hey stranger

peter adams – between us

Когда Минсок спускается со своего больше чем десять этажа покормить лёгкие никотином и смолами, в окне дома напротив горит свет. Чондэ в инбоксе строчит «бросай свою гадость», у него чутьё какое-то на табачный дым, хотя он в тридцати километрах и знать не знает о том, что у Минсока душа не на месте и чувства растрёпанны, как книжка со знаком «3+» у племянников. Зажигалка розовая, девчачья, купил, не глядя – а теперь смотрит, не отрываясь, на гипноз пятна электрического света, и вместе с дымом выдыхает из горла опьянённые мысли. Фруктовое пиво обычно идёт заключительной приятной нотой в пятничный вечер, но уже час как суббота, а разум пьянеет быстро и неожиданно, будто чертовски давно не видал ничего кроме минералки без газа (эта штука полезней будет). В такое время, когда жара, влажность и некому позвонить, часто накрывает шапкой одиночества. Вот Минсок и курит, поправляя невидимую шапку, листает список контактов и вздыхает, ощущая необходимость поговорить с кем-нибудь, с кем угодно. О тайнах вселенной, о миграции антилоп или кто там из парнокопытных мигрирует… о повышении цен на съёмное жилье хотя бы – и то интересно. А не с кем. У Чондэ вообще сеанс пожеланий сладких снов на английском и «завалю хёна спящими смайликами», как будто они за собой в дрёму и зевоту потянут. А вот нифига. Минсок сминает окурок о стену и сонливости не чувствует абсолютно. Только приятную пьяную негу и желание выкурить ещё сигарету – да и мятная капсула на языке ещё не растворилась и наполовину. Минсок убирает телефон в карман, снова прожигает темноту у подъезда сильным огнём зажигалки и меряет шагами расстояние от своей двери до стены дома напротив. Дом старый, этажей в нём немного, выкрашен в бледный цвет и глазницами пустыми тёмными наблюдает за неспящим. Двенадцать шагов, если шагать не на пределе возможностей; Минсок останавливается под единственным освещённым окном на втором этаже, чтобы подумать: двенадцать это много или мало. Удивительно, какие только глупые вопросы не возникают в голове, когда ты пьян. Минсок вздрагивает всем телом и машинально отходит на пару шагов вперёд, когда слышит чей-то голос. Через пару секунд, когда страх исчезает, Минсок понимает, что голос (нежный, тихий, приятно слушать) обращается явно к нему. Сейчас в радиусе километра ни единой живой души, кроме него, нет. Все спят. Кроме Минсока и кого-то такого же одинокого. Или пьяного. Или и то, и другое вместе. Минсок делает ещё шаг вперёд, разворачивается лицом к старому дому с пятном электрического света и видит в оконном проёме чей-то силуэт. Без очков рассмотреть в подробностях сложно, а ещё привыкшие к полутьме летней ночи глаза мешают. Спустя пару секунд, часто-часто проморгавшись, Минсок может увидеть растрёпанные светлые волосы, глаза в прищуре и «nirvana» на обрезанной по вороту футболке. Юноша, парень – назвать как угодно можно – смотрит точно на него, на Минсока, и обращается явно к нему. Он говорит: – Я видел вас раньше. И Минсок фыркает вслух – ещё бы не видеть, дом напротив стоит, а Минсок часто туда-сюда протаптывает свою собственную невидимую тропинку с пунктами «подъезд» и «метро». Вот только сам Минсок этого парня ни разу не видел. Или просто не замечал. Но это неважно. Парень снова пытается спросить громким шёпотом (выходит не очень, но плюс балл за старание): – У вас что-то случилось? Может, вам помочь? Минсок снова фыркает, опускает взгляд, чтобы разглядеть примятую траву под подошвой разбитых кед, а потом кивает: – Помочь можно. Дайте мне яду. Уже здесь начинается игра без правил, смысла и победителей – Минсоку интересна реакция, а если вдруг яд есть, то он и не против. Когда чувство одиночества плещется через край и алкоголь в крови смывает рамки, согласиться можно на что угодно. Даже на: – Поднимайтесь ко мне. Седьмая квартира. Блондин исчезает, а Минсок бросает окурок под ноги и закидывает голову вверх, чтобы хоть одну-единственную звезду нащупать взглядом и у неё совета спросить. Или вопросом озадачить: «что вообще происходит и не вернуться ли мне к себе домой». Звёздочек нет, советов – тоже. Поэтому Минсок послушно жмёт семёрку и вызов, и даже не успевает ничего сказать – подъездная дверь уже пищит звуком «можно». А вдруг я серийный убийца, думает Минсок на площадке первого этажа, поднимаясь по ступенькам наощупь. Или вор-обольститель, думает Минсок, остановившись на пятнадцатой по счёту ступеньке. Или злой бывший, припоминает Минсок уже на втором, прыская от смеха в кулак и записывая в список желаний «пересмотреть Пилигрима в оригинальной озвучке». Квартира без опознавательных признаков – прямо, как только оставишь за спиной последнюю ступеньку – уже ждёт. Дверь распахнута настежь, перед порогом коврик с котом, что дружелюбно показывает средний палец руки (или лапы?). Минсок проводит ненужные параллели и шагает вперёд. Алкоголь отключает стеснение, смущение, страх, вежливость и прочие гадости. Иногда Минсок думает, что это даже неплохо. Особенно если из глубины квартиры тянет запахом зернового кофе. Минсок невольно сглатывает слюну и сбрасывает с ног убитые кеды. Блондин с прищуром и громким шёпотом (хотя он у себя дома, можно повысить тон) обнаруживается на кухне; колдует над туркой, предлагает присесть на стул, больше похожий на небольшую лестницу, представляется Ханем и искренне интересуется, сколько сахара надо в кофе. Минсок честно говорит, что ему всё равно – только на количество сахара. На деле он горит любопытством, вот-вот вопросами прорвётся. И все его вопросы растворяются в дружелюбном: – Думаю, арабика лучше, чем яд. Минсок кивком головы соглашается и не запоминает больше ни черта. Кроме, пожалуй, имени и номера квартиры без таблички на распахнутой настежь двери. . В понедельник Минсок берёт отгул (из-за чего Бэкхён ноет в инбоксе «на кого же ты меня бросил» и «ненавижу, когда заказывают простой эспрессо») и вместо отдыха и мистического «отоспаться» делает двенадцать шагов и жмёт семёрку на панельке дома напротив. Из динамика льётся сонный приятный голос, сложно удержаться и не засмеяться. Лухань молча жмёт кнопку под трубкой, пуская гостя в подъезд, и ползёт на кухню, кутаясь в плед. Сезон дождей приносит облегчение и прохладу, один лишь Лухань не рад, приходится притворяться капустой и напяливать на себя кучу вещей. Минсок приносит с собой заварные пирожные и запах сигарет. Лухань морщится и сует ему в руки пачку пластырей, перепутав их с пачкой мятных жевательных пластинок. Минсок рассиживается на стуле, больше похожем на небольшую лестницу, будто это привычное дело, предупреждает о грозе в выходные и просит кинуть в кружку два кубика сахара. Лухань поворачивается от плиты, чтобы рассмотреть улыбку на чужом лице пристальней, чем положено всякими нормами, и оставляет свои желания при себе. Через час, когда Минсок уходит, Лухань садится на пол и вытягивает из-под томиков Дюма небольшой кусочек ватмана. И задумчиво крутит в руках угольный карандаш, пока припоминает каждую искру во взгляде лисьих глаз. Лухань задумывается слишком крепко – под вечер, с открытой бутылкой крепкого вина, ему кажется, что он знает Минсока всю жизнь. В этот же вечер Минсок пишет Чондэ, что пару дней назад познакомился с весьма интересным творческим человеком. Чондэ отвечает, что очень рад, но хотел услышать что-то другое – «например, что тебя от сигарет тошнит и ты их видеть не можешь». Минсок смеётся и выкладывает из кармана кожанки пачку крепких на стол. . В очередной пасмурный вечер, когда почти суббота, Лухань торчит у окна, а Минсок бросает не выкуренную и наполовину сигарету потухать в небольшой лужице у подъезда и машинально жмёт на семёрку. Лухань открывает мгновенно, а ещё успевает плотно прикрыть дверь в гостиную-мастерскую, куда доступ Минсоку закрыт. Пока закрыт, позже посмотрим. У Луханя щека правая в краске непонятного цвета, за ухом – кисточка с жёсткой щётиной, и Минсоку на все эти тонкости плевать абсолютно. Ему даже кофе не хочется, пусть и арабика жутко крутая, дорогая и вкусная. Гораздо важнее поймать чужие ладони в свои, пройтись по длинным тонким пальцам подушечкой большого и робко коснуться губами щеки, ведь приоткрытых в ожидании губ – страшно. Удивительно, как умело прячется смелость, когда ты трезв. Минсок, до конца истратив свои возможности к прямолинейности и расплывчатым признаниям, утыкается лбом в чужое плечо – а оно сквозь свитер тёплое до безумия. Хочется остаться так навечно. Пару часов было бы тоже неплохо. Лухань шепчет, хотя говорить можно громко, но случай не тот: – Ты очень красивый… И Минсок бы принял это за признание и взаимное притяжение, если бы не одиночество тисками по рёбрам и слабый процент недоверия. Он отзывается тихо: – Ты говоришь так потому, что я тебе… И замолкает. Едва не сказал лишнего – потом ведь и на алкоголем затуманенный разум не спишешь, а терять слабый намёк на хорошее начало приятельских отношений не хочется вовсе. Вот только Лухань более смелый, ему для этого и бокал вина не требуется. Он продолжает за Минсока: – Нравишься. Ты мне нравишься. В том, что я хочу узнать тебя получше, нет ничего плохого? Смелость мешается с робостью, а у Минсока кончики ушей краснеют от таких откровенностей. И вот ему-то бокал вина не помешал бы (а лучше два, чтобы нервы наверняка успокоились). Минсок отнимает свой лоб от чужого плеча и в глаза заглядывает, что без прищура и такие яркие, с ума сойти можно. – Ничего плохого, – шепчет едва слышно, Лухань почти хмурится в попытке расслышать. – Ты мне только яд не предлагай. Лухань, поняв и вспомнив, тихо смеётся, а потом наклоняется совсем немного – и в самые губы шепчет: – Арабика лучше яда… или как-то так. Минсок вместо поправок (у него память хорошая, даже когда алкоголя больше, чем следует, в организме) подаётся вперёд. . Когда Минсок спускается со своего больше чем десять этажа покормить лёгкие никотином и смолами, в окне дома напротив горит свет. Чондэ строчит в инбоксе «приеду и сожгу твой блок, что ты прячешь в шкафу между пуховиками», а Минсок бросает едва подкуренную сигарету в новую лужу и торопится добежать до подъезда дома напротив. Дождь припустил с новой силой, а Лухань просит по телефону горячую пепперони и свечки без запаха – хотя Минсок и без романтической обстановки уже за порогом. Промокший. Красивый. Счастливый.