Небом единым

      В замке Волкихар стоял запах гнили. Перебродивший, он загустел, завис между стенами, закупоривая все щели, пресекая малейший сквозняк. Это порядком раздражало.       Она откинула покрывало. Вскочила на ноги. Рывками собрала пожитки. Надоело. Надоела эта вонь, этот мрак, этот холод, не изгоняемый ни одной шкурой, ни одним одеялом, потому что в замке источал его каждый мертвец, повсюду — одна сплошная нежить, будь она проклята! Уже не нужно было ни их снисхождения, ни подачек; она жалела, что вообще поддалась уговорам Сераны и осталась на ночлег — нужно было сваливать сразу, и думать нечего. Даэдра подери! Ночь в постели вымотала больше, чем прогулка от Данстара до Солитьюда пешком.       Тошнило. То ли от неистребимого духа гнили, то ли от самих абрисов стен. Сама аура здесь иссасывала все соки. Она хотела уйти.       В темноте зажглись огни. Эти глаза, эту вспышку и мантру, она видела во тьме не раз. Серана. Заинтересованные глаза — глаза вампира, почти с живым интересом, если бы эти искры не были предвестниками крепнущего голода. Если бы кто-то придавал этому большее значение.       — Я сваливаю отсюда, Серана, — отрезала она, как сталью рассекла воздух; запустила ремень в пряжку и сплюнула прямо на ковёр, впитавший вековую пыль.       Уперев ладони в бока, она метнула на собеседницу пристальный взгляд. Та лишь пожала плечами — молча, покорно. Прохладно.       Губы дёрнулись в раздражении. Она не признавала такие игры, и сама обстановка щекотала нервы.       — Что скажешь?       Серана не отводила взгляд.       — Я предполагала, что ты всё же захочешь уйти.       Она поспешно кивнула.       — Ты со мной? — нетерпеливо позвала она, переминувшись с ноги ногу.       Промедление не давало ей покоя. И не даст — пока они не окажутся на той стороне озера. Подальше от этой проклятой гавани.       Серана окинула её задумчивым взглядом, но прежде чем успела принять что-то ещё, коротко усмехнулась:       — Конечно.       Она помолчала. Передёрнула плечами, стряхивая оцепенение, и шагнула в сторону двери.       — Не отставай.       Когда перед ней скрипнула дверь, позади слышалась мягкая поступь.       Главное — не останавливаться. Выйти молча и аккуратно. Но незнакомое, чужое лукавство, на мгновение скользнувшее в улыбке Сераны, не выходило у неё из головы.       Она тряхнула головой, протёрла веки. Должно быть, этот дурман, что мучил её вместо сна, всё ещё не отпустил до конца.       Она сжала кулак, оглянулась на Серану — та следовала точно так, как уже свыклось. И удвоила шаг, выворачивая в неосвещённый коридор.       Душный воздух замка Волкихар обволакивал чем-то больным.

***

      Серана кинулась из-за угла. Клыки сверкнули — впились в горло. Грай глотнула вскрик.       Слюна во рту сгустилась. По шее, на грудь, питая одежды, потекло тёплое и вязкое.       — Какого… — выдохнула Грай и закашлялась.       Она упёрлась руками в плечи Сераны, но та только прижималась теснее.       — Сера… Сера-на! Даэдра…       Под ухом хлюпнуло — Серана сдавила укус. Грай вздрогнула, ладони позорно соскользнули. Она скосила взгляд, ощущая во рту навязчивый вкус железа, но в глаза, как в насмешку, лезли чужие волосы — холёные и плотные, как конская грива. Смазанными пятнами маячили огни канделябра под дымным провалом сводов. В голове мутнело вместе с затухающими фитилями.       В воздухе замка Волкихар несло кислым запахом крови. Сгущалось нездоровое. Плотоядное.       В шее жгло. Горело и растекалось коленным железом. Два места палило и жалило, и вскоре боль растекалась по жилам и топила единым горящим пятном, застилала сознание. Ни один укус ни одного зверья не убивал рассудок таким изысканным ядом. Грай казалось — кожу запаяли клеймом. И где-то на дне зарождалось неясное чувство, будто оно не сойдёт уже никогда.       Никогда. Именно эта мысль её разъярила. Гнев вспенился под рёбрами и вышвырнул из мрака в осязаемую дрожью лихорадку.       — Ах ты, — хрипнула Грай; сглотнула горечь, сцепила зубы, стиснула непослушные пальцы (по крайней мере — попыталась). — Сука!       Грай рванула Серану за волосы. Она завопила, заткнув рот — клыки бороздами порвали наживую плоть.       Мир покачнулся. Из стороны в сторону — как корабельная палуба в самый странный и не подчиняющийся самой стихии шторм — а может, всего лишь тот пресловутый канделябр, мигнул напоследок затухающим пламенем. Раскачнулся и поплыл, размазал тонкой плевой. И завалился набок, пришибив по виску.       Глаза уже почти ничего не различали. Шея промокла, тело знобило и било дрожью, словно по наковальне, кожа горела пламенем Обливиона. На немеющем языке тускло горчило.       Холодный пот пробил крупным градом. Веки наливались тяжестью, всё более непреодолимой. Мышцы слабели без подчинения воле.       — …ай. Грай!       На глаза упал силуэт — как накрыл тяжёлым, неподъёмным саваном. Пальцы покалывало. В груди жгло. Чем-то незнакомо аморфным — казалось, ей вырвали сердце.       Больше не было ничего.