Завтра они умрут

       — Завтра мы умрем, — в голосе нет и намека на грусть или страх, Шрёдингер говорит это даже несколько весело. Ну а чего грустить? Тем более, это не про него.        Ответом служит спокойный и немного задумчивый кивок. Такое ощущение, что Гансу вообще фиолетово на это. Хотя, он ведь всё равно хочет умереть, главное, чтобы это была смерть во время хорошего поединка.        Они оба лежат на кровати в каюте капитана. Постель все еще застелена, свет выключен. Ганс одет только в штаны, остальная одежда аккуратно повешана на стул неподалеку от входа в каюту – капитан не любил разбрасывать вещи. Шрёдингер же вообще завалился на постели, удосужившись снять только ботинки. Все элементарно – Гюнше попросту нравилось его раздевать.        Тишина прерывается только размеренным дыханием мужчины и забавным сопением мальчишки. В каюте царит интимный полумрак. Мальчик накрутил на палец короткую белую прядь Ганса и улыбнулся в своей привычной манере. Тот на манипуляции со своими волосами не отреагировал.        — Вы будете по мне скучать?        А так же по куче проведенных вместе бессонных ночей, по тому, что ими происходило, по всем этим полными упрека ревнивым взглядам, минутам совместного молчания и прочей сопливой дребедени, как это казалось капитану. Но тем не менее, он всякий раз не мог от этого отказаться. А зачем, если есть возможность отвлечься от кровавых нацистских будней, подготовки к войне и далее по списку?        Шрёдингер и не собирался ждать ответа. Он знал, что Гюнше не ответит. Поэтому он просто легонько куснул Ганса за ухо и расплылся в улыбке, когда нечеловечески сильные руки прижали его к теплому могучему телу. Капитан продолжал смотреть в потолок своими слегка светящимтся в темноте алыми глазами. Сегодня он вел себя еще более отстранённо, чем обычно. Ну, это понятно. В конце концов, завтра придется умереть. Он же так долго этого ждал.        А вот и грусть. Чуть-чуть ноющая в груди, заставляющая тихонько вздохнуть. Мальчишка уткнулся носом в ключицу капитана.        — А я по Вам буду.        Гюнше медленно – слишком медленно – повернул голову и перевёл взгляд с потолка на Шрёдингера. Заметив это, тот поднял на него глаза и почувствовал, как губы капитана сминают его собственные.        Это был один из тех немногих случаев, когда Ганс целовал его не грубо, порывисто и властно, как всегда, а легко и даже нежно. Мужчина наблюдал, как Шрёдингер медленно закрыл глаза, а ушки едва видно затрепетали, как и ресницы.        Этот мелкий кошак принадлежит только ему.        Недаром Гюнше был готов разорвать морду любому, кто посмеет посягнуть на его мальчика. А таких было достаточно. Вампиры тоже имеют потребности, а смазливая мордашка Шрёдингера и приятная глазу задница в коротких шортах привлекали внимание, как ни крути. Вот только все эти придурки не осмеливались первыми забрать себе этого пакостника – боялись Майора. Стало понятно, что тому плевать с высокой колокольни, кто с кем спит, только тогда, когда уже сам Ганс стал спать с Шрёдингером. Сразу же вампирюги начали скалиться на мальчишку, но продолжалось это ровно до тех пор пока всегда спокойный и молчаливый капитан не перегрыз глотку одному из таких идиотов. Только он имел право на этого пацана. Оборотни – ужасные собственники.        Широкая ладонь немного надавила на затылок мальчишки, и тот послушно приоткрыл рот, давая углубить поцелуй. Ганс легонько провел пальцами по нежной вечно детской щеке, словно говоря "хороший мальчик". Шрёдингер тихонько выдохнул, ощущая, как рука Гюнше обвивает хрупкую талию.        — Капита... — ещё не родившаяся фраза утонула в новом поцелуе. Легкий укус нижней губы – приказ просто молчать и получать удовольствие. Ну, раз так...        Мальчишка провёл ладонью по каменному торсу Ганса, на что тот ответил довольным урчанием. Лоб покрылся легкой испариной – становилось немного жарко. Пальцы капитана начали мучительно медленно стягивать галстук, а поцелуи стали более требовательными и жесткими, как всегда. Ладонь на затылке сгребла волосы и потянула назад, заставляя оторваться от желанных губ и запрокинуть голову, чтобы дать доступ к нежной шейке.        Дьявол, этот мальчишка только его. Не дай боже он узнает, что какой-нибудь козёл хотя бы попытался его умыкнуть у Гюнше. Уничтожит. Разотрет в порошок. Смерть от самого Алукарда покажется этой сволочи просто милосердием.        Хотя... Когда он успеет?..        — Ахха... — Шрёдингер впился короткими ноготками в бок капитана, когда зубы прикусили кожу прямо над артерией. Галстук, снятый с парнишки, был кинут на край кровати и соскользнул на пол. Пришло время расстёгивать пуговицы рубашки.        Маленькие ручонки скользили по раскаленному мускулистому телу, будоража кровь и разум. До самой первой ночи с этим кошаком Ганс умел даже в подобные моменты быть спокойным, как во время пафосных речей Майора. А сейчас он был готов трахнуть этого пацана прямо сейчас, безо всяческих прелюдий, но капитан любил растягивать удовольствие, превращая его в пытку для себя и Шрёдингера. Мазохизм, что сказать...        Неожиданно Гюнше прекратил целовать и кусать шею паренька, расстёгивающая пуговицы рубашки рука остановилась и легла ему на лицо. Сгребающая волосы ладонь на мальчишеском затылке немножко расслабилась, давая открыть глаза.        — Капитан? — немного удивленно произнес Шрёдингер, но всё вылетело из головы, стоило взглядам встретиться. Взор мужчины полон желания, но в нем уловилась эта капля железного самоконтроля. Прекрасные алые глаза смотрели на мальчишку с нежностью и неимоверной тоской.        Им обоим будет не доставать друг друга.        Парнишка улыбнулся, проводя пальцем по виску Ганса, и покорно закрыл глаза, позволяя впиться в свои губы жестким поцелуем.        В их первый раз всё было иначе. Испуганный мальчик не знал, как себя вести с ставшим практически неуправляемым Гюнше, который стремился получить его любой ценой, сделать своим, чтобы больше никто не смел его трогать. Сейчас же паренек понимал суть каждого взгляда, движения, касания. Он теперь мог уловить любую перемену настроения капитана, не требовалось даже никаких слов. Правда, от него всё равно невозможно ничего услышать.        Рубашка расстегнута. Ганс обхватил Шрёдингера обеими руками и приподнял над кроватью, не разрывая поцелуя. Мальчишка начал торопливо снимать с себя рубашку, каждый раз вздрагивая, когда он ощущал каменную эрекцию Гюнше даже через плотную ткань его штанов и шорты парнишки. Сердце громко ухало в груди, в животе все переворачивалось и сжималось в тугой ком, про то, что творилось в низу живота и говорить не стоит. Да уж, Ганс, испортил ты ребёнка, что тут скажешь.        Наконец, ярко-желтая рубашка была снята, и Шрёдингер отшвырнул её куда подальше, за что получил немного сердитый укус – нечего в каюте бардак разводить. Мальчик виновато прижал ушки и зажмурился, но виска примирительно коснулись горячие губы капитана. Мужчина немного расслабил руки, кладя паренька обратно на постель, и она показалась тому на мгновение холодной, насколько разгорячилось его тело.        Честно говоря, Шрёдингеру эта связь ни разу не казалась какой-то неправильной или странной. Чего греха таить – капитан нравился ему ещё задолго до того, как произошел их первый секс. Всегда терпеливый, решительный, спокойный и гордый он сильно отличался от услужливого до тошноты Непьера, излишне резкой и брутальной Зорин Блиц или придурковатой Рип ван Винкль. Он всегда стоял подле Майора, глядя прямо перед собой, и ни единой эмоции нельзя было прочитать на его наполовину скрытом от чужих глаз лице. Он был действительно великолепен, и назвать его цепным псом Монтаны просто не поворачивался язык.        Они оба – две крайности одной сущности. Оба нацисты, оба готовятся к грандиозной войне и оба завтра умрут. Однако насколько они разные! Молчун и весельчак, телохранитель и разведчик, мужчина и мальчик, волк и котёнок.        Идеальная пара, не правда ли?        Поцелуи настолько горячи, что кажется, будто губы сейчас расплавятся. Ганс неторопливо начал расстегивать ремень на шортах паренька, и тот даже не замечал, что делающие это пальцы едва заметно подрагивали от желания и нетерпения. Шрёдингер тоже не хотел оставаться в долгу и протянул руки к ремню на штанах капитана, предварительно подняв на Гюнше вопросительный взгляд. Тот моргнул: можно.        Эта покорность просто сводила с ума и заставляла кровь кипеть. Паренек никогда не сопротивлялся, не брыкался и не раздражал Ганса поведением капризной девственницы. Шрёдингер был послушен и тогда, когда Гюнше был нежен с ним, целовал и задаривал его лаской, и тогда, когда с ним обходились излишне грубо, настолько, что секс был похож на изнасилование. Мальчик всегда выполнял любую прихоть капитана и выполнял ее охотно. Странное дело – все солдаты Последнего Батальона до дрожи в коленках боялись Майора, слушались его и чуть ли не бухались перед ним на колени при любом удобном случае в то время, как кошак вел себя с ним несколько нахально, обращался к нему на "ты" и ничуть его не боялся. А вот так себя вести с Гансом мальчишка никогда бы не посмел. Гюнше был единственным, на кого Шрёдингер искренне смотрел снизу вверх, и в его представлениях капитан был в разы выше, чем предводитель Миллениума. Превосходный, сильный и чертовски красивый. Возлюбленный Ганс.        С ремнем на шортах паренька было покончено, одновременно с капитаном справился и сам Шрёдингер. Однако, когда он попытался стащить штаны с Ганса, тот рыкнул: не тронь. Мальчик отдернул руку и коснулся ею находящегося напротив лица. Медленный кивок: хорошо, не буду. В ответ – долгий поцелуй. Сегодня они целуются гораздо больше, чем обычно. Будто они оба хотели запомнить вкус друг друга, чтобы не позабыть его в Аду.        Последняя ночь. Самая страстная в их жизни.        Гюнше всегда рывком сдирал штаны со своего юного любовника, но сейчас он все делал медленно, словно дразня того и заставляя хныкать от нетерпения. Мальчик тихонько застонал.        — Пожалуйста... — он неосознанно сжал волосы на затылке капитана, но тот не стал его за это упрекать. Ганс оставил в покое губы Шрёдингера и провел языком по его груди, слушая, как паренек захлебывается стонами. Когда зубы прикусили крошечный сосок, мальчишка громко вскрикнул, запрокидывая голову назад, и Гюнше с удовольствием наблюдал за этим, даже не задумываясь о том, что их может кто-то слышать. Какая уже разница, раз завтра помирать? Да пусть сейчас в каюту зайдет хоть сам Майор, капитану будет плевать. Он не остановится. К чёрту все, к чёрту!        Ганс перевернул мальчишку на живот, и Шрёдингер зарылся лицом в подушку, стыдливо пряча его, будто это их первый раз. Гюнше легко поцеловал его в плечо и вдохнул запах светлых волос, на мгновение прикрыв глаза. В груди в очередной раз все перевернулось, и сердце снова сбилось с ритма. Мужчина хотел запомнить этот запах так же, как и вкус рта парнишки. Запомнить все до мельчайших деталей. Вплоть до сумасшедшего стука в груди.        Капитан наконец стянул шорты с Шрёдингера и кинул их куда-то в сторону. Плевать на беспорядок в комнате. То же самое произошло с нижним бельем мальчугана. Тот покраснел еще сильнее и приподнялся на локтях.        Гюнше провел ладонью по его спине, словно хотел успокоить. И чего кошак так смущается? Ганс ласково зарычал и легонько укусил дрожащее кошачье ухо. В ответ раздался тихий смешок.        — Щекотно...        Было ли мужчине так хорошо с кем-то другим, кроме этого мальчика? Вряд ли. Только с ним Ганс забывал обо всем и обо всех, вселенная сужалась до одной комнаты, одной постели, одного человека. Сверхслух оборотня отказывался улавливать посторонние звуки, он слышал только эти всхлипы, вздохи и стоны. И они принадлежали только ему. Как и весь Шрёдингер. Без остатка.        Гюнше не понимал, откуда в нем столько человеческих чувств. Нежность, страсть, отчаянное желание и прочие, чуждые оборотням, неправильные для них чувства так и рвались из гнилой души наружу. Они заставляли разум пламенеть, а сердце – захлебываться от слишком частых ударов. Это были те моменты, когда мужчина забывал о своей сущности и ощущал себя человеком. Вряд ли кто-то другой из нелюдей может этим похвастаться.        Слегка прикрыв глаза, Ганс наклонился к парнишке и начал покрывать его плечи легкими, почти невесомыми поцелуями. Тот тихонько всхлипнул от нетерпения и выгнулся в спине.        — Пожалуйста... — дрожащим шепотом повторял он, комкая пальцами покрывало нерасстеленой кровати и чувствуя бедрами ткань армейских штанов капитана. Гюнше приблизился к мальчишескому уху и просто тихо выдохнул, опаляя его горячим дыханием, словно говоря: спешить некуда. Еще целая ночь впереди.        Хорошо, что Шрёдингер расстегнул ремень – снять штаны удалось быстро, бельё тоже. Гансу не хотелось тратить много времени на одежду. Услышав шелест ткани за спиной, паренек шумно сглотнул и задрожал в предвкушении.        Руки мужчины были неверояно горячи. Мальчик чувствовал себя пластилином в них, позволял делать с собой все, что угодно. Гюнше положил ладони на сжимающие покрывало кулачки и, прижавшись губами к покрытому потом виску, начал аккуратно входить.        Громкий стон и глухое рычание зазвучали в унисон. Шрёдингер запрокинул голову, выгибаясь всем телом и чувствуя это прекрасное ощущение заполненности. Из горла вырывались хрипы вперемешку со стонами и бессвязным шепотом.        Ганс замер, прислушиваясь к болезненному стуку собственного сердца. То металось в груди, как сумасшедшее, четкий ритм ему будто не был ведом. Лицо расслабилось, глаза закрылись. Дыхание шумное, перывистое. Капитан зарылся носом в светлые волосы парнишки.        Ему было хорошо.        Им обоим было хорошо.        Гюнше прижался грудью к спине мальчика, прильнув губами к нежной детской шее, начал медленно двигаться, вынуждая Шрёдингера вцепиться зубами в подушку, чтобы заглушить рвущиеся из горла стоны. Но ощущение зубов на загривке заставило его задрожать и чуть ли не закричать от экстаза. Воздух раскалился до предела, обжигая легкие, каждый вдох становился все тяжелее.        Толчки были медленными, но широкими, Ганс всякий раз входил на всю длину. Паренек почувствовал, как левая рука мужчины убралась с его ладони, легла на маленький член Шрёдингера и начала делать поступательные движения в ритм толчкам. Мальчик протяжно застонал, пряча свое красное лицо в перемазанной собственными слюнями подушке. Ах, черт, это слишком хорошо.        Внутри все бурлило, кипело, ревело и полыхало алым пламенем, сжигающим все мыслимые и немыслимые границы. Разум застелило туманом наслаждения, а сердце все так же совершало невиданные кульбиты. Свободной рукой Ганс обхватил своего молодого любовника поперек груди и посадил себе на колени, прижимая к своей груди до стона хрупких костей мальчика. Толчки ускорились, и Шрёдингер сам начал подмахивать им, приподнимаясь и снова насаживаясь на член капитана. Кровь шумела в ушах настолько сильно, что почти полностью заглушала громкие страстные стоны мальчугана.        Последняя ночь. Последняя возможность ощутить друг друга.        Ладонь несильно сдавила горло Шрёдингера, а зубы до боли, но не до крови впились в плечо. Толчки все ускорялись. Мальчик завел руку назад, кладя их на белоснежные волосы Гюнше и до боли выгибаясь в спине. Капитан все же не смог сдержать хриплого стона...        Крик и рычание утонули в отчаянном, последнем поцелуе в их жизни. Любовники замерли, чувствуя эту сладкую дрожь в теле, и ощущали, как нахлынувшая на них волна оргазма стала потихоньку откатывать, оставляя приятную пустоту мыслей. Наступила блаженная тишина.        Они сидели так еще некоторое время, прижимаясь к губам друг друга, и глубоко дышали.        Завтра они умрут.        Но об этой ночи они не пожалеют и после смерти.        Ганс провёл носом по впадинке за ухом мальчика и прикрыл глаза. На ресницах ощущались капли пота, стекшие со лба, а обхватывающая грудь Шрёдингера рука улавливала быстрый стук сердца. Паренек навалился спиной на капитана и расслабленно улыбнулся.        — Могли бы просто сказать, что тоже скучать будете...