Малиновый чай

      Фёдор не может сомкнуть глаз, пусть даже сознание настойчиво трезвонит о том, что он дал самому себе обещание выспаться. Почти не моргает, вглядываясь во мглу комнаты, изучая блеклые узоры на потолке и разглядывая очертания плафона. Разглядывая так внимательно, что роговицы начинали болезненно жечь, а в уголках глаз собрались небольшие капельки слёз, раздражая конъюнктиву. Рука рефлекторно тянется к лицу, Достоевский трёт ладонью кожу и приподнимается на локтях, тяжело вдыхая и тут же снова наполняя лёгкие воздухом.       Сон по-прежнему не идёт к нему. Пальцы комкают одеяло с неистовой силой, при свете дня стоило бы отметить, что это движение выглядело немного нервным. Русский эспер действительно начинал злиться, что только одного касания головою подушки хватило для того, чтобы разогнать остатки сонливости, с которой он так старательно боролся на протяжении всего дня. Впрочем, играя в игру на выживание с собственным организмом, изнуряя его постоянным недосыпом, следствием которого стали хроническая усталость и периодические, но кратковременные голодовки, иного Достоевский от себя не ждал — режим был сбит.       Глава крыс мёртвого дома переворачивается на бок, бормочет что-то на своём родном языке и кладёт руку на женскую талию, прижимая лежащую рядом женщину к себе. Ответом ему служит едва слышный вздох. Эспер вскидывает бровь. — Давно ты не спишь? — Пару минут от силы, — голос Агаты тихий и немного хриплый, кажется, она взаправду проснулась несколько минут назад. — Ты бодрствовать и не переставал, верно? — Не могу уснуть.       Кристи пытается повернуться к брюнету лицом, но тот лишь сильнее вжимает её спиной в свой торс, утыкаясь носом в макушку и вдыхая запах волос. Они были совсем немного спутаны от того, что голова скользила по подушке, так и хотелось зарыться в эти локоны пальцами и распутать, перебирая и сплетая в аккуратную косу. Фёдор так бы и сделал, но нежелание выпускать Агату из объятий оказалось сильнее.       Агату обволакивает сон, веки опускаются. Она бы и рада закрыть глаза снова, но не позволит себе сделать этого, пока не убедится, что мужчина подле неё уснул. — Такая холодная. — Ах… Холодная? — Кристи касается кончиками пальцев своего лица. Она не чувствует. — Или же ты о… — Температуре тела, Агата. — русский эспер коротко хмыкает, оставляя на светлых локонах невесомый поцелуй. — Как ты любишь всё усложнять.       Такое незаметное касание, но женщина ощущает его так же сильно, как если бы Достоевский скользил ладонью по спине или очертил губами венку на шее. — Отнюдь. Но сейчас я ощущаю лишь холод твоих рук. — после этих слов тыльная сторона ладони Фёдора скользит по её впалому животу. Мужчина словно издевался, наслаждаясь тем, что Агата покрывается мурашками и прижимается к тому сильнее. — Фёдор. — Я помню о своём обещании. — Достоевский убирает руку и ослабляет хватку, позволяя Кристи повернуться к нему лицом и обвить руками его шею. Широкие ладони оглаживают тонкую талию, перемещаются на спину. Если он не сумеет уснуть, то поможет в этом хотя бы Агате. Та, в свою очередь, думает так же, но не противится его прикосновениям, медленно проваливаясь в сон. Кажется, глава крыс не желает говорить. Кристи устала. Не настаивает.       Фёдор понимает, что смог уснуть лишь тогда, когда открыл глаза, и тут же зажмурился от солнечного света, что нещадно бил в лицо. Видимо, Агата распахнула шторы, её самой в постели не было. Рука касается простыни: ткань холодная, совсем немного смятая, значит, женщина уже давно встала и, наверняка коротает время за книгою… в том случае, если сегодня выходной.       Но какой день недели сегодня, Достоевский не помнил. Впрочем, он и не пытался следить за временем. Ему было достаточно знаний на подобии «через два дня крысам необходимо сменить точку», или же «ровно через неделю организацию ожидает новое сражение». Фёдор не фиксировал в памяти даты, просто знал, когда ему необходимо что-либо делать. Агата была другой: она помнила каждую дату, следила за календарём и только недоумённо приподнимала бровь, когда глава крыс мёртвого дома, не глядя, указывал пальцем на нужную ему дату в календаре и просил Кристи записать что-либо. На всякий случай. — Доброе утро.       Агата греет ладони о чашку с горячим чаем, а когда оставляет ту на столе, кожа покрывается красными пятнами. В цвет румянца блондинки, когда Достоевский подходит, опираясь ладонью на спинку кресла, склоняется и целует чужую шею. — Доброе утро. Чаю? — Нет. Сегодня я занят. Может, позднее.       Кристи прикрывает глаза и подаётся вперед, ускользая от прикосновений своего мужчины. Достоевский мог бы подумать, что огорчил её, вероятно, так оно и есть, но она скрывается на кухне, прихватив с собою пустую чашку.       В комнатах витает аромат малинового варенья и бергамота. Их дом наполняется новыми запахами каждое утро, когда Агата заваривает чай. Фёдор не любит принимать участие в этом, аргументируя тем, что ему достаточно закинуть обыкновенный пакетик черного чая в чашку, наполненную кипятком. Это, и правда, экономило время, но Агата не признавала подобный чай. Со временем и Достоевский от такого отвык.       Отвык он и от бесконечного беспорядка: разбросанных документов и гор чашек из-под чая, которые ранее складировались на рабочем столе. Как и отвык от круга лиц своих подчинённых: никто из них практически не появлялся в доме. Русский эспер за время существования организации сумел смириться с шумом, но Агата с ним мириться не желала. Крысы мёртвого дома, как, впрочем, и большинство Небожителей, не приходили в эти стены, исключением был лишь Гончаров, который разделял интерес Агаты к классической музыке и сортам чая, и Гоголь, от которого избавиться было практически невозможно, если тот не позволит сам.       На попытки Агаты оградить его от излишнего напряжения Фёдор только тихо посмеивался. — Освободился?       Солнце уже клонилось к закату, когда Фёдор обнял Кристи со спины, устроив подбородок на её макушке. — Всего лишь небольшой перерыв. Но ты и так знала, что я отвечу именно так, верно?       Агата откладывает книгу на подоконник и касается лбом оконного стекла. — Разумеется.       Фёдор холоден. Холоден, но прикосновения ледяных пальцев и губ заставляют кожу полыхать огнём. Агата рвано выдыхает, лишь негромко шипит сквозь плотно сжатые зубы, когда мужчина прижимается к ней сильнее, будто бы специально толкая вперед. Подвздошная кость с характерным стуком сталкивается с мраморным подоконником. Агате больно, но она лишь тихо ахает и проглатывает вскрик.       Глава крыс мёртвого дома вдыхает запах волос. Пахнут ягодами. Малина. Водит носом по блондинистым прядям и оглаживает её бёдра, лишь изредка сжимая те. Приподнимая уголки губ в блаженной улыбке, Кристи готова была поверить, что толчок был сделан случайно. Готова, пока не ощутит, как зубы Фёдора впиваются в шею, оставляя небольшие красные следы. Те к концу дня уйдут. Брюнет не желает пятнать её кожу тёмными и алыми метками, что сохранятся на продолжительное время — ему нравится чистая, словно нетронутая никем кожа Агаты. Нравится, но не больше, чем россыпь синяков и полумесяцев от ногтей на тонких бедрах, не больше, чем синеющие следы от ладоней на ягодицах. — Всего лишь небольшой перерыв? — Время относительно. — Фёдор приподнимает её юбку, скользит пальцами по ногам, вызывая волну мурашек. Агата чувствительна. Ему только на руку. — В любом случае, я готов продлить его сейчас.       Шнуровка уже не стягивает корсет с прежней силой, брюнет окончательно распускает его. Платье падает к ногам женщины, обнажая практически всё тело. Фёдор не желает останавливаться на этом. Руки изучают тело Кристи, как в первый раз, она отвечает томными вздохами. Щеки алеют, когда её тело остаётся неприкрытым полностью. Она кусает губы, желая, чтобы Достоевский не видел её смущения, но знает, что её лицо отражается в оконном стекле. Ей хочется спрятать румянец за ладонями, но помнит, что в таком случае Фёдор сожмёт обе руки за её спиной. Ему хочется видеть её лицо и мысленно он сетует на не самую удачную позу, но прерываться не желает. Не сейчас.       Агата стонет, когда Достоевский проникает внутрь. Сначала одним пальцем, после добавляет сразу два. Так мучительно и сладко, что подгибаются ноги. Холёные пальцы сжимают подоконник, женщина царапает мрамор короткими ногтями. Движения медленные, плавные, словно Фёдор щадит Агату после предыдущих ночей. Прижимается к ней торсом, чтобы удержать в прежнем положении, и второй рукой избавляется от ремня и расстёгивает брюки. Он не раздевается — не желает — но кости и позвонки выпирают под тканью тёмной рубашки, которую он предпочитал носить дома. Тело русского эспера худощаво, но складно. Кристи видела его всего пару раз.       Пальцы покидают изящное тело. Женщина чувствует притуплённую боль.       Она вскрикивает. Он глухо смеется.       Агата шепчет что-то на своё родном языке. Тихо, но Фёдор разбирает. Снова смеётся, набирая темп, кусая плечи и чужую шею. Стоны Агаты как бальзам на душу. Восхитительна. Она всё больше прогибается в спине, зажмурившись, когда стала подавать голос чуть громче, а Достоевский всё сильнее желает свою женщину, одной рукой придерживая за талию, а второй оглаживая внутреннюю сторону её бедра, порою поднимаясь немного выше. Пьяняще. Кристи всхлипывает. Старательно сдерживает голос, чтобы после сорваться на крик и обмякнуть в чужих руках, хрипло дыша.       Она уже одета, снова с книгой в руках, а глава крыс мертвого дома снова смотрит в экран своего ноутбука. Ее глаза медленно закрываются, и она даже не замечает, как Фёдор наблюдает за этим краем глаза. Его женщина так прекрасна. Наблюдать одно удовольствие.       В коридоре звон. Агата широко распахивает глаза. Фёдор подрывается с места. — Надо же, люстра всё-таки упала! — Следом за нею отправится твоя голова. Коля, мы это уже обсуждали. — Фёдор удаляется в коридор, Агата укоризненно качает головой, скрывая своё недовольство, и снова прикрывает глаза, проваливаясь в дрёму. Она слышит отголоски разговора Достоевского и Гоголя, но не придаёт им значения. До дел Крыс и Небожителей она вовсе не имеет никакого отношения, ей незачем. — Добрый вечер, госпожа Агата! — Николай Васильевич кричит на русском языке, заглядывает в комнату через дверной проём, приветственно машет рукой. Фёдор опирается рукой о стену и устало вздыхает, обдумывая, как поскорее убрать приятеля из дома. Тот уходить не спешит.       Агата приоткрывает один глаз, после второй. Она не говорит на русском, но эту фразу, нехотя, успела заучить. Повторяет её на ломаном русском с заметным акцентом. Гоголь взрывается, громко смеясь и бегая по коридору, стремясь повторить манеру речи Агаты. Женщина лишь улыбается.       Николай замолкает, серьёзнеет. Переходит на шепот, говорит быстро. Фёдор хмурится. Кажется, что-то серьезное. Кристи не имеет к этому никакого отношения. Она снова засыпает.       За окном темно. Шторы плотно закрывают его — Фёдор позаботился об этом с вечера, чтобы утром не проснуться от знойных лучей. Аромат малинового чая с бергамотом все ещё слабо витает в воздухе, но проснувшаяся глубокой ночью Агата ощущает его так же сильно, как и тепло тела подле себя. — Давно ты не спишь? — Пару минут от силы, — Агата улыбается уголками губ, когда устраивает голову на груди Достоевского, пока тот перебирает её светлые волосы, распутывая некоторые прядки. — Ты бодрствовать и не переставал, верно? — Не могу уснуть.