Солнце

      Они прощались на рассвете. Там, на задворках многомиллионного неспящего города. Там, где вода Атлантики слизывает пластик промышленных свалок. Там, где их никто не заметит. Трое. Опустив головы, они смотрели, как волны подбираются к их ногам и отползают обратно. А он улыбался. Как всегда. Придурок. Сейчас, когда первые лучи пробивались сквозь туман и городской смог, трое братьев склонили свои головы. В память о самом младшем. Он был непослушлив, уперт и надоедлив, но все время выходил сухим из воды. Нередко попадал в разные передряги, но чудом спасался. Однако чудеса, увы, не вечны. Теперь, лежа на дне наглухо сколоченного деревянного ящика, он как всегда безмятежно улыбался, скрестив руки на груди. Смеялся закрытыми глазами. А вода нежно ласкала дно и стенки, ветер сдувал песчинки с крышки. Кусок оранжевой тряпки, придавленный двумя парами деревянных трубок, соединенных цепями, теперь вяло свесившийся, повиновался приходящим и убегающим волнам. Этот оранжевый будто бы выцвел за ночь. Не горел пламенем, не лучился солнцем, не развевался на ветру гордым победным флагом.       Их было много. Десятки, сотни, тысячи – не сосчитать. Черное месиво, в котором затерялись четыре цветных ленты. Туча разрасталась, силясь поглотить их, но те стояли до последнего. Не отступать. Переполненные азартом, они рвались в бой, рассекая яркими молниями темноту. До тех пор, пока она не поглотила самого младшего. Сожрала. Растерзала. Сквозь шум битвы каждый смог услышать, как глухо упали на пол нунчаки, звякнув цепями на прощание. Как тихо сползло по стене тело, оставляя на треснувшей штукатурке грязный след от панциря. Как последний вздох отразился от стен усмешкой.       Этот смех резал слух, превращаясь в гул. Они бежали назад. Отступали, чтобы хоть как-то схватиться за жизнь. А он улыбался. Шепча что-то несвязанное, уронил голову. Оранжевая повязка сползла на шею и вмиг потускнела, оставшись без лазурных радужек глаз. Его просили не уходить. Остаться. Отозваться. Обзывали, били по щекам, просто били, поливали водой и вводили какую-то химию. А он все так же улыбался.       Черт возьми, он хоть когда-нибудь перестанет паясничать?! Повзрослей!       Будто бы за эту ночь все трое состарились. Прожили целую жизнь. А сейчас стояли на берегу Атлантического океана и наблюдали, как загорается небо. Жар сушил грубую кожу, белый диск почти вынырнул из-за горизонта.       Пора.       Пламя разгоралось. Нет, не рассветное – то было пламя скорби. Черный дым, объявший уже волглое дерево, застывал в небе беззвучным криком. Криком каждого из них. Треск и шипение смешивались с шумом волн. А он лежал внутри и улыбался. Горел и улыбался.       Они отвернулись и медленно пошли прочь. Не сговариваясь. В ногу. Слова здесь были излишни. Даже самые тихие, они звучали бы сейчас слишком громко и неуместно. Следы медленно исчезали под волнами, тут и там подбегающими к берегу. Растворялись в белой пене.       Теперь они тоже должны раствориться. Исчезнуть в тени, как только белый горячий диск выскользнет из моря. Опалит холодным жаром так, что захочется содрать с себя кожу. Отразится в сердце гулом натянутой струны. Они должны уйти в холодную и колючую темноту. Туда, где этот жар их не достанет никогда. Ведь их Солнце больше не взойдет. Солнце, мне кажется, ты устало светить. Солнце мне кажется, ты просто устало. Ляг скорей в облака, отдохни. Я поправлю тебе одеяло. Солнце, забудь обо всем. Я отменю все метеосводки. Хочешь, я буду беречь твой сон? Самый сладки, самый короткий Сон…       Да, они будут беречь тот юный и глубокий сон. Беречь так, как не смогли уберечь ЕГО.       А он – улыбаться в ответ.