блики отразились в окне и исчезли. Александр пробежал глазами последнюю строчку, потянулся за мобильником и почти не глядя набрал номер. Гудки. Опять гудки, проклятые гудки, от которых голова трещит по швам, а барабанные перепонки просто разрывает. Он честно ждал до конца, пока вызов не оборвался сам по себе, а может, даже дольше, вслушиваясь в каждую прозрачную ноту тишины в трубке, за которой следовала только тугая опустошенность в сердце. Несмотря на сотню прочитанных страниц, Александр уже не помнил ни имен героев, ни сути происходящего в романе. «Он издевается или просто не слышит?» Тишину взорвал хлопок закрывающейся книги. Поднявшись, Александр пересел за стол, открыл ноутбук, запустил браузер и, проигнорировав кучу открытых вкладок с сайтами на самую разнообразную тематику, зашел на Фейсбук; просмотр новостей в соцсетях был для него своеобразным методом релаксации. Неожиданно в быстро листаемой ленте мелькнуло какое-то обновление на странице Наполеона. Александр проворно прокрутил колесико мыши в обратную сторону, недолго думая, перешел по ссылке на профиль и зашел в раздел «Друзья». Никакой Луизы тут не оказалось. Мало того, в разделе вообще было хоть шаром покати. Из женщин — одна только Жозефина: они, кажется, до сих пор сохраняют теплые дружеские отношения. «Ну и какого черта я сюда полез? — с досадой размышлял Александр. — Даже если бы я был прав, Фейсбук — не самый достоверный источник. Незачем способствовать уменьшению количества собственных нервных клеток». Разочарованно вздохнув, он одним щелчком мыши закрыл окно браузера, отложил ноутбук и снова раскрыл книгу на той странице, где остановился. Но фразы встречали его одна враждебнее другой и раскрывали перед ним свое значение неохотно, как просвещенные отшельники, свято охраняющие свои тайны. Александр отложил книгу и, отправившись на кухню, заварил себе крепкого чая, вернувшись, шесть раз перечитал одну и ту же строчку — ничего не помогало, и смысл ускользал от его обычно острого ума и ясного сознания, теперь замутненного подозрениями и ревностью. Он уже давно оставил эти тщетные попытки и второй час перерывал содержимое своего комода в надежде найти хоть один бесполезный, зря занимающий место и заслуживающий оказаться в мусорном ведре предмет, когда из прихожей раздался звонок, сопровождаемый настойчивым стуком кулака о дерево. Александр был вынужден подниматься и тащиться в коридор — открывать дверь. — Где тебя носило? — со вздохом спросил он, поворачивая ключ в замке и, едва ему это удалось, прислонился спиной к стене, складывая руки на груди. — А ты сам попробуй объехать весь город на велосипеде, — огрызнулся Наполеон. Он был немного потрепанный, немного раскрасневшийся и очень грязный. — Да знаю я, знаю, сам умаялся, — несколько смягчился он, чувствуя на своем плече чуть ощутимое, точно движение ночного воздуха, касание руки. — Не сердись на меня: от этого все равно ничего не изменится. Ты просто не представляешь, сколько времени и сил я угробил на одно только маневрирование между автомобилями и пешеходами. А из-за этих придурков на байках без глушителей я вообще едва не оглох и, что намного хуже, пропустил целую кучу важных звонков. — Даже мой? — мрачно уточнил Александр. — Даже твой, — небрежно бросил в ответ Наполеон. На секунду их глаза встретились, и Бонапарт бессмысленно и устало улыбнулся, но тут же придал своему лицу прежнее суровое выражение и ушел в спальню — переодеваться. Телефон, оставленный им в коридоре, внезапно оживился и издал писк, сделавшийся, если это было возможно, как будто еще отвратительнее с воскресенья. Александр бросился к гардеробу, судорожным движением схватил мобильник с одной из его полок и нажал пальцем на кнопку. Интуиция уже подсказывала ему, что именно он там найдет. Пропущенные вызовы от Луизы. Александр вернул телефон на место, несколько раз сложил вместе пальцы обеих рук, заметив про себя: «Это было вполне ожидаемо», — и собирался снова взять его с полки, дабы наконец исполнить свое утреннее намерение, но звук открывающейся двери спальни не дал ему такой возможности. — Совсем забыл. — Наполеон подошел к гардеробу и небрежно, словно смахивал пыль, взял с нее забытую там упаковку банановой жвачки, ключи от работы и телефон, одновременно с этим левой рукой поднимая с пола свой портфель и вручая его Александру. — Я там принес какого-то печенья, разберешь? Не нужно думать, будто бы Александр сдался в тот же вечер. В отличие от Наполеона, он умел ждать и обладал гораздо бОльшим запасом терпения. Но и его хватило совсем ненадолго: уже утром в воскресенье он твердо решил сегодня же вечером подойти к Наполеону и спросить у него напрямик, кто такая эта чертова Луиза, которая целую неделю была безраздельной властительницей его собственных дум. В половину девятого Наполеон, покончив с ужином, ушел в гостиную, где принялся за научный журнал, заботливо подсунутый ему Мюратом. Художественную литературу он читал, но неохотно, к стихам и подобным им сентиментальным сочинениям не притрагивался принципиально, а так как все книги домашней библиотеки были давным-давно прочитаны от корки до корки, Мюрат, под предлогом наличия в нем увлекательной статьи по географии, всучил шурину какой-то не первой свежести выпуск. Александр подошел к дверному косяку и прислушался. Из гостиной не долетало ни звука; лишь изредка хрустальную тишину нарушало резкое, как громкий вскрик, шуршание переворачиваемых страниц — настоящее затишье перед бурей. Он вздохнул, удивился тому, каким громким в наступившем безмолвии показался этот звук, и, ощутив, как нервы натянулись до предела, подумал, словно уговаривая самого себя: «Может, не нужно говорить об этом? Может, само собой уляжется, само собой пройдет?» И тут же ответил: «Нет, не уляжется, не пройдет. Если я сейчас не буду честным, то уже никогда не смогу». В его голове щелкнуло, и Александр в последний раз уверил себя в том, что вся эта история — не выдумка и не пустяк, что он имеет право на уважение или хотя бы правдивый ответ на свои вопросы. Сделав еще один глубокий вдох, но не из-за недостатка воздуха в легких, а больше для храбрости, он решительно толкнул дверь и остановился на пороге. — Наполеон, — начал он осторожно, словно нарочно добивался такой разительной контрастности между порывистостью своих движений и мягкостью своих слов, — у меня есть к тебе дело. — Я слушаю, — отозвался тот, не поднимая головы. — Это важно, — настойчиво произнес Александр. Наполеон оторвал взгляд от фотографий ландшафтов острова Святой Елены и посмотрел на Александра сначала украдкой, будто планировал тотчас же продолжить чтение, но потом неожиданно резко отложил журнал в сторону и поднялся на ноги. — Я слушаю, — повторил он с расстановкой. — Хорошо. — Александр улыбнулся, точно приободрял этим самого себя. — Мы с тобой давно… Нет, не так. — Он сглотнул и попробовал начать сначала: — Мы с тобой всегда были совершенно искренны друг с другом. Между нами нет никаких секретов, мы доверяем друг другу самые важные тайны. Могу ли я сейчас быть уверен в твоей откровенности? — Саша, — резко прервал его Наполеон, — помнишь, как я всегда говорю? «Нужно доверять друг другу». Что мы с тобою без доверия? Александр внезапно почувствовал неприятное ощущение где-то в животе, будто у него засосало под ложечкой. Неужели совесть? Да, должно быть, так и есть, и это совесть и стыд вскипают в его душе. Ведь он не подумал о гораздо более примитивном и совершенно очевидном решении, чем все, предпринятое им до этого: он мог бы просто откровенно поговорить с Наполеоном. Но, как это часто бывает, чувство вины, подступив к Александру вплотную, привело за собой еще одного гораздо более нежеланного гостя — агрессию. — Все правильно, — откликнулся он с напускной небрежностью, из-за которой все же пробивались нотки обиды и раздражения, — без доверия мы ничто. Да и нет его у нас, этого доверия, и не по моей, а по твоей вине. Знаешь ли, ты, помнится, неделю назад говорил мне, что не имеешь ни малейшего понятия ни о каких Луизах. И в то же время в твоем телефоне есть ее номер; более того, она регулярно звонит и пишет тебе. Ты стал задерживаться на работе и уезжать куда-то в самое неподходящее время… Время, которое я хотел бы провести с тобой! Кто эта Луиза, о которой ты не хочешь говорить? Может, объяснишься со мной напрямую? Он выдохнул, потирая виски, и в упор уставился на Наполеона, с содроганием ожидая чего-то, сам не зная, чего. Наверное, того, что журнал полетит на пол и уже через несколько мгновений окажется втоптанным в ковер, а гостиная огласится гневными восклицаниями, на которые Бонапарт никогда не скупился. — Александр Романов, ты идиот в последней стадии, — произнес Наполеон медленно и с улыбкой, словно он вовсе не оскорблял кого-то, а всего лишь читал этикетку на упаковке майонеза. — Причем это именно тот случай, когда идиотия не лечится. Он порылся в карманах, подняв глаза к потолку, демонстративно широким размахом руки бросил свой телефон на стоявший рядом старенький диван, так и не замененный новым, из Икеи, и ушел в спальню. Еще полминуты спустя оттуда донесся звук заставки вечерних новостей. Александр долго смотрел ему вслед, а затем с замиранием сердца подошел к дивану. Вот он, камень преткновения. Только руку протяни, и все откроется, все сомнения исчезнут. Но странный тон Наполеона и его слова никак не выходили у Александра из головы. Наконец он не выдержал, быстро наклонился, даже не обратив внимания на пронзившую спину боль от резкого движения, и взял в руки заветный предмет. От неизвестности и мучительной ревности до спокойствия — всего пара движений: одно нажатие кнопки, одно касание пальца к экрану… В списке контактов под именем «Луиза» стоял его собственный номер.