taste the flesh.

Чон Чонгук для Пак Чимина был буквально всем. Он был его солнцем, его небом, его «личным пусанским морем», к берегам которого он каждый раз прибивался с неистовой силой и охотой, потому что только это море готово было принять его в свои теплые объятия. Чон Чонгук для Чимина – чистый воздух, непропитанный бензином, толпой людей и духотой из-за высотных зданий, что стоят буквально на каждом шагу. Чимин говорил, что любит Гука до самого неба и обратно, потому даже раскинутые руки в стороны [младший ведь нередко просил показать, как сильно тот его любит – все при помощи тех же рук] не смогут передать «насколько». Но порой даже красивые эпитеты не могли в полной мере передать все чувства Пака. Не могли сказать Чону о том, что чертово «мой Гукки» хранит в себе гораздо больше информации, чем слышится на деле. Не могли передать все краски фразы «я люблю тебя», потому что, казалось, недостаточно в них чувств и эмоций, а по-другому говорить о своем отношении к другому человеку люди не привыкли. И когда Чонгук, опустив голову, сказал Чимину «давай расстанемся» и с шумным выдохом развернулся, чтобы переступить порог квартиры и больше никогда сюда не возвращаться, Пак подумал о том, что, может, из-за того, что тот в недостаточной мере проявлял свои чувства, Гук, в конечном счете, и ушел. А в голову его даже ни разу не закрадывалась мысль о том, что, возможно, тот просто влюбился в кого-то сильнее, чем в Пака. Что, быть может, в том самом Юнги он нашел что-то больше; то, чего не было в Чимине и не будет никогда. Что, скорее всего, дело не в нем, а в другом человеке совершенно. Но тому было все равно. Потому что его небо, его «пусанское море» в один момент просто отступило и ловко выскользнуло из его ладоней, не давая опомниться. Потому что легкий хлопок двери при уходе стал некой точкой отсчета, часовой бомбой, которая тикала тихо так, незаметно почти, лишь легким стуком по вискам Чимина отдавала. Которая оказалась на самом своем пике тогда, когда старший в парке случайно увидел гребанного Чон Чонгука, что за руку крепко так держал идиотского Мин Юнги, улыбку с лица которого хотелось стереть одним лишь движением костяшек пальцев по челюсти. Пак Чимин тогда не знал еще, что это за чувство берет над ним верх и почему по венам вместо крови будто непреодолимая такая, жгучая ярость течет и в конечном итоге доходит до сердца, сцепляя его в тиски, давя и не позволяя стучать слишком сильно при виде бывшего парня, что некогда являлся точно всем – не меньше. Пак Чимин не знал, что ревность – штука страшная. Что однажды она может свести человека с ума, заставить того биться головой о стену и думать лишь о том, как вернуть своего человека в теплые объятия собственных крепко сцепленных рук. Пак Чимин многое не знал до того дня, который стал стартом в забеге на сумасшествие. Чимин, до определенного момента, – солнышко, которое светит ярко и бескорыстно одаривает своим теплом всех, кто переступает расчерченную им самим линию и заносится в список «близких». Чимин, все до того же момента, – вполне себе здравомыслящий человек, который не поддается эмоциям, который держит их на короткой цепи и не дает сорваться. Чимин – пример для подражания. Но только до того дня, когда его крыша медленно, но уверенно начала съезжать с противным таким скрежетом, который в голове Пака со временем стал уже почти привычным звуком. Пак не назовет вам точную дату и время в часах, минутах и секундах, когда невольно начал думать о том, что Чонгук всегда был, есть и будет только его. Что тот не смел уходить к кому-то другому, потому что они – пара, созданная на небесах. Потому что Гук может быть только его глотком свежего воздуха, его наркотиком, что рушит и уничтожает все внутри медленно, тягуче, с особым садистским удовольствием. Потому что Чон способен любить только Чимина, и не иначе. Чимин просто перестал отличать реальность от выдуманного им мира, в котором Чонгук просто ушел на учебу в университет, а Пак часами ждет его дома с любовно приготовленным ужином и загруженным на ноутбуке фильмом. Чим просто начал постепенно терять рассудок и последние остатки здравого смысла, ведь страдать по бывшим – в стиле тупых малолетних девочек, чьи парни оказались банальными козлами и теми, кто любит пользоваться девушками в свое удовольствие. Однако Пак Чимин – не тупая малолетняя девочка, а Чонгук вовсе не легкомысленный парень, который «поматросил и бросил». Именно поэтому тот не заливает слезами подушку, не пишет в сообщениях младшему спьяну «я скучаю и до сих пор люблю тебя» и перестает думать о том, что, может, дело именно в нем. Ведь, конечно же, все дело в Чон Чонгуке, который просто забылся, ступил не туда и вообще не понимает, что творит. Все дело в Шуге, который после одного своего выступления в клубе решил познакомиться с симпатичным парнем, что всю песню на него пялился, сидя за барной стойкой и попивая какой-то коктейль, градус которого был не сильно высок. Все дело в злой шутке, которая смешной казалось лишь Тэхёну – другу Чимина, – что хлопал по плечу слабо и усмехался, говоря, что поболит и пройдет, не стоит так заморачиваться. Но, увы, не прошло. Походы к психологу – первое, на что решается Пак. Но тот мужчина, якобы «высококвалифицированный специалист» лишь пытается промыть ему мозг и сказать, что жизнь на этом не заканчивается, что тот встретит любовь всей своей жизни еще. И Чим перестает приходить в этот безвкусно обставленный кабинет грязно-серого цвета ровно через неделю ежедневного посещения. Второе, к чему прибегает Пак, – антидепрессанты, которые, казалось, в депрессию вводили еще более активно, чем до этого делал сам Чимин собственными же руками. Колеса – то, что лишь подтолкнуло крышу Пака ближе к краю обрыва, потому что через месяц после их принятия тот начал постоянно думать о том, с каким же удовольствием и тщательностью он будет вытаскивать кишки сначала из Юнги, а затем из Чонгука, что до этого будет связанный сидеть и наблюдать за всем процессом. Со временем Пак Чимин даже перестает смотреть в зеркало, ведь только его перекошенное от злости и ревности лицо хотя бы ненадолго способно привести его в чувство и заставить не представлять так ярко свою месть. С красками, детальным описанием, с дикой яростью. И полный пиздец случается тогда, когда он срывается, судорожно ищет в записной книжке номер телефона [который, на деле, знает наизусть] и звонит, с орущим отчаянием в голосе прося приехать. Потому что Чимину плохо, он задыхается, умирает почти. Чонгук говорит держаться и что скоро будет, не зная о том, что Чимину «плохо, задыхается он и умирает почти» лишь потому, что соскучился и хочет видеть Чона рядом с собой. И это не какой-то обман, нет. Всего лишь маленький нюанс, о котором Гук узнает по приезду в квартиру по адресу, до которого он вполне может добраться без навигатора, потому что знает все повороты наизусть. Чимин на пороге квартиры встречает его с легкой улыбкой самыми уголками губ и говорит лишь: - Давно не виделись, Гукки, - на что тот только открывает рот, пытаясь что-то сказать, и в следующую секунду оказывается схваченным цепкими пальцами за плечи. Когда-то Пак Чимин действительно безмерно сильно любил Чонгука. Так, что даже матери не стыдно было сказать, что он хочет жизнь свою связать с мелким идиотом, у которого шило в заднице, но охренеть какая очаровательная улыбка. Когда-то Пак считал его всем и даже больше. Когда-то он касался его нежно, аккуратно, со всей любовью – будто сломать боялся. А теперь он грубо втаскивает его в квартиру, закрывает дверь и прижимает того к стене, ладонями проходясь по бокам и с силой надавливая пальцами на кожу. И Чонгук, в ответ на эти действия, выстанывает: - Чимин-хён, пожалуйста, прекрати и объясни мне, что вообще происходит, - но «Чимин-хён» игнорирует и просто затыкает рукой рот Гуку, который пока еще находится в замешательстве и не сопротивляется почти. - Ты же понимаешь, что ты мой, да? – и одновременно с этой фразой старший вгрызается зубами в нежную кожу на шее, которую до этого лишь аккуратно целовали губами, не смея причинить какую-либо боль. А Чонгук на это только головой мотает и бурчит что-то вроде «я Юнги-хёна люблю», что отдается гулким эхом в ушах Пака и заставляет того прокусить кожу точно до крови, размазывая ее кончиком носа по всей шее, расчерчивая ей линии на коже. Чонгук нервно сглатывает, и Чимин понимает это по дернувшемуся кадыку, что тоже после не остается без внимания его зубов. Пак закрывает глаза и в голове представляет, как выебет этого тупого мелкого прямо в прихожей, показывая тому все отвращение, потому что знает, что Чонгук любит секс на чистой постели. И он знает, что тот не любит любое проявление грубости. В сексе, в словах, в отношениях – неважно. Но сегодня Пак Чимин заставит его мир перевернуться с ног на голову, ведь пока тот не станет молить о помощи [а тот, старший уверен, точно не станет] – он не остановится. Он будет причинять ему боль, будет бить, будет поливать грязью до тех пор, пока не насладится процессом полностью. Пока тело Чонгука не обмякнет в его руках. Пока он не будет слышать прерывистое дыхание куда-то в ухо. Пока он окончательно не сойдет с ума. Но до этого – еще какое-то время, а пока Чимин упорно надавливает ногтями на кожу на боках, сначала просто оставляя ярко-красные отметины, а затем сильно царапая до того момента, пока ногти немного не окрашиваются в красноватый цвет. Чонгуку больно, Чонгук шипит. И Чим понимает, что немного просчитался лишь тогда, когда его грубо отталкивают и для полного счастья кулаком по скуле бьют. Пак чуть отшатывается в сторону и хватается за шкаф, который спасает его от падения. Он спасает от падения Пака и подставляет Гука, который выбежать из квартиры все равно не успевает – старший хватает его за локоть гораздо раньше. - Если ты будешь хорошо себя вести – тебе будет не так больно, как может быть, - усмехается тот и вновь хватает младшего за плечи, спиной прислоняясь к стене и выдыхая. Чимину, на самом деле, и правда хотелось бы, чтобы все вышло немножечко иначе. Чтобы Чонгук любил только его и не уходил никуда. Чтобы Чимин не сходил с ума и не жаждал сделать как можно больнее. Чтобы он не бил сейчас ногой сначала по одному колену, а затем по другому, чтобы те подкосились, и Чон рухнул именно на них, тихо прошипев. Но все – совсем не так, как хотелось бы. Именно поэтому Чим хватает мелкого за волосы и тычет носом того в свою ширинку, немного двигая бедрами и усмехаясь. Он чувствует дыхание Чонгука, он чувствует его тепло и некий страх того, что может случиться нечто непоправимое. На секунду тот даже проникается некой жалостью и прежней своей сильной любовью к этому ребенку, который ничем не заслужил такого отношения. Но только лишь на секунду, по истечению которой Гука чуть отстраняют, снимая джинсы вместе с бельем, и вновь притягивают к себе, на этот раз головкой члена прижимаясь к его губам и пытаясь протолкнуться. Но зубы сжаты слишком крепко, и с этим приходится справляться самостоятельно: при помощи второй руки, пальцами которой он хватает того за щеки и заставляет открыть рот, сразу же толкаясь глубоко в глотку. Чон хрипит и, кажется, пытается прокашляться даже, но выходит довольно плохо – Чимин все равно немного сильнее, да и слишком безжалостно сейчас трахает Гука в рот. Наращивает темп старший довольно быстро, с каждым новым толчком делая своему бывшему все больнее – со временем тот, кажется, и вовсе начал задыхаться, а в уголках глаз застыли слезы от того, что тот пару раз поперхнулся собственной слюной и чертовым членом этого сумасшедшего. А этот сумасшедший только довольно усмехался и вспоминал былые времена, когда их секс был на добровольной основе, и Чонгука не приходилось заставлять что-то делать. Но тогда и отношения у них были совершенно другие. Сейчас же они где-то на грани ненависти и отвращения друг к другу. Да только вот у Пака есть остаток каких-то теплых чувств к Чону, которые тот к Чимину точно не питает. Особенно после всего этого. Чим останавливается только тогда, когда видит, что младшему совсем нечем дышать. Он отстраняет того со всей присущей ему грубостью и валит на пол, нависая сверху. А затем упирается коленями в пол по обе стороны от бедер Гука и сдвигает их, надавливая. Одной же рукой он хватает парня за шею, а указательным пальцем второй проходится по торсу через ткань футболки, которая ровно через полминуты оказывается где-то у входной двери разорванной в нескольких местах. Чимин в очередной раз хмыкает и обводит всего Чонгука взглядом, думая про себя о том, что у того тело, несомненно, просто потрясающее. Все эти мышцы, выпирающие венки на руках, подтянутый пресс – это вызывало в Чимине животное желание трахнуть этого парня как можно скорее. Но вместо этого он опускается к тому ближе, прикрывая глаза и носом ведя от ключиц к низу живота, в один момент получая кулаками по спине со всей силы. Да, Пак кое-что забыл. Он совсем забыл о буйном нраве Чон Чонгука, который проявляется лишь тогда, когда ему что-то не нравится. И этот нрав Чимин усмиряет при помощи кожаного ремня, которым завязывает чужие руки и заводит их над головой Чона, одной рукой все так же надавливая на шею, но теперь уже сильнее – чтобы знал, как рыпаться и проявлять какое-либо сопротивление. А затем кореец вновь спускается к джинсам, ширинку на них расстегивая при помощи зубов, а кончиком носа проводя по коже внизу живота – все как раньше. Он пытается вызвать у себя ностальгию, прежние чувства. Любовь к этому малому. Но все рушится и сосредоточенность на столь важном моменте сбивается после жалобного стона и: - Пожалуйста, отпусти меня. Нам ведь обоим это совсем не нужно, - но Чимин шепчет «нужно» и срывает с Чонгука штаны. И вот – тот снова предстает перед ним полностью открытым и обнаженным. Незащищенным. Тем, кто совсем скоро будет душевно сломлен. Тем, кто, скорее всего, всем своим нутром уже, в данный момент, ненавидит Пак Чимина, который, ни с того, ни с сего, поднимается выше и бьет по чонгуковой губе костяшками пальцев, наблюдая за тем, как кровь медленно стекает по подбородку, а Чонгук зажмуривает глаза, стараясь не встречаться со взглядом, который только что потерял последнюю каплю адекватности. Сначала Чимину кажется, что Гук какой-то подозрительно терпеливый. Но кажется ему это до тех пор, пока тот не начинает упорно извиваться и пытаться вырваться. Пока не начинает рычать и угрожать, что сейчас будет орать на весь дом, зная, что его обязательно услышат и вызовут полицию. Такое изменение в поведение Чона старшего немного сбивает с толку, но он лишь хватает того крепче за бок одной рукой, разводит коленом чужие ноги в стороны и, приподняв за поясницу, резко и на всю длину входит, не растягивая Чонгука и не давая тому даже минуту для того, чтобы привыкнуть и дать утихнуть боли, которая волной прошлась по всему телу. Не только боли физической. Но и душевной. От осознания того, что его «Чимин-хён» теперь просто долбанный тиран, что не остановится, кажется, ни перед чем. Даже если на его руках будет висеть бездыханный труп. Даже если его потом повяжет полиция и посадит на долгие и нудные годы в тюрьму. Ведь тому месть – гораздо важнее. Чимин начинает двигаться в Чонгуке буквально через пару секунд, тут же наращивая темп и улыбаясь от громких стонов, которые были вызваны лишь болью. Но Чимину все равно – главное как можно дольше слушать этот охуенный голос, который минуты через две точно начнет хрипеть и срываться. Главное водить носом от живота к груди, а затем вгрызаться в кожу зубами и прокусывать ее до солоноватого вкуса во рту, до капель крови на собственных губах, которые он сначала размазывает по чужому телу, а затем проводит языком меж губ, слизывая с них остатки преступления. Чимин слышит, как на улице громыхает гром из-за приоткрытого окна, и думает о том, что эта погода – совершенно точно идеальная для его мести. Что кривая линия молнии, изредка мигающая и освещающая лицо Гука слабоватым светом; что закладывающий уши грохот грома – все это казалось Паку вполне себе правильной атмосферой. Правильной атмосферой для его грубых, резких и больных толчков. Для его рваных поцелуев, каждый раз заканчивающихся одним и тем же – новым укусом в до этого девственно чистом участке кожи. Для его сильных ударов в моменты, когда Чонгук сопротивляется активнее обычного. Для его сумасшествия, которое потихоньку начало выходить за рамки. Чон Чонгук замолкает в какой-то определенный момент. Он не сопротивляется больше, не шипит, не стонет. Только прижимается затылком к полу и смотрит в какую-то одну точку на потолке. Он не плачет и, в общем-то, никак не показывает то, что ему до пизды как обидно. Обидно за то, что с ним так по-свински поступают. За то, что его буквально отбросом общества считают, которого можно безнаказанно избить, трахнуть в коридоре и забыть. За то, что ему охуеть как больно, но сейчас навряд ли кто-то поможет, а Юнги-хён вообще сейчас преспокойно так работает и ни о чем не знает. Чонгук лишь дергает изредка руками, проверяя, не ослабла ли хватка ремней как-то сама собой. И понимает, что Чимина он больше никогда не сможет назвать «хёном». Пак Чимин успокаивается только тогда, когда понимает, что к херам порвал Чонгука. Когда понимает, что на его полу куча небольших кровавых разводов. Когда понимает, что, кажется, Гуку достаточно. Что тот вообще больше похож на полумертвый кусок мяса, нежели на человека. Он кончает в него с довольным и протяжным стоном и резко выходит. Затем приподнимается, развязывая ремень и высвобождая его руки. И напоследок неаккуратно целует в губы. Чимин поднимается и уходит вглубь квартиры с буквально вырванным из груди сердцем и осознанием, что теперь он точно больше никогда не сможет увидеть своего ребенка. А Чонгук быстро одевается и кое-как выходит из квартиры, нажимая цифру «один» на телефоне и при помощи быстрого набора дозваниваясь до Юнги. Он произносит только «приезжай к дому Чимина и вызови скорую», а затем сбрасывает трубку, видит расплывчатые круги перед глазами и без сил валится на ступеньку, потому что двигаться – жутко больно. Чон Чонгуку хочется винить Чимина. Но в итоге он соглашается с тем, что сам виноват.