Degage

Когда Луффи, вылетевшего на проезжую часть за ускакавшей белкой, сбивает грузовик, мир на секунду перестает существовать. Все, что может видеть Санджи - это округлившиеся глаза Монки. Он не успевает среагировать, не успевает отбежать, даже вскрикнуть - и то не успевает. Говорят, в такие моменты все происходит как в замедленной съемке. Санджи знает точно, что после секунды "до" скорость становится все той же, даже кажется, что время течет слишком быстро. С прахом Луффи решают поступить так же, как и с прахом его отца, дяди и брата - развеять над морем, в нескольких километрах от берега. Плачет только Гарп. Старик похоронил лучшего друга, сына и обоих внуков, и теперь у него никого не осталось. Как-то много после он признается, что боится стать кодокуши[1], и с тех пор Санджи звонит ему каждый вечер, и с час они разговаривают, отчаянно притворяясь живыми и так же отчаянно боясь смерти в одиночестве. Санджи оглядывается вокруг два месяца и не понимает, что же теперь. Готовка перестает приносить удовольствие, все друзья разъезжаются по разным городам и странам. Единственный, кто остается с ним - Зоро. Казалось бы, вот он, живой, теплый и надежный, под боком, радуйся, что он любит тебя. Санджи очень ценит то, что, являясь глыбой на людях, Зоро сворачивается в клубок и засыпает у него на груди, делаясь почти тринадцатилетним. Это и есть доверие, и Санджи ценит его. Для Зоро, как думается Санджи, смерть Луффи должна выглядеть как-то иначе. Он ведь рос в додзё, его обучали совсем другому видению жизни. - Это называется моно-но аварэ, - как-то говорит Зоро, когда Санджи заглядывается на опадающие лепестки сакуры. Санджи вырос в Европе, и многие тонкости традиционной японской философии за пределами его знания и понимания, а потому он молчит и ждет пояснений. - Если бы жизнь не была так мимолетна, в ней не было бы очарования. Все в мире бренно и изменчиво, в этом главная трагедия, но вместе и тем и главное достоинство вещей. У всего есть срок годности, а вечность - дар данайцев. Санджи вспоминает "Маленького принца", которого в детстве зачитал до дыр, и понимает, что именно здесь расходятся запад и восток. Японцы не гонятся за сорок тремя закатами, как бы прекрасны они ни были - им хватает и одного в день, но самого прекрасного на свете. Через три месяца после смерти Луффи Зоро исчезает из их кровати, квартиры и города ("Увы, мы не можем его найти"), и Санджи думает, что кое в чем Экзюпери нельзя отказать точно. Луффи был в ответе за всех, кого приручил. Луффи был. Когда Санджи осознает, что на костяшках больше не осталось кожи, а белая стена стала грязно-алой, он забирает свои ножи с рабочего места и устраивается в фирму, работающую с кодокуши. Однажды, явившись на место, он застает в каморке три на три тела двух мужчин за сорок. Они умерли на одном матраце, не размыкая рук. Пока коллеги Санджи с плохо скрываемым отвращением занимаются уборкой, сам он минут пять стоит и смотрит на трупные жидкости, въевшиеся в матрац, и думает о том, что ему даже умереть не с кем. А с кем ему жить? И для кого? - Безнадежно испорчено, - цокает коллега, проследив за взглядом Санджи, и тут же получает с ноги в челюсть. Санджи учили уважительно относиться к смерти. На третью годовщину Санджи дарит Зоро перстень с янтарем. Всю прошедшую ночь он сидел на всевозможных форумах, находя для конкретного человека конкретный камень, и сегодня, наорав на прибывшего вовремя ювелира, что тот опоздал, получает на руки то, что нужно. Зоро улыбается широко и спокойно, как это делать умеет только он, и во взгляде его - мед и вереск. Санджи думает, что никогда не увидит этого взгляда вновь. - Нарэ, - хрипло говорит Зоро, надевая кольцо. - Следы времени. Как будто в глубине застыл глоток старинного воздуха. Это ощущение наслоенной темноты - не прозрачная ясность, а легкая муть. Это добавляет жизни. Санджи слушает завороженно и не понимает ни единого слова. "Стоит прочитать об этом", - обещает он себе и, затянутый в поцелуй, тут же забывает. В один момент Санджи плюет на все и ходит по дому в обуви[2], как делал это когда-то в Париже, Манчестере, Севилье, Мюнхене, Пизе. В Токио тепло и сухо, но даже это не спасет его, если Зоро придет и увидит. Санджи представляет реакцию Ророноа, разглядывая свои ботинки. Он бы заорал, мол, Санджи заносит в дом заразу и демонов, а тот бы заехал ему ногой в живот с искрящимся на губах dégage[3]. Он перекатывает сигарету в зубах и втыкает палочки в рис[4]. Санджи любит наблюдать за тренирующимся на мечах Зоро. Это расслабляет после долгого рабочего дня. Зоро невероятно хорош в том, чему посвятил свою жизнь, и Санджи не стыдно в этом признаться. Он скидывает тапочки и ступает на татами босым и влюбленным - это все, что держит его в этом мире. Зоро смотрит с неодобрением - Санджи опять крушит его хваленое восточное спокойствие к чертям. Санджи садится в развалку и по привычке вытаскивает зубами сигарету из пачки, но, оценив напряженность спины Зоро, кладет ее на место. Ророноа делает короткие, но невероятно быстрые выпады, режет воздух. Санджи кажется, что он не видел ничего умиротворенней - движения орудия смерти по имени Зоро становятся мазками кисти мастера по шелковому полотну. - Югэн, - говорит Зоро, откладывая катаны и садясь в сэйдза[5]. - Это как сатори, только более расплывчато. Часто применяется по отношению к танка[6], но мое любимое определение - это тонкая тень бамбука на бамбуке. Скрытая красота, понятная только тебе и не описываемая словами. Огонь в лаковой посуде, смазанной бензином. - Dégage, - скалится Санджи и уходит, тут же закуривая. В отличие от Зоро, он ничего никогда не объясняет. Проходит год со смерти Луффи и чуть меньше - с ухода Зоро. Санджи просыпается по утрам, бреется, пьет кофе и идет на работу. По дороге он покупает булочку и еще кофе, разговаривает с почтальоном и читает газету в метро, не отвлекаясь на красивых женщин. Только один раз он останавливается в подземке, обернувшись на итальянку, которая звонко почти поет dolce, подзывая к себе дочь. В памяти Санджи вспыхивают ярким пламенем воспоминания, как он мальчишкой бегает по плитняку мостовой в Фиренции за итальянками с криками amore amore, а те смеются хрустальным звоном и взмахивают подолами своих платий, в которых в горячей Италии женщины приносят специи, слухи и детей. Воспоминания уходят так же неожиданно, как и приходят - а Санджи остается стоять у стены, закинув голову назад, с полным ощущением обреченности на этом свете. Позже он запрещает себе оборачиваться на звучание всех знакомых языков, кроме японского. Только на нем он сможет услышать нужный голос и узнать, чем же заслужил такое одиночество. Поминки проходят тихо - в квартире только Санджи. Остальные отмалчиваются по углам света и, Санджи уверен, глотают слезы. Или уже умерли. Санджи сервирует стол на девятерых, проходит вокруг и поочередно втыкает палочки во все миски с рисом. Санджи смотрит на общую фотографию в рамке, отмечая, что Луффи всегда в центре. Это не могло привести ни к чему хорошему[7]. Санджи сползает по стене, и впервые за год он плачет, и тело его дрожит. Санджи кричит. Кричит так громко, как может, ибо эта глухая боль, которую он пытался пережить, видно, пережила его. Санджи чувствует, что он кодокуши - вот сейчас он умер, а через месяц, или два, или три (когда ему выключат за неуплату газ, электричество, воду?) его найдет какой-то сосед, пришедший на вонь, содрогнется и скажет: "Обои безнадежно испорчены". И это будет лучшее определение всей его жизни. Смотри, мама, я опять все испортил. Смотри, все повторяется. Мама, прости, я убил тебя, только родившись, я портил папе бизнес, где бы мы ни были, я не уберег своих друзей, от меня ушел даже тот, кто любил меня, мама, прости, я испачкал обои своими трупными отходами, прости, прости, прости, мам, я не знаю, какую песню мне петь дальше - все один деготь на языке. В замочной скважине поворачивается ключ, и Зоро, мокрый насквозь, аккуратно снимает ботинки, надевает тапочки и проходит внутрь. Он замечает все: туфли Санджи, палочки в еде, отброшенную фотографию, накрытый стол. Сложнее всего в этой преисподне наизнанку заметить Санджи - тот, как кажется Зоро, сливается с окружающей действительностью, и это ему совершенно не нравится. Зоро суеверный - этому его тоже учили. - Ты завел призраков в дом, - низко говорит Зоро, и Санджи сначала думает, что все же оказался прав и умер. - Я вижу, - огрызается Санджи скорее потому, что ему нужно хоть немного почувствовать себя не призраком, чем по привычке. - Ты звонил Гарпу? - спрашивает Зоро, проверяя время - почти полночь. С него стекает вода. - Гарп звонил мне, - смеется Санджи так громко и так отчаянно, что сердце Зоро екает и бьет по ребрам, а совесть нашептывает слова вины. Смех Санджи вскоре переходит в громкие всхлипывания. Зоро садится перед ним, перехватывает ногу Санджи, желавшего его пнуть, в воздухе и целует голень через брюки. - Прости, - говорит Зоро, зная, что все безнадежно испорчено, видя, что Санджи уже умер и не воскреснет. Зоро старательно вспоминает все, что он знает о моно-но аварэ, нарэ и югэн, и пытается убедить себя в том, что он переживет и это. - Dégage, - огрызается Санджи, и Зоро знает - этот мальчишка, выросший средь песен, сказок и танцев, намного сильнее его, выросшего среди дерева и стали. А значит - не все потеряно.