Лучший исход

      Турин сидел, низко склонив голову и обхватив руками виски. Жесткие колтуны волос пробивались меж пальцев, словно колючки ежа или мех варга, а глухой вой, то и дело исторгавшийся из губ Турина, напоминал волчий. Гвиндор не уставал поражаться тому, насколько дико и страшно выглядел этот человек. Страшный рок довлел над ним, безумный огонь плясал в темных глазах, и зубы он скалил по-звериному. Гвиндор вздрогнул и отвел взгляд.       Белег, над которым он склонялся, содрогнулся и тяжело вздохнул. Бинты на его груди затрещали, когда легкие наполнились воздухом, и Гвиндор облегченно вздохнул. Такая рана убила бы не только человека, но и эльфа, однако Белег смог оправиться. Гвиндору почему-то казалось, что виной тому одно лишь желание защитить и предостеречь друга.       Три дня, что они провели на этой поляне, пока оправлялся раненный эльф, Турин находился в некоем подобии транса. Гвиндору приходилось отводить его к ручью, чтобы тот мог напиться, и приходилось укладывать, словно дитя, хотя человек все равно не засыпал. Смертный, видевший, какую страшную рану нанесла его рука, не верил в выздоровление Белега.       Он даже не смотрел в их сторону, когда Белег попросил у Гвиндора воды, и когда смог сесть, чтобы напиться. Глаза эльфа были тусклыми и затуманенными, пока случайно не наткнулись на согбенную фигуру Турина. Тогда серый огонь пробежал в них, взгляд прояснился, и Белег тихо, насколько позволял ослабевший голос, воскликнул:       — Друг мой, Турин!..       — Что это? Неужели голоса призраков? — человек вскинул шальной взгляд и наткнулся на Белега, осунувшегося, бледного, вправду больше похожего на призрака. Тут уже побледнел Турин, глаза его наполнились ужасом, и он захотел было вскочить, но обмяк. — Впрочем, твоя воля сделать со мной, что тебе будет угодно.       Белег молчал, смущенный и растерянный, и не находил слов. Гвиндор ощущал себя лишним: он боялся этого человека и не понимал эльфа. Только Турин чувствовал себя более или менее спокойно: он ждал неминуемой кары и был готов ко всему.       — Помоги мне встать, — шепнул Белег Гвиндору, впиваясь в его предплечье и лихорадочно заглядывая в глаза.       — Рана может открыться… — Белег ничего не ответил, но его молчания и взгляда оказалось достаточно, чтобы Гвиндор подчинился. Ноги едва держали Куталиона, взгляд его замутился, а дыхание сбилось, но он не позволил опустить себя на землю и все-таки дошел до Турина. В ту же минуту, как расстояние между ними стало ничтожно мало, он рухнул перед другом, обнял его и горячечно зашептал что-то, чего Гвиндор не мог или не хотел разобрать. Турин, сперва вздрогнув и посмотрев на эльфа безумными глазами, тоже обнял его и тоже заговорил. Гвиндор смешался и отошел.       Эльф и человек проговорили всю ночь. Турин рассказывал о плене, хоть и нехотя, но доверчиво и подробно, не имея силы о чем-то умолчать перед другом. Он не представлял, что может солгать этому эльфу в глаза. Не представлял поступка, который мог бы заставить Белега отвернулся от несчастного, несущего одни горести Турамбара. Эльф, казалось, отдал всего себя Турину: свой лук, свою судьбу и свое сердце, — и от этого безумная идея все крепла в сердце Турина.       Он позволил Белегу рассказать о том, как тот встретил Гвиндора, о его поисках Турина и счастливом освобождении. Уговорил позволить перевязать нанесенную им самим рану, после чего сам Белег не вытерпел и, заглянув в глаза другу, спросил:       — Что не так?       — Что может быть не так? — грустно усмехнулся Турин. — Я лишь пару дней назад чуть не убил единственного, кого люблю и кто любит меня. Совсем недавно я отверг единственного своего друга из глупого тщеславия. Я убил Саэроса, осквернив священные земли Дориата, я грабил и убивал, словно разбойник — да я и был разбойником! Не перечислить, сколько зла я сотворил и сколько боли перенес. А что ждет меня впереди? Проклятие — я чувствую его всем своим существом — преследует меня, и от него не скрыться. Белег, ах, Белег…       — Чего ты хочешь? — настороженно спросил эльф, и его рука накрыла ладонь Турина, крепко сжав ее.       — Ты отлично знаешь чего, — усмехнулся Турамбар. — Это будет величайший и щедрейший твой дар, хотя я вряд ли его заслуживаю…       — Я не смогу это сделать, — Белег отстранился, и в газах его мелькнул ужас. — Вернись в Дориат! Там проклятие не достигнет тебя!       — Оно у ж е настигло меня там, — Турин помрачнел и отвел взгляд. — И это проклятие — я сам. Моя гордыня, мой гнев и моя неосторожность. Вокруг меня одна тьма, и я не устану просить тебя развеять ее. Я…       — Замолчи! — Белег побелел и вновь крепко сжал руку Турина, почти до боли. — Я не могу позволить тебе умереть! Не хочешь в Дориат — уйдем еще куда-нибудь, куда угодно.       — Куда бы я ни пошел, мне придется взять с собой меня, — Турин смешался. — Я не могу уйти без тебя. А если я уйду с тобой, я могу… — человек неловко махнул рукой на бинты, опоясывающие грудь Белега. — Пока я думал, что ты мертв, я успел больше всего на свете, даже больше Моргота, возненавидеть самого себя и свой проклятый меч. Я мечтал о смерти в эти минуты и презирал себя за каждый вздох.       — Я не могу… — Турин не услышал, просто догадался по движению обескровленных губ.       — Это будет милосердием, — взмолился человек. Он притянул ладонь Белега к себе и поцеловал сбитые костяшки. Эльф от этого вздрогнул и опять поднял на него глаза. — Я никому и никогда не буду так благодарен, как тебе, если ты это сделаешь. Впрочем, и сейчас никто не сделал для меня большего, чем ты, и в то же время вряд ли кто-то снес от меня столько же несправедливой обиды. Поэтому я прошу: сделай еще и это. Я не могу убить себя сам, что-то мешает мне, отводит мою руку, но я знаю, что ты сможешь. Только ты — сможешь.       Белег молчал, сложив руки на коленях, и выглядел так измученно и блекло, что Турин продолжил:       — Пойми же: здесь меня ждет кровь, разлука и смерть других. В этом мире, искаженном с самого начала, мне предписана такая доля и такая роль. Я не могу этого изменить. Не могу свернуть с тропы, идущей сквозь реки крови и пожарища горестей, где в конце меня ждет один только мрак. Не в этой жизни мне быть счастливым… Но там, за мутной хмарью этого мира, за пеленой ошибок и несправедливости, будет свет. Будет счастье, будет покой. Там сможем быть мы, и я не буду опасаться, что мое злое слово или острый клинок разлучат нас. Там будут рассветы, которые встречать не горько и не страшно. Там не будет Рока и Судьбы. Белег…       — Ты — смертный, — дрожащим голосом проронил эльф. — Смерть придет за тобой совсем скоро, и…       — Белег, — Турин произнес это коротко и тут же замолк, но за этим именем волной тянулся шлейф невысказанного. «Сколько еще зла я успею сотворить за это время? Сколько еще раз меня будут одолевать мысли о смерти?».       — Ты поступаешь жестоко, — наконец проронил Белег. — Это — худшая из всех ран, которые ты наносил мне или сможешь нанести еще.       — Нет, — только и сказал Турин. — А еще есть другие. Жизнь с вами, эльфами, многому научила меня, и иногда мне удается пронзить покровы будущего взором. Пожалуйста, мой друг. Во имя тех дней, что наступят, когда закончится Время, что придут после окончания всех войн и распрей.       Белег молчал. Если он и хотел что-то сказать (а он хотел, хотел рассказать обо всем том, чего лишится Турин, о возможности миновать судьбу, о… впрочем, неважно, ведь он все равно ничего этого не сказал), то промолчал, видя, как горят глаза его друга. Белег никогда бы не принял рукоять меча, который ему протягивал Турин, если бы не был согласен с человеком хоть в одном слове. Но он знал, что все, сказанное им, правда. Он сам много раз видел пророческие сны, сам видел огонь, кровь, вереницы пленных. Разумом эльф понимал, все понимал, но сердце…       — Ты хочешь?..       — Нет. Здесь, пожалуйста, — Турин глядел с благодарностью и теплотой, и у Белега задрожали руки, но он повелел себе успокоиться. Неверное движение — и Турину будет больно.       — Ты…       — Я уверен, Белег. Все хорошо. — Турин улыбнулся. — Только обними меня в последний раз.       Это стало последней каплей. Из глаз Белега хлынули слезы, потекли по щекам, солью остались на губах, исчезли в жестком сукне плаща, утонули в холодной земле. Обнимая Турина, чувствуя его тепло, его дыхание и удары его сердца, эльф не мог поверить, что все это может исчезнуть. Не верил, что сможет оборвать это своей рукой. Не верил в смысл своего действия, не верил словам Турина, своему разуму, своему сердцу. Ему просто хотелось не выпускать друга из объятий, накрыть его своим плащом и увести туда, где злые слова проклятия, где сама судьба и Искажение не смогут дотянуться до них.       Когда человек отстранился от него, Белег крепко сжимал в руке рукоять Англахеля. Слезы все еще текли по его лицу: он не мог их удержать, не представлял, что сможет когда-нибудь. Зато руки его не дрожали, и этого оказалось достаточно.       — Namaarie, Mellon, — Турин прикрыл глаза. — Прощай, мой друг. И… спасибо. За все — спасибо.       Сразу после этого он проронил еще одно слово. Простое, обиходное, но Белег уже никогда не смог его забыть. Оно осталось с ним до самой его смерти — от орочьей стрелы ли, от меча вторгшихся в Дориат феанорингов — и даже после. Если, конечно, было это после, ведь он мог спокойно дожить до самого отплытия кораблей из Серебряных Гаваней. Но для нашей истории, для самого Белега, который умер в тот же миг рядом с другом, чтобы ожить вместе с ним через много-много эпох в других землях, это не имело значения.       «Давай» — только и сказал Турин.       Белег ударил, и ненасытный клинок проник в грудную клетку, мимо ребер, до самого сердца. Турин поддался вперед, и кончик лезвия показался из его спины. В последней агонии руки его плотно сомкнулись вокруг Белега, и сам эльф, позволивший себе закрыть глаза сразу после удара, опустил свободную руку на плечо друга.       В миг, когда сердце Турина замерло, первый луч рассвета ворвался на поляну вестником нового дня. И, если бы Турин был жив, а Белег держал глаза открытыми, они бы увидели, что кроме нового дня этот луч нес еще и надежду. Надежду, что когда-то каждый день будет начинаться с такого луча, что когда-то тень пройдет, что ночь рассеется, и настанет вечный день. Не столько в природе и в положении небесных тел, сколько в сердцах и душах эрухини.       Но они не смогли его увидеть. Зато узрели другой: через много-много лет, когда множество таких лучей загорелись одновременно.       Загорелись, чтобы уже никогда не погаснуть.