В подземном мире, за гранью безмятежности

Если Кей хотя бы еще раз услышит что-то о том, что просто быть Властелином Подземного царства ему уже более чем достаточно и никто не требует от него ничего большего, он собственноручно сбросит этого наглеца в глубины Тартара, не обращая внимания — смертный это или нет. Души умерших прибывают к нему бесконечным потоком, Подземное царство все продолжает расти, и его прямой обязанностью всегда было, есть и будет поддерживать этот хрупкий баланс в мире, несмотря ни на что. Но, тем не менее, никто не собирается упрощать его и без того нелегкую задачу. Постоянно появляются герои, которые штурмуют его тихую обитель из-за своих возлюбленных, просто потому что они думают, что если они выполнили поручения других богов, то могут просто забрать любимых с собой. И капризность, оказывается, присуща не только смертным, но еще и многим могущественным богам, да еще и в явном переизбытке, поэтому Кей, как и всегда, остается в тени всех великих подвигов, один у разбитого корыта. Кей считал, что и на этот раз Акааши приложил все свои усилия, но Владыка мертвых мог обойтись и без очередного летнего шторма Бокуто, особенно сейчас, когда необычайно длинная (в несколько раз больше, чем обычно) очередь из душ терпеливо ждала, когда же сможет, наконец, пересечь Стикс. Кей собирает последние крупицы самообладания. Всегда есть души, которые стоически принимают свою участь или, по крайней мере, смиряются со своей судьбой. Кею они нравились больше всего. Но есть и души, которые слишком потрясены тем, насколько неожиданно они умерли. Их он просто на дух не переносил. Но есть души, которые умоляли Тсукишиму разрешить им вернуться на поверхность, потому что им еще слишком рано умирать (конечно же, нет; Мойры тому свидетели), потому что им нужно вернуться к близким людям, потому что они еще столько всего не успели сделать, потому что, потому что, потому что. Кей всегда неумолимо отказывал им, и после этого каждый раз по коридорам шелестели тихие шепотки, один из которых Кею едва удалось расслышать со своего величественного трона. «Если ты желаешь сыскать милосердия у самого Аида, — всегда твердят сплетники, — тогда дождись последнего дня последнего летнего месяца — дня осеннего солнцестояния». (Обычное суеверие, которое, скорее всего, родилось еще с тех незапамятных времен, когда он помиловал того отчаявшегося музыканта с лирой. Но он никогда не собирался повторять этого снова, только, разве что, в абсолютно экстренном случае). Впрочем, это совершенно не помогало улучшить его настроение; наоборот, только еще больше испортило, поэтому Тсукишима удалился в свои покои, как только в рядах новоприбывших наступило сравнительное затишье. Он примет их всех как-нибудь позже, когда разберется с остальной своей работой, и, может быть, когда стоявший рядом с ним трон не будет так ощутимо пустовать. В вазе на его столе стояла одинокая ссохнувшаяся красная камелия, хотя на этот раз ее дополняли огромная гора свитков, списки мертвых со всеми ниже перечисленными грехами. Кей, тем не менее, оказывается слишком мягкосердечным, чтобы выбросить цветок, потому что его муж всегда приносил с собой новый каждый раз, когда возвращался обратно к нему, независимо от того, как часто Кей напоминал парню, что ни одно живое создание не может существовать в его царстве мертвых. И когда Кей снова упоминает этот неоспоримый факт, Куроо всегда заливается смехом, зарывается пальцами в его волосы и наклоняется для поцелуя. — Но ведь я же здесь, не так ли? — однажды сказал он. Кей тогда поспорил с самой семантикой этих слов: «Боги являются не совсем живыми созданиями, но, тем не менее, они бессмертны, Тетсу», — но их аргументы, обычно, всегда уходили куда-то на второй план, когда они тесно прижимались друг к другу обнаженной кожей, губы Куроо блуждали на шее Кея, ладони Тсукишимы очерчивали лицо его мужа, а они стремились по максимуму использовать отведенное им двоим время. Боги являются не совсем живыми созданиями, но Куроо заставляет Кея поверить, что он может стать исключением из этого правила, потому что весной и летом владения Тетсуро, высившиеся на поверхности, больше всего на свете напоминали Кею саму жизнь, во всей ее красоте. «О, боги», — чертыхнулся Кей и бросил в сторону свиток с такой огромной силой, что сбросил со стола все покоившиеся на нем вещи, разбивая вдребезги упавшую на пол вазу. Он так сильно истосковался по Куроо. Обычно, он просто не мог принять у себя подобную мысль, от которой ему уж точно не становилось радостнее на душе, но признаваться себе в этом было до отвращения легко, когда он оставался наедине с самим собой. Он не чувствует ничего, кроме поразительной никчемности, потому что на протяжении многих тысячелетий Кею жилось более чем прекрасно, пока на горизонте не появился Куроо Тетсуро. Ему было совершенно все равно, когда Куроо попал к нему в Подземное царство, может, Кея слегка и бесил тот досадный факт, что весь Олимп буквально дышал ему в затылок, в то время как Куроо беззаботно бродил берегами подземных рек, словно он родился здесь, а не под необъятными голубыми небесами. Но, тем не менее, Кею стало точно не все равно (это был один из тех редких случаев, когда он действительно невероятно сильно испугался), когда он понял, что Куроо уже глубоко впился своими когтями в его сердце и заставил понять, что шести месяцев никогда не хватит сполна для их бессмертных жизней. Однако Куроо, может быть, стоило упростить задачу для них обоих и съесть больше, чем те шесть ничтожных семян, мрачно подумал он, на самом деле, совершенно этого не имея в виду, после чего снова вернулся к своей работе.

***

В его царстве не существовало какого-либо мерила времени, кроме как количества прибывших душ. Но, тем не менее, даже в этих цифрах Тсукишима часто сомневался, пробегая глазами по строчкам в списке, желая уже поскорее со всем покончить, но в то же время, дотошно проверяя каждую мелочь из-за врожденного чувства перфекционизма. Но только услышав, как в его комнату зашел Ямагучи, Кей ясно понял, что уже, должно быть, провел здесь достаточно немало времени. — Тсукки, — вывел из тумана размышлений голос Ямагучи; Кей, должно быть, уже по второму разу читал одну и ту же строчку своего текста. — К тебе кое-кто пришел повидаться. Кей нахмурился, даже не поднимая своего взгляда. Еще немного — и он будет свободен. — Кто на этот раз? Клянусь, если это опять Хината и Кагеяма… — от одной только мысли об этих двоих в его голове уже загудело от ожидаемой мигрени. — Но все-таки, разве ты не можешь разобраться с ними вместо меня? — О, нет. Мне все еще нужно собрать немало душ, да и у меня тут закралось предчувствие, что этот посетитель собирается отнять у тебя гораздо больше времени, чем каких-то несколько минут. Кей, продолжая все также не обращать на парня внимания, не мог понять, на самом ли деле его дразнил Ямагучи, но все-таки ответил: — Ладно. И как долго он планирует здесь оставаться? — Надеюсь, месяцев, эдак, на шесть, — прозвучал чей-то низкий, до боли знакомый голос, переполненный нотками веселья. — Если только кто-то из моих знакомых случайно не превратился в корову? Кей обернулся так быстро, что почти почувствовал, как громко хрустнула его шея. Ямагучи оставил их наедине, бодро помахав на прощание и прикрыв за собой дверь, чему Кей только искренне порадовался, потому что атмосфера в комнате сгустилась настолько, что между ними вот-вот должна была грянуть молния. И Кей еще никогда так сильно не хотел броситься в объятия своего мужа, как сейчас. За исключением прошлого года. Как и еще нескольких сотен тысяч лет назад. Куроо наклонился вниз, чтобы провести ладонью вдоль щеки Кея, и тот в одно мгновение решил свернуть обратно раскрытый свиток, подняться со своего места и как можно крепче обнять Куроо. Тетсуро был облачен в черные, словно сама ночь, одежды, которые он обычно надевал для путешествий в Подземный мир вместо своих повседневно-красных, которые парень носил на поверхности. Кей никогда не видел собственными глазами ни весны, ни лета, но для него Куроо был идеальным определением этих двух сезонов: его извечно беспорядочные волосы все еще несли запах солнца и земли; а особенно глаза, светящиеся теплотой в тусклом свете маленькой комнаты. Он был настолько ощутимо реальным в руках Кея, что его сердце просто разрывалось в груди от переполнявших его эмоций, в хорошем смысле этого слова. Куроо рассмеялся низким, звонким смехом, отдавшимся эхом в сознании Кея. — Кое-кто очень сильно по мне соскучился, — сказал он, пытаясь только ближе притянуть мужа к себе. Кей даже не смог как следует ему на это ответить. Внезапно в его голове вспыхнули непрошенные мысли, что когда-то давно у людей было по четыре руки, четыре ноги и две головы, но у Тсукишимы совершенно не было времени на этом сконцентрироваться, так как он настойчиво, нетерпеливо и ненасытно прижался губами к устам Куроо, что было совершенно ненормально для двух бессмертных, но, в то же время, не совсем живых созданий. Кею было совершенно на это наплевать. — Ты рано, — выдохнул Тсукишима, когда они отстранились друг от друга. — Не то чтобы я против, но что если твоя мать опять перевернет с ног на голову все мое царство? Куроо ухмыльнулся; Кея настолько же сильно покоряла эта улыбка, насколько и выводила из себя (кстати говоря, очень сильно), а ведь Куроо еще даже не попытался его по-настоящему разозлить. Он невесомо прижал палец к нижней губе Кея. — Тебе, казалось, вообще на это было наплевать, когда ты предложил мне стать твоим мужем. — И кто кому вообще это предложил? Прежде чем Куроо смог ответить, Кей толкнул его на кровать, падая вместе с парнем на мягкое ложе. Это было последнее связное предложение, которое еще очень долго витало в воздухе между ними двумя.

***

(Куроо выудил из-за полов своего плаща синий цветок, слегка помятый и уже начавший изрядно увядать, но после мягкого прикосновения его пальцев поблекшие краски вновь возвратили свою былую яркость. — Вот. — Он передал цветок Кею. — Она называется незабудкой. Тонкий зеленый стебель все еще казался невероятно хрупким в руках Кея. На этот раз Тсукишима не спрашивал, в чем может быть польза такого подарка, даже если и знал: к концу зимы, когда Куроо снова придется уйти, цветок снова начнет увядать. На самом деле, об этом ему хотелось думать сейчас в последнюю очередь. — Она прекрасна, — искренне проговорил Кей, как и всегда, еще с тех самых пор, как Куроо узнал, что у Аида цвели только асфодели, и приложил все усилия, чтобы с помощью своих божественных способностей вырасти здесь другие цветы (что получалось, пока что, из рук вон плохо). — И что она означает на этот раз? Куроо хмыкнул, обвивая руки вокруг талии Кея. — Ты и сам догадаешься. Кей вспомнил о красной камелии, которая, как утверждал Куроо, означала влюбленность, хотя Кея не менее сильно очаровывал и тот факт, что она также означала смертельное изящество. По самой своей природе Тсукишима не мог не оценить такой двусмысленный жест. В прошлом году у него была белоснежная орхидея: я всегда буду думать о тебе даже в твоих снах; за два года до этого — пронзительно красная роза. Так что, хоть Кей и мог прекрасно догадываться о значении нового цветка, но он все равно хотел услышать его из уст Куроо, во что бы то ни стало).