***
Он становится тоще изо дня в день, все больше напоминая взъерошенного воробья; он постоянно носится, то подрабатывая где-то, то на учёбу, то пытаясь найти нужные аккорды для какого-необъяснимого зуда в душе, требовавшего излить себя в музыку. Однако в глазах Мэтта наконец разгорается азартный огонь, и Доминика это радует. Когда в группу к ним пришёл Крис, спокойный, аки скала, Мэтта поражает его умение хладнокровно мыслить. А Дома — его молчаливая послушность. Не каждый может выдержать суетливость Беллами и его требовательность, да ещё и подчиняться прихотям этого взбалмошного. Ещё в первый день Ховард подходит к Крису и негромко сообщает ему, убедившись, что Мэтта рядом нет: — Это не будет просто. Нужны стальные нервы. Да и яйца тоже. Уолстенхолм усмехается: — Видали таких. Все будет отлично. Тебе достаточно поддерживать в нем огонь и давать право на ошибку. А ошибок было больше, чем дохера. Мэтт запутывается все больше и больше, и решает все проблемы, разрезая эту паутину в своих нервных срывах. Он устаёт. Он постоянно сбивается: то с пути, то с ритма. Он не отвечает на логичные вопросы и выходит из себя при малейшей попытке помочь. И так не только с друзьями-коллегами: все товарищи Мэттью постепенно превращаются в бывших знакомых из-за его же колючести и раздражительности. Репетиции все чаще посещают лишь двое, Беллами же где-то теряется, и пока Крис совершенно спокоен, Дом приходит в негодование, бегая по паркам и разыскивая виноватого. «Где тебя черти носят, Моцарт драный?!» Однажды, отыскав Мэттью в сквере, Дом срывается на него, выплескивая всё, что о нём думает. Он собирает все в кучу, схватив Беллами за костлявые плечи: и безответственность, и хамство, и неумение принимать помощь, и эгоизм — всё, из-за чего в нем накопилась горькая обида, ведь Дому как-никак, симпатичен и интересен этот строптивый паренёк, а он делает в ответ всё возможное, чтобы его люто ненавидели. Доминик затыкается тогда, когда Мэтт вдруг неожиданно обхватывает его руками, уткнувшись носом в грудь — максимум, до чего он достаёт. — Дом, пожалуйста, пошли меня уже нахуй. Сам я не смогу уйти. Доминик замирает, в глубине души желая отцепить от себя Беллами, но тонкие белые руки Мэттью лишь сжимают его сильнее, а сам он продолжает шептать: — Я такой, потому что запутался. Я... я не знаю, чего я хочу. Я стараюсь, но у нас ничего не получается, а когда я пытаюсь сменить курс, то вообще не уверен, нужно ли это мне и вам. Дом молчит. Внезапно он вспоминает слова Криса: «поддерживай в нем огонь». Не только давать право на ошибку. Мэтт заблудился, и Доминик понимает, что этому горящему пламени иногда нужен усмиряющий поток воды. — Пожалуйста, пошли меня к черту. — Ни за что. Мэттью вздрагивает, словно от удара током. Наверное, этот ответ он отчаянно хотел услышать, но не надеялся получить его вообще. Пока он замирает, не веря своему счастью, Доминик впервые дарит Беллами свои объятия. Что-то меняется после этого момента. То ли аккорды становятся чище, то ли напряженность и атмосфера недопонимания спадают, то ли что-то ещё. Даже переломный момент, когда Мэттью хватает смелости начать выступать в небольших пабах и на конкурсах со своими песнями, проходит как-то легко и не нервозно. Том умело помогает протолкнуть ребят, запихивая их на разные мероприятия, их коллектив становится все более сплоченным. А маленький довольный Наполеон улыбается все чаще. Всё как-то начало идти в гору. Ненадолго. После горы оказывался обрыв с натянутым над ним канатом.***
— Почему в этот раз отказали? Мэттью, отводя взгляд, пожимает плечами. Разговаривать он не в настроении. — Что это он такой грустный? — шёпотом спрашивает Крис, будучи ещё не в курсе дела. Дом думает о том, что Мэтт только выглядит опечаленным и уставшим. На деле же он убит, разломлен, разочарован в окружающих и, что самое главное, в себе. И так каждый раз, после очередной попытки и последующего отказа. «Им бабло нужно, да?! Денег им мало?! Будет им золотой дождь, мать твою!» Останавливай его, не останавливай — Мэтт снова ныряет в круговорот нервотрепки и истощающей работы. Его руки покрываются не только мозолями, но и белыми полосами от средств для мытья, которыми он скоблит общественные туалеты. Одежда всегда потёртая и с разводами от краски, ведь маляра покупают форму за свой счёт, а Мэтт позволить себе такого не может. Его пошатывает днём, а глаза всегда сонные, потому что он чертовски устаёт на этой пахоте. Всё — для осуществления их общей мечты, чьи очертания ещё не размылись после бесчисленных бессонных ночей и срывов. На войне все средства хороши, так с чего вдруг Мэтту не считать это войной? У Дома невольно сжимается сердце, когда окружающие называют эту жестокую, священную для маленького Наполеона войну «битьём головой об стену». Да и сам он почти что верит в Беллами, и хотел бы поверить окончательно, но иногда и ему этот бой кажется лишённым смысла. От того на душе ещё паршивее. От того Дом думает, что это лицемерно с его стороны — продолжать говорить Мэтту, что всё будет хорошо. Однажды. Да Мэттью и сам бормочет это себе сквозь зубы, убеждая и мотивируя, когда совсем тяжело. «Тяжко? Терпи». Никому он не нужен, этот маленький вертлявый Бонапарт с тонким и пронзающим, словно игла, голосом и грустными синими глазами. Но Дом бегает за ним, как приклеенный, не потому, что сам хочет биться, а потому что... Просто так надо. И синеглазый Наполеон отчаянно нужен самому Доминику. И уже и они с Крисом помимо работы и репетиций бегают по знакомым и друзьям, и по их знакомым и друзьям тоже, предлагая материал каждому — материал не просто их товарища, а их самих, «Muse». Доминик раздаёт демо-записи практически бесплатно на улице. Им совершенно необходимо докричаться до толпы и привлечь её внимание. Никакая борьба не проходит незамеченной, и воины не остаются без наград и почестей. Когда однажды Беллами заскакивает в их самодельную «студию», а и без того большие его глаза распахнуты и горят от восторга, то и Крис, и Дом понимают всё без слов. — Ну? Как? — Приняли? Мэттью стоит столбом, озираясь вокруг и не говоря ни слова. К счастью, из-за его спины выныривает Том с радостным криком: — Приняли!!! Трёхэтажный домишко в наименее благоприятном районе города впервые испытывает на себе подобное. До самого основания, отдаваясь в трубах, звеня стёклами, смахивая с крыш голубей, его сотрясает громогласное дружеское «Ура!»***
Доминику никак не удаётся унять дрожь в руках, а ему, барабанщику, права на ошибку на даётся. С другой стороны, Мэтт трясётся, как осиновый лист, даже Крис заметно нервничает. Боятся и волнуются все, искать неведомой успокаивающей силы не у кого. — Инструменты уже проверили? — Да. — Звук в порядке? — Угу. — У вас чуть меньше шести минут, — Кирк взволнованно оглядывает каждого из них и словно не узнает. — Вы что, боитесь? Ну-ка отставить! Вы со всем справитесь! — Ага, теперь точно со всем справимся, спасибо, — Дом не может удержаться, а потом чувствует себя виноватым. — Извини. Мэтт же молча пытается привести в порядок дыхание, глаза его бегают; ему, кажется, сейчас станет плохо. Крис жалуется, что хотел бы закурить, а нельзя. — Ну серьёзно, ребят. Я понимаю, что для вас это первый решительный шаг, но реально, не Рединг же открываете. Мэттью издаёт короткий стон. — Я тебя сейчас уже отсюда вытолкаю, — шипит Тому Доминик. Воздух едва ли не трещит от напряжения. Душно настолько, что дышать совершенно нечем. — Да я уже сам скоро отсюда выкинусь, — усмехается Кирк. — Мне ненадолго сюда припереться разрешили, да и вам остаётся три минуты. — Что? — Мэттью неожиданно обретает дар речи. Доминику кажется, что вся часть закулисья, сцена, да и всё вокруг в радиусе десяти метров сейчас разорвётся на клочки. — Три минуты. И ещё чуть меньше. Вам удачи, буду стоять сбоку и подпевать громче всех, мне пора... Сделав молниеносный, словно змеиный выпад вперёд, Мэтт хватает Кирка за руку, заставив его удивлённо обернутся. — Том, пожалуйста, — его шёпот, кажется, сейчас перейдёт в крик. — Я не смогу это сделать... Не смогу! Кирк поворачивается, с его лица уже пропало шутливое выражение. Трое его друзей стоят перед ним, желая хоть какой-нибудь поддержки, пока их время на раскачку стремительно исчезает. И Том улыбается. — У вас всё получится так, как вы захотите, — он сжимает руку Беллами крепче, а свободной похлопывает Криса и Дома по плечу. — Вы со всем справитесь. Разве может быть иначе? На лицах ребят невольно проскальзывает едва уловимая улыбка. Напряжение спадает на одну сотую, и этого достаточно. Минута. — Удачи, Мэтт. Ты им всем покажешь. Удачи, парни. Когда Кирк уходит, друзья вдруг слышат удивительно мощный рёв небольшой по размеру толпы со стороны сцены, который был всё это время. И который сейчас нарастает, как девятый вал. Беллами судорожно выдыхает. — Пора? Они переглядываются. Абсолютно точно пора. И делают шаг.***
Воздух на стадионе кажется разрежённым. Так оно или нет, но дышать тяжело на самом деле. Тем более, что грудь распирает от огромного, не помещающегося внутри, совершенно живого счастья. А впереди — ревущая стихия, неистовствующее море людских душ. И в то же время каждая из них словно на ладони; за каждую они чувствуют ответственность. Воистину, Уэмбли — не стадион. Чудовище. Но эта Лернейская Гидра из мифов и легенд мира музыки сдалась им сегодня. Когда они, дрожа от счастья, возвращаются вниз, под сцену, то какое-то время стоят полукругом, смеясь несколько нервно, пока к ним подбегают с поздравлениями. Они не говорят ни слова, лишь разглядывают друг друга, словно увидев впервые. А может, действительно впервые. Будто в этот вечер каждый из них переродился, как по чьему-то волшебному щелчку. А потом Мэттью, шикарный в своём алом пиджачке, совсем уже взрослый, сияющий и улыбающийся, с выступившими на глазах слезами счастья, неожиданно он подбегает к Доминику и крепко-крепко обнимает, уткнувшись носом тому в грудь, словно вернувшись на тринадцать лет назад. И в этот момент Дом забывает обо всём, лишь отвечает на его объятия и прижимает к себе подошедшего Криса, который, улыбаясь, обхватывает руками всех троих. Эмоции едва не рвутся у Ховарда наружу, отчего он лишь сильнее зажмуривается, слыша приближающиеся восторженные крики Тома и Глена и шутки Моргана. И в этот миг они снова простые мальчишки, которым по пятнадцать лет. Наконец до сознания опьянявшего от счастья Дома доходит понимание главного, поворотного события в их жизни, после которого уже не будет никакой возможности отступить назад, потому что сегодня они все испытали нечто запредельное. Своё Ватерлоо они выиграли.