Like cream

Район ни капельки не поменялся за то время, что он отсутствовал. Брайс по привычке — которую он отработал сотни и сотни раз — выглянул в окно своей спальни, из которой открывался отличный вид на стоящий напротив дом Бэйкеров. Дом Джули. Она еще не приехала. Он был уверен в этом, потому что, во-первых, в домике её детства было тихо — зная Джули, через несколько часов после приезда дом словно бы очнулся, закипела работа: подкрасить забор, подровнять кусты и все остальное, что помогло бы ей привести дом в порядок, а во-вторых — он чувствовал. Знал, когда она рядом, а когда нет. Словно Джули светилась, а он был тем самым берегом, на который был направлен этот свет. Брайс сразу вспомнил — каждое утро перед школой он торчал перед окном, как дурак, высматривая, когда Джули выйдет на крыльцо, слегка поежится от прохладного воздуха и бросит взгляд на его дом. Тогда он вылетал из дому — а она уже улыбалась, зная, наверняка зная, что он снова высматривал её из окна. Потом они поедут в школу, вместе, на велосипеде, который Брайсу подарили на день рождения — большом и красивом, таком большом, что Джули легко усаживалась на перекладину, и они ехали в школу, болтая о всяком, молчали, наслаждаясь чистым утренним воздухом, и просто чувствовали друг друга. Клён рос, а вместе с ним росли и они. Росли их отношения и чувства. Брайс тогда впервые понял, как это — когда внутри тебя порхают бабочки. Настоящие, красивые бабочки, которые пряли что-то странное внутри него. Что-то из её улыбок, смеха, поцелуев — всегда трепетных, сладких, как крем, который на торт готовила мама Джули, и в который они вдвоем всегда засовывали пальцы, пачкая друг друга, а потом целовались под лестницей, думая, что никто об этом не знает. Брайс вышел на улицу, подошел к красивому белому заборчику Бэйкеров, слегка приоткрыл калитку, которая легонько скрипнула, заставив вспомнить не только то хорошее, что наполняло его, но и то, что он поскорее хотел забыть. Он проснулся от крика. Кричали родители, что в последнее время вошло в норму, вот только причиной ссоры становилась не вспыльчивая Линетта, которая благополучно училась в колледже, и не дедушка, который, натерпевшись скандалов родителей, съехал обратно, туда, где все ему напоминало о Рене, и даже не то, что отец не подстриг газон. Они остыли. Мама несколько лет шла к тому, что с такой легкостью выкрикнула в пылу ссоры в тот день: — Все, с меня хватит! И Брайсу даже не надо было спускаться и уточнять, что именно означало это "хватит". Просто хватит. И все. А потом стало тихо. Так чертовски тихо, что ему даже захотелось, чтобы сейчас появилась Линетта, крикнула о том, что вернется она не позже двенадцати, и хлопнула дверью. А отец начал причитать о том, что раньше так юные леди себя не вели, но всё равно не пошел бы за ней. На кухне ему все так же приветливо улыбалась мама, накладывая в тарелку подгоревшую яичницу, и он заметит, что уголке глаз, там, где уже появились маленькие морщинки, будет скатываться слеза. Эту картинку он запомнит надолго. Это происходило в середине последнего учебного года, зимой, и тем утром он не стал дожидаться Джули, которая наверняка сказала бы что-то. Что-то понимающее, глубокое, то, что успокоило его сразу же, утихомирило ураган внутри, но он этого не сделал. А только забрался в машину, которую недавно ему подарил отец — так громко хлопнув дверцей, что мама даже высунулась в окно — и нажал на педаль, наблюдая в зеркало заднего вида, как Джули — его Джули! — недоуменно смотрит ему в след. Он будет избегать её весь день, а вечером, когда она все-таки подловит его после тренировки у входа в дом — ему почти удалось проскользнуть незамеченным! — сочувственно-понимающе спросит, что у него произошло. Она на него совсем не злилась, её глаза светились такой теплотой и поддержкой, что он уже готов был просто прижать её к себе и забыть о том, что случилось накануне. Почти. Вместо этого он разозлился, почему-то представляя, как Джули — уже совсем взрослая, в переднике с ромашками и огненным румянцем на щеках, кричит ему: — Все, с меня хватит! И уходит. Уходит. От него. — Отстань, а, — он вырывает руку из её теплой ладони, как тогда, в день их первого знакомства, и отворачивается, — ты мне надоела. Тогда она быстро сделала шаг назад, кивнула, и убежала, хлопнув калиткой так, что та сорвалась с петель. Калитку починил сам Брайс, только позже, но с тех пор она благополучно скрипела, каждый раз напоминая ему о том, какой он все-таки дурак. Он сделал еще несколько шагов вперед, на газон, туда, где рос клён. Брайс не сдержался, и улыбнулся, вспоминая, как произошло то, о чем Джули, как оказалось, думала с первого дня их знакомства. На улице уже стемнело, но он все-равно видел из окна маленькую фигурку, которая возилась возле дерева у себя на газоне. Конечно же, он не сдержался. Уже через несколько минут Брайс стоял рядом, наблюдая за Джули, которая, как оказалось, только закончила. — Что ты делаешь? — Удобряю, конечно же, — она пожала плечами. — Чтобы дерево росло, не достаточно просто посадить его, Брайс, — Джули повернулась к нему, и он увидел, что она улыбается, а еще что на щеке у нее полоска грязи. — Его надо удобрять. Тогда он подумал, что дерево, это то же, что отношения. Он, конечно же, удобрял их отношения — если это можно так назвать. Они гуляли, — держались за руки! — как-то раз Джули даже быстро клюнула его в губы, ходили в кино, ели мороженое, читали, прижавшись к друг дружке под лестницей у неё дома, смотрели на звезды, поднимаясь на вершину холма, где расстилали покрывало, но все это, кажется, было не то. — Джули? — М? — она слегка наклонила голову, отбрасывая волосы назад, и убрала прядь с лица, оставляя на коже грязный след. А он смотрел на неё, и смотрел, и смотрел, исмотрелисмотрелисмотрел, и понял, что сейчас. Тогда он просто наклонился, и поцеловал её. Так, как видел это в одном фильме, над которым мама с Линетт рыдали битый час. Они ударились зубами, и ему на секунду показалось, что он чувствует вкус земли, но все это не имело никакого значения, потому что мир вокруг пропал, и остались только её губы, волосы, пахнущие свежескошенной травой и землей, и руки, которые с силой прижимали его к себе. — Ты снова портишь мой газон, Брайс Лоски? Все тот же насмешливый тон. — Нет, проверяю, нет ли у тебя во дворе петуха. Джули рассмеялась, а следом — он уже обнимает её, целует, кружит над землей, а она хохочет, как ребенок, цепляется за него тонкими пальцами, и только широко улыбается, когда он ставит её на землю. Он почти на две головы выше, чем она. На Джули тонкое белое платье, а на шее сверкает цепочка с маленьким кулоном в виде буквы. — Я боюсь, — честно признается Брайс, когда до конца лета остается всего несколько недель, и они вот-вот разъедутся по колледжам. Они лежат у него в комнате, распластавшись на кровати, у Джули все губы и пальцы перепачканы в сладкой вате, они только что целовались, и мысли о том, что Джули такая сладкая и липкая, быстро выветрились, стоило ему скользнуть взглядом по флажку баскетбольной команды колледжа, куда он отправится в начале учебного года. — Чего? — Тебя, если честно. Она поворачивается к нему — теперь её лицо так близко, что их дыхания смешиваются, и ему снова хочется целовать её, чувствовать сладость во рту, и ни о чем не думать. — Глупости. — Нет, — он резко поднимается, усаживаясь по-турецки, — мы будем далеко, Джули, — уже позже ему покажется, что его голос тогда был похож на скуление щенка, которого Джули когда-то подобрала на улице. Он больше ничего не говорит, но она смотрит. Просто смотрит на него, и он вдруг осознает, что она понимает его, как никто другой. Тогда он вздохнул, и достал из ящика комода небольшую коробочку, в которой лежал подарок, купленный им уже довольно давно. — Вот, — он протягивает Джули бархатную коробку, она несколько секунд вертит её в руках, потом открывает, и начинает смеяться. Звонко и рассыпчато, заполняя всю комнату теплом и уютом. Заполняя его сердце собой. — "Б" — это Бирмингем? Или Бурьян? Он улыбается, она снова смеется, потом они долго целуются, и он шепчет ей на ухо: — "Б" — это Брайс. Он снова смотрит на неё, как смотрел всегда, и как будет продолжать смотреть всегда, солнечные лучи путаются у нее в волосах, и он снова целует её. Миссис Бэйкер смотрит в окно, к которому так часто прилипал её сын, улыбается, и думает, что этим двоим ничего и не надо, кроме как целоваться на газоне, уничтожая тем самым долгую работу Джули. Но она, кажется, ничего не имеет против.