Кошачья бездна

Стрелка часов уже давно пролетела полночь, а Мидория все так же не спит. Тяжелые темно синие занавески скрывают от его глаз пьяные звезды, что с любопытством смотрят вниз, силясь заглянуть в отрезанную от всего иного мира квартирку на самой окраине. У Мидории свой мир, с переполненной пепельницей, затертыми темно синими занавесками, прожжённой окурками скатертью, забытой на подоконнике курткой и без единого намёка на жалость. Это просто его мир. Любопытная дама ночь, под руку с туманом и бурым космосом, без малейшей капли стеснения заглядывает в окно. Космос пахнет размокшим мусором, Изуку знает об этом не понаслышке. А еще, космос пуст, как его холодильник. Негромкое шарканье из прихожей вдребезги разбивает хрустальную тишину квартиры, и Мидория готов поклясться, что слышит, как её осколки разлетаются по полу и исчезают под стареньким продавленным диваном. Всего восемь шагов от прихожей до кухни, а по спине пробегают первые отголоски страха. Всего восемь шагов видимости, никаких границ. Восемь. В раз пересохшие губы сжимаются в тонкую ниточку, а пальцы быстро хватают края накинутого на плечи пледа и натягивают его до самого кончика носа. Нет, ему не страшно… Семь. Не причёсанные мысли в мгновения забивают лохматую голову и словно игроки в американский футбол стараются как можно сильнее друг друга пихнуть и выйти на первый план. Нужно скорее придумать что сказать. Шесть. В кольце ребер образуется звонкая переменчивая смесь из остатков надежды, волнения и липкого отвратительного желания. Желания чего?.. Пять. Он наконец-то подбирает слова и рвано глотает воздух, загибаясь пополам от колющей боли в животе. Пустяки, всего лишь нервы. Нужно разогнуться… Четыре. Изуку понимает, что осталось пройти ровно половину. Всего каких-то четыре шага и теплый плед разделяет его с человеком из тьмы. Всего четыре… Три. Тусклый свет жадно облизывает показавшуюся в дверном проеме фигуру. Чуть влажная мятая одежда и грязь внизу на штанинах. Мидория уверен, что на улице совсем недавно тяжелые капли дождя полупрозрачными нитями, соединяли небо и землю, словно создавали путь для упокоения чьей-то души. Он ненавидит дождь… Еще два шага оказались лишними, Изуку ошибся в расчетах… - Почему не спишь? Вопрос риторический, брошенный грубым прокуренным голосом, от которого пальцы на руках подрагивают, а взгляд невольно поднимается вверх и смотрит в алую бездну, что залегла в по-кошачьи прищуренных глазах Бакугоу. Только вот бездна ответный презрительный взгляд подарила. Подарила ненадолго, секунды три, но хватило с лихвой. Катсуки всегда был таким, грубым, порывистым и бесцеремонным. - Хорошо провел время? Еще один вопрос в конце которого должна стоять точка, они оба знают ответ. Бакугоу усмехается, а Изуку от этого давится воздухом и мысленно проклинает своего ангела, если таковой имеется. Когда он уже научится молчать? - Не твое дело, Деку. Как и всегда до обидного грубо, но Мидория проглатывает всю желчь ядовитых слов Катсуки и внимательно смотрит, как он привычно устраивается на маленькой жалобно скрипнувшей столешнице, подкуривает. Хлопья серого пепла везде, но особенно красиво они смотрятся в волосах Бакугоу. Изуки захотелось протянуть к нему руку и взъерошить их, а потом отскочить как можно дальше, чтобы он его не поймал как всегда одним жестом руки и… И ведь всё равно поймает… Бакугоу ведь, и правда, на кошку похож: грациозный, ловкий и опасный, даже когда расслабленный. А еще гуляет сам по себе, куда же без этого. Мидория смирился давно. Он принял все еще когда усталая и грустная мама у плиты, когда запах жаренной картошки с луком по кухне, когда кости коленей сбиты в кровь, когда он видел только четвертую от рождения осень. Уже тогда мама как заведенная, не зная, что сказать, говорила, что все будет хорошо. Правда никогда не уточняя даты. А Катсуки уже минут десять шипит, надрывая глотку громкими оскорблениями и ведь не ясно, что Изуку уже сделал. Наверное, слишком долго смотрел… Мидория редко вот так подставлялся, окунаясь в воспоминания словно в жидкую ртуть, ведь внутри все сразу начинало болеть, кода перед глазами проносятся старые планы, не мечты - это важно, а именно планы. И ведь болит внизу, под лопаткой, слева, да так болит, что иной раз кажется, будто там шрапнель застряла. Сильнее всего эта боль, когда он вспоминает, но не желает искать людей из прошлого в социальных сетях, боялся увидеть коллажи этих забытых картинок, где теплые улыбки пыльных знакомых и друзей, где крыши домов на рассвете, где потеряна его улыбка. Это все уже не суть, в его нынешней жизни не имеют значения выцветшие и заплесневелые фотографии-люди из пыльного «тогда». Прийти в себя получается только когда рука вскочившего с места Бакугоу замирает прямо над щекой и дрожит от напряжения, видно, что он прилагает целый вагон усилий чтобы не сорваться и не ударить. Изуку не страшно от слова совсем. Катсуки часто кричит на него посреди его же квартиры, он часто хватает за руки и часто клянется убить. Мидория привык, хотя слова всегда прямо в вены, в душу, так остро, как водные иглы дождя. Катсуки очень меткий. Изуку молчит, только не сводит внимательно жалостливого взгляда с руки Каччана. Ему есть что сказать, но он молчит. Всего одно слово. Одно… Одно из тысячи невысказанных, застрявших сухими скрежещущими нервы комом, чувствовал, но не смог сказать, не знал, как… Зато знал Бакугоу. - Ненавидишь меня? И вновь предложение с неправильным знаком препинания в конце, и вновь там должна стоять точка. Уже давно игра «убери вопрос» стала их неизменной традицией. Без нее было бы слишком просто. Бакугоу молчит, усмехается, алая бездна внимательно разглядывает глаза напротив, а у Мидории губы и зрачки дрожат. Каччан сейчас не просто похож на кота, он похож на дикого зверя с вздыбленной белой шерстью и острыми, жаждущими крови клыками. Изуку тоже зверь. Ведь звери устроены просто, звери идут за сильным. Догадаться кто из этих двоих ведомый – сущий пустяк. Ладонь Катсуки с негромким шлепком опустилась на щеку Мидории, отчего кожа под пальцами начала неприятно покалывать. Ударил, не сдержался. А затем быстрые, рваные поцелуи-укусы на стареньком продавленном диване, громкие вздохи и всхлипы. Бакугоу хищник, желающий крови, а из глаз Изуку боль искрами разливается, оставляя морской запах после себя. Катсуки брал его, словно бы без удовольствия, с тем же презрением, но с широкой улыбкой-оскалом. Приподнимал за кудрявые волосы, ставил на четвереньки вжимая лицом в пыльную обивку дивана. Иногда Мидория сопротивлялся для виду, выворачиваясь из крепких рук, чтобы быть прижатым в стальной хватке, чтобы сдирать на коленях кожу и расплавляться от болезненно тянущего удовольствия. Бакугоу трахал с присущей только ему пылкостью, он впивался зубами в острое плечо Изуку и оставлял за собой цепочку кровоподтека. Мидория стонал и скулил, словно собака, побитая подростками в подворотне. Падал куда-то вниз в туманно-забытое море, в презрительную алую бездну кошачьих глаз. Чтобы после по самый коник носа кутаться в мягкий плед и уставшими глазами следить за стрелкой часов, что плавно пересекает отметку полночи. Изуку не может уснуть пока Каччан не вернется домой. Любопытные планеты, наслушавшись сплетен, отвлекаются от своих дел и заглядывают в окошко через синие занавески чтобы посмотреть на героя, влюбленного в кошку.