Среди песков тебе отдался...

Мерно покачивающийся паланкин, который несли восемь слуг, медленно направлялся в самое сердце земель пепла. В месяц Огня Очага, после неожиданно дождливого Последнего Урожая, на Ресдайн пала неимоверная духота, от которой задыхались и птицы, и звери, и кимеры. Ворина не спасала ни прохладная вода, хранящаяся в сосудах окаменелой морозной соли, ни обмахивание веером, ни варварская обнаженность – привыкший к прохладе подземных зал своих покоев далеко на острове за Дагон Фелом, Дагот обычно одевал по несколько мантий и, по крайней мере, две пары изящных панталон. Сейчас на кимере было что-то вроде женского пеньюара, едва прикрывающего колени. Сейчас такое модно носить в Алиноре, но здесь, в Ресдайне, на такие вольности смотрели хоть и сквозь пальцы, но строго. Пеньюар был жалован Нереваром, обожающим подобные полубабские тряпки, второй такой фривольный наряд был дарован Альмалексии, и Ворин даже не знал, гордиться ли данным обстоятельством, что его приравняли к жене, или же залепить при встрече с Индорилом смачную пощечину этакому благодетелю. Думы Ворина завертелись вокруг королевы Ресдайна и чело его омрачилось. До Неревара все-таки дошла та малая толика слухов, что передавалась из уст в уста немногими, самыми отчаянными приближенными ко двору. Жена Индорила спит с его учителем, который ему буквально как старший брат, и даже не старается это скрывать. В Айем все выдавало наличие крупного романа: и горящие похотью глаза, и прохладность в отношении супруга, не говоря уж о вульгарных засосах и прочих следах бурных ночей. Неревар был слеп. Он из тех мужчин, которые не заметят в своей женщине перемен, даже если обладающая густой растительностью матрона вдруг отрежет свои длинные косы. Дагот не был уверен, что Индорил прознал бы об измене, если бы нашел на своей половине постели волос, упавший с чьей-то посторонней головы. Благо, Вивек был лыс, иначе Айем уж постаралась бы, выдергивая из шевелюры любовника пряди и усеивая ими простыни, не зная, как еще толще намекнуть постылому супругу, что ноне он свободен. Ворин не понимал, как при всей своей мудрости можно было быть настолько глупой бабой. Сказала бы в лицо, без увертюр и хитростей, что ее сердце принадлежит другому, но, зная Неревара, последний мог рубануть мечом сгоряча, Альмалексии же хотелось разойтись с миром. Дагот презрительно скривил губы и, взяв трость, ткнул ею в плечо ближайшего слуги-носильщика, придав тому, как и всем остальным его товарищам, скорости. Женщин Ворин не любил, и они ему платили всегда той же монетой. Они казались ему первым блином, когда создавалось разумное существо. Эскиз создателю не понравился, но он решил сохранить набросок эльфа на память. Сентиментальность, вышедшая боком не одному поколению мужчин. Пусть остальные плюются сколько душе угодно, а Ворин всегда утверждал и будет утверждать, что женщины любви не достойны, потому как ни на грош ее не ценят, и уж тем более, сами любить не способны. Да. Именно эти слова он будет использовать в своем гневном порицании Айем, когда наконец доберется до шатра Неревара, особняком находящуюся где-то неподалеку от фояды Мамея. Чтоб ему… на материк бы еще ушел править тризну по своей убитой любви, тьфу, ищи его теперь, глотая пыль и песок. Повеяло дымом, пережаренным мясом и гуарами. Изнеженный Ворин обычно едва не терял сознание, когда от Индорила несло таким эшлендерским ароматом, но сейчас Дагот лишь обрадовался, что он, наконец, достиг своей цели. Зажав двумя пальцами нос, он указал пальцем, в какую сторону идти, слуги покорно обогнули причудливую каменную бабу и увидели, наконец, дым от стоянки и верхушку шатра. «Хоть бы он был трезв!» — консул Шестого Дома понимал, что вероятность того, что Неревар не схватился за бутылку, была ничтожно мала, но он все еще надеялся, что ему не придется вести дискуссию в одиночку, пока Индорил будет что-то бессвязно мычать как те же гуары. У самого шатра воняло так, что можно было снять пеньюар и повесить его на стоячий воздух. Аландро Сул, оруженосец Неревара, мальчик лет четырнадцати, сидел у костра, тыча угловатой палкой в пламя, при появлении паланкина со знаменами Дома Дагот он вскочил на ноги и побежал навстречу прибывшим. — Господин! Вы здесь! Хвала богам, я так переживал, что с королем что-нибудь случится! — Все в порядке, Аландро, не волнуйся, — Ворин выбрался из паланкина, все так же прикрывая нос и рот одной рукой, а второй стараясь веером отогнать зловоние. — Он внутри? — Да, господин. Мой король много выпил, боюсь, он может наброситься на вас, меня поколотил ножнами от меча и велел не ходить к нему, — мальчик вытянул руки и Ворин едва удержался от непристойного ругательства: на золотистой, тонкой детской коже проступали следы ушибов и ссадин. Неревар и в самом деле мертвецки пьян и не отдает отчета своим действиям, раз осмелился поднять руку на сына Азуры. Ворин снял с мизинца одно из своих зачарованных колец, грубоватой работы латунный перстень с сапфиром, на который могла позариться лишь какая-нибудь старая кокотка из Дома Редоран, и протянул его мальчику: — Вот, оно перенесет тебя в Альд’Рун, возвращайся в поместье Индорил, я сам разберусь с королем, можешь не переживать за него. Юный оруженосец Неревара поколебался мгновение, но он верил консулу Дома Дагот, посему принял перстень, сжал его в ладошке и, зажмурившись, исчез, окутавшись матовым светом, переносясь к храму Трибунала. Своих слуг Дагот Ур отправил подальше от стоянки Неревара – если что пойдет не так, Индорил может выскочить и напасть на людей Ворина, а этого он не мог допустить. За себя Ворин не боялся: даже если король совсем обезумел от предательства Айем (хотя, опять же таки, это была не та женщина, ради которой стоило лишаться рассудка), Дагот попросту прочтет заклинание Вмешательства Альмсиви и избежит схватки с Нереваром, которому он был, мягко говоря, не ровня в ближнем бою. Глубоко вздохнув, Ворин подошел к шатру, отдернул полог и едва не поперхнулся. Из обители Неревара на него пыхнуло клубами дыма, приторно-сладкого, доводящего до слезотечения. Индорил не ограничился одной лишь выпивкой, он так накурил своим дичайшее вонючим кальяном в шатре, что поначалу Дагот не видел внутри ничего, кроме молочно-белого тумана. Консул отшатнулся, вытирая тыльной стороной ладоней слезящиеся глаза, проклял тот день, когда Нери распробовал экзотичную курительную смесь «Сладкий лук» и отважно ринулся вперед, пытаясь отыскать среди всей этой вакханалии невменяемое тело короля. Дым кальяна постепенно стал выветриваться наружу, и уже не так бил в нос репчатой дрянью, вываленной в мёде. Предметы обстановки шатра, если кучи ковров и подушек можно было так назвать, становились все четче, а длинный, неаккуратно свернутый палас оказался Нереваром, собственно, в данный момент практически ничем от паласа не отличающийся. По нему тоже прошлись ногами и закинули на чердак отношений после приобретения нового и свеженького ковра. Очевидно, Индорил вознамерился погубить себя. Вокруг все было усеяно пустыми бутылками из-под киродиильского бренди, флина, и суджаммы. В одной руке кимера был мундштук, во второй – длинная самокрутка, величиной с хороший батон. Из свертка обрывка газеты «Крик Мурнхолда» торчали листья вредозобника, креш-травы и еще бог знает чего. Гораздо гуманнее было бы просто повеситься. Но, опять же, не та женщина, совсем не та. — Неревар, — мягко воззвал к удрученному королю Ворин, обращаясь, словно к недужному ребенку. — Я тебя везде ищу, пожалуйста, пойдем домой, — он не знал, что ему еще сказать. Не было слов. Вернее, они были, много слов, не все приличные, и те в адрес неверной жены Нери, но сейчас это было явно не к месту. Первым делом следовало вывести его из этой глуши, напоить в Мурнхолде снотворным зельем и дать отдохнуть десяток-другой часов. Но для начала нужно было наладить контакт с озлобленным кимером, который был в состоянии бесстрашно вломиться в святилище почитателей Молаг Бала или остановить на скаку разъяренного матерого гуара. — Ты знал, что они спят вместе? «Да об этом даже даэдра знают!» — едва не вырвалось у Ворина, но консул Дома Дагот решил в более мягкой форме донести до Индорила суровую правду: — Канделябр над ними не держал, но слухи слышал постоянно. До последнего надеялся, что это всего лишь грязные сплетни. — И мне не сказал ничегошеньки, даже если думал, что это просто слухи? — к и без того насквозь прокуренном шатре Неревар добавил дыму из своей адской самокрутки. Дагота начинало подташнивать. Он хотел покинуть дико воняющие чертоги Неревара, но пока стоически терпел непередаваемое амбре, от которого даже его предков наверняка сейчас мутит. — А ты бы поверил мне, если бы я сказал тебе это, не имея при себе никаких доказательств? Король промолчал. Он уткнулся лицом в подушку, небрежно погасил так и не раскуренную толком варварскую сигару и, оттолкнув от себя пузатый бок кальяна, глухо произнес: — Рыжая шлюха. Я ее… как богиню… а она с ним… Ей повезло, что она королева, я бы схватил ее за волосы, выволок из Храма и принародно избил палкой. Затравил бы ее собаками насмерть. Ей бы и того было недостаточно. Ворину крайне нравились грёзы Неревара, он отвернулся, пряча неуместную, довольную ухмылку и, раскрыв пошире полог шатра, принялся собирать тут и там разбросанные вещи друга, не особо внимательно прислушиваясь к глухому бормотанию Индорила. Хорошо. Сейчас он выговорится, разорвет пару подушек, и успокоится. А уж на трезвую, хладную голову можно придумать достаточно унизительное наказание для неверной супруги, чтобы преподать ей урок и при этом не принизить ее королевский авторитет. —… мне? — Дагот сообразил, что последняя фраза была вопросом, обращенным к его персоне, и, повернувшись к своему королю, переспросил: — Ты что-то сказал? — Отдайся мне. Кимер много чего в жизни повидал, начиная общественными двемерскими банями, оргиями во славу Мефалы и заканчивая эротичной кондитерской в самом укромном уголке рынка Мурнхолда, куда консула однажды занесла нелегкая и где ему предложили продегустировать печенье в форме вагины, но конкретно сейчас Ворин буквально ощущал, как его золотистую кожу покрывает яркий румянец. Тот, на кого он еще недавно пускал целомудренные слюни, утираясь рукавами, сам велит предаться с ним плотским утехам. Скорее всего, назло Альмалексии, из Ворина хотят сделать лишь оружие мести, но, боги, есть ли на свете такой идиот, который не согласится переспать с красавцем Нереваром, даже осознавая, что его будут просто использовать, как вещь? — Ты уверен, Неревар? — стоило хотя бы из приличия осведомиться о серьезности намерений мужчины, но Индорил был уверен настолько, что уже снимал с себя кожаные, невесть какой эшлендерской шаманкой сшитые штаны. «Кто я такой, чтобы противиться воле своего короля?» — подумал Ворин, с блуждающей улыбкой снимая с себя амулет Шестого Дома. Все равно это должно было рано или поздно случиться, Неревар не смог бы долго противиться обаянию своего близкого друга, разве что вслух не признававшегося, что имеет виды на Индорила. Ворин приблизился к возлежащему повелителю и преклонил колени, из-под ресниц наблюдая за тем, как Неревар размашисто дрочит, принуждая свой орган подняться. Дагот как завороженный смотрел, как быстро двигалась вверх и вниз ладонь, как блестело кольцо Луна-и-Звезда, и, склонившись, накрыл головку губами, щекочущим движением слизывая мутноватые капельки. Как только до Неревара, сквозь пелену алкоголя дошло, что ему сейчас отсасывают тем самым ртом, который красноречиво распинается перед чертовыми двемерами, поддерживая мир между кимерами и их не особо приветливыми соседями, схватил Ворина за волосы и надавил на затылок, заставляя взять глубже. Дагот запоздало подумал, что они абсолютно зря затеяли прелюбодеяние здесь, в душном шатре посреди не менее душного Эшленда, сейчас они оба медленно приготовятся на пару, но было поздно отступать и просить перенести аудиенцию в более прохладное место. Рука крепко держала его за шевелюру и не намеревалась отпускать. Умный и образованный консул сейчас даже мысленно двух слов связать не мог, он сосредоточился на члене во рту и шумном, сбивчивом дыхании Неревара. Идиллия, о которой он грезил на досуге, прервалась так внезапно, что сначала Ворину показалось, что минет он исполняет отвратно, потом – что Индорил передумал и счел идею предаться разврату с близким другом неудачной. Все так же, за волосы, его оттянули от члена и уткнули носом в пахнущую чем-то приторным, вроде дамкой пудры, шкуру снежного волка. Исподнее покинуло его столь же стремительно, как Неревара покинула его «благоверная» супруга. Оставалось лишь гадать, чего не хватало неразумной бабе, если с ней Неревар устраивал такие же страсти. Как по мнению Ворина, все просто идеально – Индорил в меру грубоват, властен, инициатива все целиком в его руках, ему, Даготу, остается лишь подчиняться и измученно стонать, чувствуя, как агонизирует возбужденная до боли плоть. Смешной и непотребный пеньюар задрали (хотя одеяние было до того коротким, что его и задирать-то особо не пришлось) и в следующий миг Ворин вгрызся в шкуру, подавляя совсем уж какой-то девичий всхлип. Было чертовски больно и приятно одновременно, но удовольствие было пока что на подсознательном уровне. Телу было довольно хреново, вообще ощущение было такое, будто он тренируется в использовании заклинания водного дыхания на суше: ребра сдавливало, зад тянуло в неизвестном направлении, воздух опалял глотку огнем. Не было смысла капризничать и просить быть понежнее со столь представительной особой – здесь все равно не нашлось бы ничего, что могло бы послужить смазкой для страдающего нутра, да и не стал бы Неревар, практически насилующий Ворина, заботиться о подобных мелочах. Оппоненты Дагота по политическим срачам отдали бы глаз и одну из конечностей на выбор, лишь бы лицезреть, как Ворин лежит в самой неприличной позе, голый, с потеками спермы на золотистых ягодицах. Ему было ХОРОШО с больших букв. Он готов был прямо сейчас телепортироваться в Мурнхолд и расцеловать неверную Альмалексию за то, что она изменила Неревару и тем самым вынудила своего мужа ответно изменить своей супруге. И Даготу очень крупно повезло, что его всего-навсего трахнули, а не поколотили ножнами от меча. «Нет, если так посмотреть, то это Аландро повезло, а не мне». Азура за побои сына еще припомнит Неревару, а вот за изнасилование отрока она бы и вовсе обрушила свой гнев на всю кимерскую расу. Неревар, полностью закованный в свои индорильские доспехи, пригладил волосы и надел шлем, казалось, ничуть не страдая от царившей в этих землях духоты. Даготу даже голому было нестерпимо жарко, а королю, поди, и вовсе умирать хотелось. — Идем, Ворин, в Одросале будешь вылеживаться, — властно произнес Индорил отчужденным голосом, как будто всего десять минут назад они не сгорали от страсти в объятиях друг друга. — У нас впереди много дел. Ворин ухмыльнулся, пряча улыбку от Индорила. Он не беспокоился насчет подобной метамарфозы, Неревар уже никуда от него не денется, ведь к Айем он уж точно не вернется. А когда его страдания будут переливаться через край, Дагот всегда окажется рядом, чтобы помочь их выплеснуть. — Конечно, мой король.