«Грустный мотив»

***

      «Дорогая». Не знаю, звал ли я тебя так хоть когда-нибудь. Кажется, я могу позволить себе произнести это слово только будучи пьяным в дым и лежащим на казенном матраце в вонючей камере. Спасибо, что хоть не в луже блевотины.       Я был бы охрененно счастлив, если бы в лабиринте моего мозга на каждом углу, в каждом тупике меня не поджидал твой хмуро-грозовой образ. Если бы я мог вырубиться, да хоть бы и навсегда, и не помнить, ничего не помнить! Обычно я «лечусь» в «Северине», но сегодня я и так набрался до безобразия, избил этого выскочку, метящего на место твоего возлюбленного. Испачкал кровью твое платье…       Дорогая, я поверю в любую собачью чушь, но не в то, что этот жалкий тип может заинтересовать тебя. Будь это так, я бы заметил. Я знал тебя влюбленной, пусть и не в меня. Я знаю эти искорки, пляшущие в твоих глазах. Я знаю улыбку, которую не спрятать за напускным безразличием... Я знаю осанку и походку, которые не подделать. Может, тогда это и ранило меня. Я был слишком юн и заносчив, чтобы отдавать себе в этом отчет, но эти глупые игры заставляют мои кулаки сжиматься до белеющих костяшек, заставляют хрустеть суставы, скрипеть зубы.       Дорогая, я знаю тебя настоящую. Я помню тебя несчастной девчонкой. Пусть мы всегда были достаточно разными: разные интересы, взгляды на жизнь, слой общества... меня всегда невольно влекло к тебе, и я верю, что и тебя ко мне. Хоть немного.       Именно поэтому возникли «мы». Как парадокс. Как вызов привычному укладу вещей. По крайней мере, так всегда казалось мне. Я достаточно ошибался в своей жизни и не особо придавал этому значение, но здесь мне бы хотелось быть бесконечно правым.       Дорогая, в полицейском участке так одиноко, тихо и темно, что я могу различить передачу ретро-станции «MJZZ», наверное, какой-то ностальгирующий старый пердун-легавый забыл убавить звук.       Плавная меланхоличная мелодия, приятный баритон, кажется, это Бобби Винтон поет об одиночестве. Грустный мотив… Никогда не был фанатом этой древней бредятины, как Арнольд Шотмэн, например, но эта… Эта будто была написана и спета для меня.       Непослушные пальцы смыкаются на воображаемом грифе, подушечки перебирают невидимые струны, извлекая из них поток всего, что я хочу сказать тебе, но в чем даже себе боюсь признаться.       Дорогая, я могу представить, как кривится твое лицо, когда я так тебя называю. Как всегда в такие моменты, мне смешно и немного грустно. Ты всегда так делаешь, даже если мы одни. Ты всегда хмуришься или кривишься, ведь мы на ножах, ты не даешь мне об этом забыть.       А еще я знаю, что это стоит тебе усилий, мы были слишком близки, чтобы я мог не научиться замечать этого. «Дорогая» претит тебе точно так же, как претило бы «слабая», «безвольная», «скромная», как мне режет слух твое «Гифальди», я знаю, знаю, прекрасно знаю.       И пока между нами лежат льды твоей нарочитой отстраненности, пока ты репетируешь перед зеркалам адресованную специально для меня усмешку презрения, пока я валяюсь за решеткой грязной камеры, плетя про себя эту сентиментальную чушь, которую ни за что не вспомню с утра, все, что мне остается, это воспоминания и грустный мотив.