Двенадцать шагов

Летом в Прескотте, небольшом городке в самом сердце Аризоны, всегда настолько жарко, что хочется не выходить из дома и нежиться под кондиционером круглыми сутками, потягивая охлажденный чай или сок (от газировки пить всегда хочется еще сильнее). В жилых районах машин всегда немного и большая часть из них припаркована на подъездных дорожках у домиков, готовых, кажется, расплавиться, как масло, под нещадно палящим солнцем. Дилану в Прескотте нравилось. После неостановимо спешащей куда-то вперед жизни Нью-Йорка сравнительно небольшой город, в котором не было и пятидесяти тысяч жителей, казался оазисом посреди пустыни. Если не считать, что временами по ощущениям пустыня была именно здесь, а не где-то еще. Дилану нравился тихий жилой район с дружелюбными соседями, любящими заглядывать за шлангом или щеткой для мытья окон и оставаться еще часа на два. Дилану нравились тихие улицы, где уровень криминала был настолько близок к нулю, что полицейские заменяли пожарных в миссиях по спасению чьих-нибудь кошек с дерева. А еще Дилану нравился симпатичный блондинчик, который полтора месяца назад занял коттедж, некогда принадлежавший очаровательной семье Меллетов, в самом центре улицы. Не то чтобы Дилан верил в любовь с первого взгляда, но чрезмерно сильная симпатия присутствовала точно. Настолько сильная, что за прошедший месяц ОʼБрайен приноровился следить за парнем из окна собственного дома (хорошо все-таки жить в пяти домах по диагонали от человека, по которому сохнешь) и умудрился углядеть немало всего интересного. Блондин, который выглядел не старше шестнадцати (хотя на самом деле ему было около двадцати трех), явно жил один, либо нехило зарабатывая, либо ежемесячно получая банковским переводом пару десятков тысяч от родителей. Машины у него на удивление не было: передвигался пешком. Реже — на велосипеде (из-за чего Дилан полюбил свой задрипанный и исцарапанный пикап времен молодости отца), но основную часть времени почему-то не покидал своего обиталища. И каждое утро светлая шевелюра парня блестела золотом, когда тот выходил наружу, чтобы подобрать брошенную на газон газету, включить поливальную установку, которая брызгами разбрасывала радугу у него перед домом, и опуститься в кресло-качалку на крыльце, держа в руке большую стеклянную кружку с темным напитком. Дилан давно засек, что читал блондин чрезвычайно внимательно, словно благодаря газете можно было решить важные государственные вопросы. С проходящими мимо людьми здоровался взмахом руки и дружелюбной улыбкой, нехотя поднимая глаза от свежего номера, и спустя минут десять поднимался и возвращался внутрь, нередко забывая кружку на невысоком журнальном столике возле кресла. Дилану, конечно, было далеко до Геракла с его двенадцатью подвигами, но уверенность в том, что сердце этого парнишки можно нагло забрать за двенадцать простых шагов, не давала ему покоя. Шаг первый. «Дурацкие привычки — главный враг человека в современном обществе!» — какой бред только не напишут в газетах и буклетах, подходящих, разве что, только для замены туалетной бумаги, доставляемых во все дома по бесплатной рассылке. По крайней мере, привычку блондина оставлять свою чашку на веранде Дилан дурацкой не считал. А уж главным врагом кого бы то ни было — и подавно. Может, это было не настолько уж и обдуманным решением, но в одно утро, когда блондин вышел за газетой, Дилан околачивался у магазина на углу, что находился в четырех домах от жилища незнакомца. Продавец долго и испытующе смотрел на расхаживающего у входа брюнета, который все поглядывал куда-то в сторону, явно не собираясь заходить внутрь и что-либо покупать. Из-за странного поведения Дилана продавец начал подозревать, что тот вот-вот разобьет стекло кирпичом и разворует все к черту, и поэтому положил руку на красную кнопку под прилавком, чтобы в случае чего вызвать легавых, но стоило ему обратить внимание на подошедшего покупателя, как парень снаружи исчез в неизвестном направлении, оставив только несколько отпечатков ладоней на стекле. Блондин, как и обычно, оставил опустевшую кружку на журнальном столике, а сам скрылся в доме, зевая и лениво теребя пальцами короткие волосы. Дилан перебежками пересекал пешеходную дорожку, опустив глаза вниз, чтобы кто-то из знакомых ненароком не признал его и не остановил для долгого трепа ни о чем. На него, благо, никто даже внимания не обращал, хотя сгорбившаяся фигура ОʼБрайена, вопросительным знаком бегущая по тротуару в сторону белого одноэтажного дома, могла вызвать если не смех, то крайнее удивление точно. Дилан бросил в эту кружку заранее подготовленную записку, содержание которой обдумывал, наверное, целую вечность, и даже напечатал несколько раз на компьютере, чтобы не изводить бумагу понапрасну. Оставив вместо каких-либо следов ощутимое чувство нескрываемого любопытства, он прошагал мимо нескольких домов и перебежал дорогу, игнорируя всякие правила движения. Футболка с шортами вымокли, и шлепанцы хлюпали собранной с влажной травы водой, но в такую погоду лишняя влага на теле только радовала. Он знал, что блондин выйдет ближе к полудню, чтобы выключить полив, и двигался нарочно медленно, беспрестанно оглядываясь на темно-коричневую дверь с блестящей цифрой 28. И блондин вышел. В чашку заглянул, удивленно приподняв бровь, прочитал написанное на бумажке со скромной улыбкой (и с этой минуты Дилан подумал, что «ты сегодня какой-то взъерошенный. Плохо спал?» оказалось вполне удачным вариантом) и вернулся в дом, чему-то таинственно усмехаясь. ОʼБрайен замер у окна, наблюдая за происходящим. Через пару минут, показавшихся Дилану целым месяцем, блондин вышел, держа стопочку разноцветных бумажек для заметок, написал что-то на самой верхней, оставил на столе и, оглядевшись на всякий случай, возвратился обратно. Дилан самодовольно улыбнулся. Игра началась. Они обменивались записками около недели. Блондин старательно выслеживал таинственного анонима, но и Дилан старался не попадаться и скрывался, как мог. Веранда дома под номером 28 постепенно покрывалась бумажками с короткими заметками, наскоро накарябанными разным почерком. Благодаря им Дилан узнал, что зовут незнакомца Томас, что он британец и что у него действительно богатые родители. А еще он был крайне заинтересован в личности своего нового знакомого по переписке и считал крайне некультурным (что, впрочем, не могло не быть обыкновенным подколом) общение вслепую. Но Дилан не спешил раскрываться и даже не назвал свое имя ни разу. Он боялся поначалу, что после нескольких впустую заданных вопросов о нем самом Томас перестанет с ним общаться, но тот, казалось, был слишком заинтересован, чтобы отлынивать. Шаг второй. Над вторым шагом Дилан думал совсем недолго. Он порылся в гараже в пыльных коробках, загруженных всем тем добром, что родители не пожелали оставить у себя и отдали сыну на правах владельца. Там нашлись старые диски с пройденными тысячу раз, но до сих пор горячо любимыми видео-играми, потрепанные дешевые книги с не менее дешевым сюжетом и еще много чего, что попросту жалко было выбросить. Искомым предметом был CD с приблизительно двадцатью песнями жанра кантри. Дилан вряд ли мог сказать, что любит такое, и это было своего рода иронией. Он написал на бумажке «послушай вторую, третью и четырнадцатую»: эти треки, пожалуй, больше всех напоминали баллады о внезапной и сильной любви, и Дилан подумал, что будет прекрасной заменой любым словам. Музыка ведь всегда говорит громче и понятнее человеческого голоса. Нет, ОʼБрайен не собирался признаваться вот так, сразу, хотя бы потому, что симпатия его к блондину не сдвинулась с мертвой точки и не поползла, как ртутный столбик в термометре, по направлению к шкале «влюбленность». Он надеялся, что Томас воспримет это с таким же юмором, как и он сам. Он оставил диск на журнальном столике дома Томаса и вернулся к себе, черпая пыль шлепанцами. Пальцы от этого почернели, словно испачканные в угле или мазуте, и в пятку кололась пара застрявших в резиновой подошве ржавых гвоздей, но Дилан не замечал этого и только загадочно улыбался, периодически оглядываясь через плечо. Дилан забрал диск на следующее утро с приклеенной к пыльной коробке бумажкой, надпись на которой гласила: «Боже, что это за дерьмо? Если это была попытка признаться мне в любви, то идея хреновая». ОʼБрайен ничуть не оскорбился и постарался не расхохотаться, стоя на крыльце чужого дома, который пустовал в этот раз (брюнет видел, как Томас сел на велосипед и укатил вниз по улице к центру города). По его мнению, попытка вообще вышла довольно удачной и второй шаг оказался не менее действенным, чем первый. Шаг третий. Самые сумасбродные и необдуманные идеи частенько оказываются наиболее вероятными к исполнению просто потому, что подпитываются случайными, но чересчур сильными желаниями. Но и противиться таким идеям хочется и «можется» меньше всего. Дилан догадывался, что кража роз с церковной клумбы хорошо не кончится, но попробовать явно стоило. Он выбрался из дома рано утром, вооружившись рабочими перчатками и секатором, и отказался заводить пикап, потому что от него исходил шум, по децибелам превосходящий рев реактивного двигателя, и одной поездки туда и обратно хватило бы, чтобы разбудить ближайшие три-четыре квартала. В пять утра на улицах было пусто, но уже жарко настолько, что к концу своего десятиминутного путешествия Дилан больше походил на мокрую крысу. Цветы на клумбе были высажены каким-то особым рисунком, который Дилан не особо стремился разглядеть, и поливались ежедневно священниками перед открытием и закрытием церкви. ОʼБрайен, с подозрением оглядываясь, срезал три самых крупных красных розы, все равно умудрившись уколоть пальцы о шипы, и засеменил обратно, прикрывая цветы снятой с тела футболкой. В религию он никогда не вдавался и потому не был особо уверен, что три срезанные у церкви розы станут прямым билетом в преисподнюю. Это в какой-то мере обнадеживало. Спустя часа три он вытащил розы из вазы, с поистине наркоманской страстью нанюхавшись их ароматом, и положил на газон у дома Томаса, обмотав стебли вымоченной в воде перчаткой. Город постепенно начинал просыпаться, и до появления блондина на веранде оставалось около получаса. Может, он даже заметил Дилана через окно, но не стал выходить и портить романтику. Точнее, ОʼБрайен где-то глубоко-глубоко внутри на это надеялся. Сам Дилан решил снова занять свой пост у магазина, а заодно купить новую пару перчаток, но его остановил полицейский свисток. ОʼБрайен непонимающе поднял голову, щурясь от яркого солнца, и заметил инспектора Хьютона, который неуклюже бежал в его сторону. — Мистер ОʼБрайен! Миссис Бенсон сказала, что видела вас утром у церкви, не могли бы вы просл… — но договорить инспектор не успел, потому что Дилан сорвался с места — чисто инстинктивно — и побежал, обронив только что купленные перчатки вместе со сдачей. Инспектор крикнул что-то из разряда «ну что за детский сад, сэр!» и побежал за ним следом, но уже не так неуклюже, как раньше. Это напомнило Дилану просмотр одного выпуска передачи о животных: тогда он очень удивился, узнав, что неповоротливое с виду существо по имени бегемот может развить скорость до тридцати пяти километров в час. И то, что инспектор Хьютон мог так быстро бегать, тоже оказалось для него магией в чистом виде. Дилан бежал по обочине проезжей части, выкрикивая «это не я, клянусь!» чисто ради забавы (а вдруг прокатит), но мистер Хьютон ему верить, кажется, не хотел. В спину укорительно вопил свисток, наружу выглянули несколько знакомых лиц, которые только отсмеялись, увидев довольно непривычную для мирного района картину, и скрылись в желудках своих домов. Последнее, что увидел краем глаза Дилан, было лицо Томаса, вышедшего на улицу и уже подобравшего букет: оно сначала удивленно усмехалось, а затем расплылось в широкой улыбке, взглядом провожая бегущего по улице брюнета, который не переставая кричал: «Да я правда не брал эти розы!». Цветы блондин на всякий случай спрятал за спину и вместе с ними заполз в дом, тихо посмеиваясь над темноволосым парнем, который мчался по улице от полицейского и, кажется, взялся поднять уровень криминала в Прескотте выше привычного нуля. Дилану, конечно, было стыдно настолько, что он бежал от инспектора до следующего перекрестка, и там согласился оплатить-таки небольшой штраф. Побег от стража правопорядка ему на первый раз простили (как сказал Хьютон, «за то, что напомнил мне об истинном назначении моей работы»), но попросили таких марафонов больше не устраивать и не срезать розы у церкви, зная, что по соседству живут особо глазастые набожные старушки, которые в любом случае дождутся правосудия. В памяти Дилана отчетливо всплывало усмехающееся лицо Томаса, не то тронутого, не то основательно позабавленного таким неожиданным представлением. Отныне блондин знал, кто стоял за всеми этими записками (если не заметил этого раньше), и о его реакции оставалось только догадываться. Но как бы то ни было, впечатление ОʼБрайен после себя все-таки оставил, цветы парень забрал, и третий шаг можно было считать успешным. Шаг четвертый Но вскоре уверенность в успешности третьего шага исчезла. Произошедший инцидент повергал Дилана в шок еще пару дней подряд и ударял по его самооценке с силой двадцатикилограммовой кувалды. После такого явно впечатленный блондин посчитает его идиотом среднестатистическим и начнет избегать любых возможностей с ним контактировать. И все двенадцать шагов полетят к хренам. Хорош, мать твою, Геракл. Дилан видел Томаса всего несколько раз — в эти дни тот почему-то совсем мало находился дома: уезжал утром, напрочь забывая о привычном им обоим ритуале, и приезжал после заката, — и блондин ни разу не выказывал никакого интереса к происходящему. Однажды даже снял все расклеенные на веранде записки, чем расстроил ОʼБрайена, который только больше начал думать, что переборщил в этот раз. И каково же было его удивление, когда по возвращению домой вечером он обнаружил на двери приклеенный квадратик ярко-зеленой бумаги, который чудом держался на одном уголке. Знакомым почерком на нем было написан номер телефона и «Неплохой ход, мистер ОʼБрайен :)». Поверьте, последний раз настолько ошеломленным Дилан был в детстве, когда узнал, что подарки под елку складывают родители, а не толстопузый бородач в красных одеждах. Он даже оглянулся на дом Сангстера на всякий случай — вдруг он наблюдает за ним в эту самую минуту? — и, поняв, что всем на него плевать, вбежал в дом с листочком в руках. Над первым сообщением он думал долго. Десять минут расхаживал по гостиной, грызя силиконовый чехол, чуть было не уронил телефон в вазу из-под роз на столе, которую не убрал до сих пор, но все-таки собрался с силами, напечатал самодовольное «я знал, что тебе понравится: 3» и отправил на написанный номер, перепроверив его несколько раз. О том, что над ним могли подшутить, он вспомнил лишь когда телефон звякнул, оповещая о пришедшем сообщении, и любые сомнения рассеялись сразу же, стоило им только появиться. «Я, конечно, думал, что ты с причудами, но такого не ожидал. Тебя же Дилан зовут, да?» И, с улыбкой от уха до уха отправив «да», Дилан осознал, что четвертый шаг сделали за него и он засчитываться не должен. Но если бы ОʼБрайен не написал ничего в ответ, разве смогла бы эта переписка начаться? Нет. Значит, четвертый тоже засчитываем. Шаг пятый Душные крошечные пабы по воскресеньям — это пожалуй, одно из самых популярных развлечений среди всех, что доступны жителям маленьких городов. Здесь вам нальют нелегально перевезенную через границу текилу из Мексики, предложат пару косяков за углом, споют что-нибудь заунывное, аккомпанируя радио, набьют морду, если будете плохо себя вести, или предложат провести ночь с дамой с вываливающейся из обтягивающей майки грудью за баснословную цену. Будь на месте дамы некто мужского пола (а еще лучше — конкретный человек, о котором мы знаем не понаслышке), Дилан, может, и согласился бы, но только после как минимум одной бутылки чего-нибудь крепкого, потому что в пьяном состоянии голова и половые органы думают по раздельности. ОʼБрайен протиснулся к барной стойке, попутно выискивая себе свободное место, но все, казалось, было занято. Стулья со скрежетом передвигались по полу: люди кучковались в стайки по семь-восемь человек, вдавливаясь друг в друга вокруг небольших овальных столиков, играли в карты, пили из одной бутылки (нередко из горла) и чокались со звоном, больше напоминающим бой колоколов. Запах самого разного курева, начиная дешевыми сигаретами и заканчивая довольно дорогой травкой из подворотни, духов, спиртного и чего-то совсем неожиданного — лавандового шампуня, едкого средства для мытья раковин и жареного мяса, например — заволакивал помещение вместе с дымом. Особенно ярых курильщиков взашей выгоняли на улицу, потому что дышать становилось невозможно. Некоторых даже не впускали обратно, и из-за этого на входе не прекращалась оглушительно голосистая давка, плюющаяся ругательствами во всех подряд. Даже за барной стойкой все стулья были заняты. Дилан кое-как пролез вперед, протягивая руку с купюрой, поздоровался с некоторыми, обменявшись дежурным «как жизнь, чувак?», и позвал бармена, разливавшего в стоящие ровным рядком рюмки что-то темное. Рюмки быстро разошлись по рукам, и рыжий, как чертова морковь, парень со скучающим видом подошел к ОʼБрайену. — Налей немного бренди, окей? — бармен молча кивнул, вынул из-под прилавка бутылку и через считанные секунды подвинул к брюнету полную рюмку, требовательно вытягивая ладонь для оплаты. — Здесь есть еще свободные места? — Вон там какой-то парниша сидит один. Приземлись к нему, пока стул не забрали, — бармен заулыбался, когда Дилан отмахнулся от сдачи и пробубнил что-то про чаевые. ОʼБрайен проследил за вытянувшимся к центру паба пальцем, увидел спинку пустующего стула напротив какого-то чудака в капюшоне, благодарно кивнул и попытался как можно быстрее протиснуться к месту сквозь сплошную стену людских тел. Он опустился на стул, даже не спрашивая, занято здесь или нет, на что из-под капюшона блеснула бледно-розовым изгибом губ усмешка. — Ну привет, Дилан, — ОʼБрайен, до того заглядевшийся на название паба, флуоресцентными лампочками светящееся на стене, повернулся к незнакомцу с удивлением. Конечно, не знать того, кто знает тебя, в небольшом городе было нормой, но к ней брюнет все еще не привык. Глядя на его вытянувшееся от удивления лицо, парень с приглушенным смешком стянул капюшон с головы, и Дилан чуть было не взвизгнул, узнав в незнакомце Томаса. Все те же короткие светлые волосы, карие глаза, в полумраке кажущиеся практически черными, осторожная полуулыбка, худые руки с длинными пальцами, обвивающими кружку с пивом. Видеть его так близко не доводилось еще ни разу, и не удивительно, что ОʼБрайен пялился на него, как на древнюю картину, недавно вырытую из-под какой-нибудь ацтекской пирамиды. Столбик в термометре Дилана определенно пополз вверх, потому что, как бывало и всегда, главный виновник грез оказался гораздо красивее, чем предполагалось. А еще Дилан никогда не слышал его голоса, который был на самом деле довольно тихим и приятным, как бархат. Это было заметно даже в трех словах. Черт. История с розами определенно стоила этой встречи. — Я… эм… привет, Томас, — и Дилан, не зная, куда себя деть, протянул блондину руку, которую тот с охотой пожал. Учтиво заверив брюнета, что он рад знакомству, Сангстер вскинул ладонь, щелкая пальцами и подзывая к себе официантку. — Принесите нам бутылочку чего-нибудь покрепче, — Томас усмехнулся подошедшей девушке с двумя косичками, достающими до пупка, и выложил на стол стодолларовую купюру. — И подороже. Они выпили много, как встретившиеся лет пятнадцать спустя закадычные друзья, и перевернули с ног на голову весь паб. Дилан надрывал глотку, горланя «Can't Help Falling In Love» Элвиса Пресли, Томас нашел где-то пару косяков по дешевке, которые они выкурили, усевшись на свой столик и закинув ноги на спинки стульев. Они играли с кем-то в карты, и блондин умудрился выиграть пару сотен под недовольное «новичкам везет!», а затем отдать их за Дилана, у которого с собой было не так уж и много денег, зато полным-полно азарта. Сангстер подарил ОʼБрайену массивную зажигалку с выгравированным на ней драконом, от одного вида которой у брюнета глаза полезли на лоб. В ответ на подарок Дилан пообещал Томасу спеть еще пару песен, не больше, потому что единственное, что у него осталось — это «душа нараспашку». Домой они возвращались в обнимку, шатаясь и сбивая удивленных прохожих. Дилан долго стоял на газоне босиком, пока Томас ковырялся в замочной скважине, пытаясь открыть дверь собственного дома, а потом, когда блондин, громко икнув, помахал ему ладонью, направился к себе. Причем все так же босиком с подвешенными за шнурки на шее кедами. Неизвестно, можно ли было и пятый шаг посчитать несомненным триумфом, но когда Дилан, проснувшись от жуткой головной боли на следующее утро, получил сообщение «ты там живой?», он понял, что все прошло более чем удачно. Шаг шестой Дилан уже не церемонился с записками, смущенными короткими сообщениями и прочими глупостями, больше напоминающими подростковые заносы. Он просто хватал телефон и звонил Томасу, если считал нужным, а тот покорно брал трубку и выделял ОʼБрайену несколько минут своего драгоценного внимания. Дилан удивлялся, насколько сильно обыкновенная пьянка могла кого-то сблизить, и благодарил всех существующих богов за такую удачную случайную встречу. Шестым шагом стала просьба Дилана сопроводить его до местного супермаркета, на что Томас согласился сначала с неохотой, а потом с большим энтузиазмом: он внезапно вспомнил, что и сам собирался туда доехать, потому что к холодильнику уже подбиралась мышь-суицидница. Перво-наперво Сангстер предложил прогуляться пешком, но ОʼБрайен отказался, заявив, что не готов вернуться домой с кучей зажаренных прямо в скорлупе яиц, вскипевшим молоком и какими-нибудь запеченными помидорами. То, что в пикапе не было кондиционера, его не волновало. Как угодно — только не пешком. — Честно говоря, я на ногах чувствую себя надежнее, чем в этом драндулете, — проскрипел Томас, запрыгивая на пассажирское сидение рядом с Диланом. — Ты уверен, что ОНО не взлетит на воздух где-нибудь на перекрестке? — Езжу на нем уже шестой год, но, как видишь, в стейк не превратился, — брюнет усмехнулся и завел мотор. Если бы дело происходило во времена Второй Мировой, жители точно подумали бы, что немцы добрались и до США и разъезжают по улицам на танках. По крайней мере, именно такие ассоциации сложились в голове у Томаса, который, трясясь и постоянно впечатываясь головой в крышу авто, успел пожалеть миллион раз, что вообще залез в пикап Дилана. Последний в свою очередь выглядел более чем удовлетворенно и даже подпевал чьему-то шепелявому голосу, как будто наждачкой царапающему допотопные колонки изнутри. Сигнал на пикапе подошел бы для машины какого-нибудь дальнобойщика: он совмещал в себе рев сирены во время атомной аварии, гул самолета и гудок поезда. Томас искренне удивлялся, почему прохожие, услышав эту термоядерную смесь звуков, не отшатываются в стороны, а он сам постоянно вздрагивает, как последний невротик, и почему Дилан хохочет, как припадочный, вращая руль. — Знаешь, — Томас выбрался из кабины, пошатываясь и молча радуясь, что оказался на твердой земле, которая к тому же не издает никаких громыхающих звуков. — Обратно я дойду сам. Дилан беспечно хлопнул его по плечу, от чего блондин еще раз вздрогнул и пошатнулся. — Да ладно! Все будет о'кей! — и, не дожидаясь еще каких-либо нелестных реплик в сторону своей машины, к которой ОʼБрайен начинал испытывать особую любовь только тогда, когда кто-то начинал говорить о ней плохое, Дилан толкнул стеклянные двери и скрылся в магазине. Они бегали вокруг полок с продуктами, Томас постоянно спрашивал, стоит ли покупать ту или иную вещь, и Дилан давал ему дельные советы с видом знающего человека: за первые месяцы своего пребывания в Америке Сангстер все еще с подозрением относился к большинству продаваемых в маркетах товаров. Это было в своем роде забавно. То, как он тщательно осматривал упаковку, читал состав и потом, глянув на ОʼБрайена и получив от того утвердительный кивок, складывал в тележку. То, как он подпевал запевающим где-то по углам под потолком Guns N' Roses, двигая бедрами (давайте не будем говорить о том, насколько сильно Дилану захотелось пустить в ход руки) и пританцовывая. То, как он подкидывал бутылки с соком и газировкой. То, как он хмурился, хватая какой-нибудь фрукт и начиная его разглядывать. И, кажется, ничего более привлекательного в этом чертовом мире не было вовсе. Они наперегонки побежали к кассе, и Дилан незаметно подкинул банку ореховой пасты Томасу в тележку, умудрившись при этом его обогнать. Сангстер долго сокрушался по этому поводу, но брюнет только плечами пожимал в ответ на все его реплики. ОʼБрайен рассортировывал купленное по пакетам, когда блондин удивленно воскликнул: «нет, я это не покупал!», но стоило Дилану только поднять на него глаза и хитро улыбнуться, Томас закатил глаза и все-таки попросил посчитать и пасту тоже. — Это был маленький подарочек, — объяснился брюнет, укладывая пакеты в кузов. Казалось, и он, и Томас напрочь забыли, что блондин вообще-то собирался идти домой пешком. Томас смотрел на него с противоположной стороны кузова, прищурившись и закрывая глаза ладонью, как козырьком. — Подарочек, подброшенный мне в тележку и купленный на мои деньги? — он явно не обижался, а только подкалывал. Дилан вскарабкался на водительское сидение, а Томас, простояв некоторое время у двери и боязливо оглядев пикап, будто в нем за две секунды можно было заметить какие-либо серьезные недостатки, примостился рядом. В руке он держал пластиковый стаканчик с холодным чаем, который осторожно вытягивал через трубочку, забавно притянув к ней губы. — Ты просто не шаришь в современной романтике, — Дилан завел авто и тыкнул кнопку на приемнике. Приходилось кричать, чтобы заглушить рев двигателя. — И в американских вкусностях, раз прошел мимо такой прелести. — Да иди ты, романтик чертов, — Томас уперся ногой в пыльную панель. — Отчаливай быстрее, пока я реально не захотел выброситься из окна. Шаг седьмой. — Ты был когда-нибудь в кинотеатре под открытым небом? — Дилан сидел рядом с Томасом на веранде дома 28. Оба курили, глядя на конек крыши коттеджа напротив, флюгер в виде лошади на котором указывал на восток вот уже второй день подряд. Солнце закатилось и утащило жару и сухость вместе с собой, оставив приятную, расслабляющую прохладу. В такие вечера больше всего хотелось вылезти наружу и разговаривать на бессмысленные, но по-домашнему приятные темы. Томас коротко кивнул, затягиваясь и пытаясь выпустить дым кольцом, что у него не получилось. Снова. — Один раз, — прохрипел блондин, сминая окурок и укладывая в пепельницу. — Родители потащили на какую-то тупую мелодраму, когда мне было лет десять. На весь Лондон их, если не ошибаюсь, всего два, и оба у черта на куличках. — Хочешь сходить еще раз? Томас усмехнулся, отпивая колу из крошечной баночки. — Ближайший кинотеатр находится в Финиксе. Два часа пути, Дил. Я сдохну, если поедем на твоей колымаге. — Не-не-не, — Дилан забрал у Томаса баночку, отпил немного под протестующее мычание и вернул обратно. — Один чувак с Восток-Моеллер вечером в воскресенье показывает пару старых фильмов на огромном белом брезенте через проектор. Нет, я не шучу, — Сангстер вдруг начал хихикать, вытягивая из пачки еще одну сигарету. — Это, конечно, ничто по сравнению с большим экраном с парковкой, но все же лучше, чем ничего. Берешь с собой одеяла, попкорн и два бакса на каждого, и приятный вечер с черно-белым кино тебе обеспечен. Дилан нарочито шевельнул бровями, расплываясь в ехидной улыбке. Томас пробубнил что-то про «вы все что ли отовариваетесь на чем можете?», закурил снова и запрокинул голову, пытаясь углядеть звезды на бесконечном сине-черном небе. Ему на лицо светила, как огромный серебристый прожектор, луна, постепенно поглощающая неопределенного цвета массу на горизонте — остатки угасающего дня. — Это типа свидание? — внезапно подал голос Сангстер, опуская наконец голову и в упор глядя на Дилана. Последний слегка замешкался от неожиданного вопроса и попытался было ответить, но лишь промямлил что-то плохо слышимое и сцепил руки в замок. — Только если мы усядемся подальше от всех, — Дилан только что понял, что ни разу не заявлял Томасу о своей симпатии. Это было как-то совсем очевидно и не требовало подтверждения словами. И Сангстер отвечал ему взаимностью, тоже не обременяя себя признаниями и прочей ерундой, как будто все шло именно так, как и должно. Шаги работали, и Дилан готов был буквально плясать, понимая, что его теория вполне себя оправдывает. — Окей. Заодно попробую твою хваленую шоколадную пасту, — Томас посмотрел на горящий оранжевым огонек на кончике сигареты. — Чур попкорн и одеяла с тебя. Я прихвачу деньги.

***

На сеанс в импровизированный кинотеатр под открытым небом пришли человек двадцать. В основном — готовые высосать друг из друга всю кровь через губы подростки и несколько людей в годах, как будто только что выползших из бара: вооруженных бутылками с пивом и пачками чипсов. Обычно такие компании появляются на фильмах о супергероях, когда можно зацеловывать друг друга, не отвлекаясь от сюжета (потому что ничего важного все равно не упустишь), или просто витать где-то в своих мыслях, уставившись на яркую, мигающую взрывами картинку. Но никак не на черно-белой комедии пятидесятых. Дилан, свернувший как минимум четыре одеяла в один огромный рулон, который всю дорогу тащил на спине, сбросил на землю две упаковки с попкорном — соленым и сладким. Хозяин всего безобразия долго смотрел на него и на Томаса, который внезапно оробел и оглядывался по сторонам, словно не до конца понимая, где оказался. Они уселись позади всех, и экран загородило головами, что, впрочем, никого из них не печалило: большую часть времени они шептались, бросались друг в друга попкорном, укрываясь одеялами на манер щитов, и в целом очень мало отличались от примостившихся впереди подростков. Им не хватало только страстных поцелуев, больше похожих на акт каннибализма. — Фильм был отстой, — заявлял Томас, медленно вышагивая по тротуару. Он замотался в одеяло и слегка дрожал, потому что к ночи заметно похолодало. — Откуда он вообще берет настолько старые фильмы? Ты вообще видел хозяина этого всего? По нему видно, что он засвидетельствовал происходящее на экране в свои лет этак тридцать! Дилан захохотал. Он и сам шел, обернувшись в заплатанный старый плед, мохнатый и колючий, с торчащими во все стороны пучками шерсти, и беспрестанно шмыгал носом. — Стивену всего сорок, чувак, — прошелестел он, спотыкаясь о собственные ноги и с трудом возвращая равновесие. — Да он и не выглядит так старо. — Да? Тогда откуда у него страсть к таким древним фильмам? Дилан пожал плечами, не находя достаточно слов для внятного ответа. Он едва поспевал за быстро семенящим по дороге Сангстером, который со спины больше напоминал завернутого в тортилью пингвинчика: он так же косолапо переваливался с ноги на ногу и часто-часто ими перебирал, не то потому, что ему хотелось согреться, не то потому, что одеяло сковывало движения и не давало идти нормальным шагом. В какой-то момент ОʼБрайен подумал, что Томаса можно догнать и практически незаметно, как бы невзначай чмокнуть в щеку и поблагодарить за компанию, но тогда все полетело бы к чертям и в двенадцати шагах больше не было бы смысла. Да и блондин выглядел не особо готовым к внезапным проявлениям любви. И все-таки, когда Томас, тепло улыбнувшись, пожелал Дилану спокойной ночи и поблагодарил за вечер, ни словом не обмолвившись о свидании, брюнет понял, что не зря не решался до поры до времени действовать. У него в запасе имелось еще несколько шагов (способы воплотить которые на ум ему еще не пришли), и это было довольно обнадеживающе. Шаг восьмой. Гераклу наверняка было нелегко совершать свои двенадцать подвигов, но, как считал Дилан, ему стопроцентно давали достаточно времени на сон. По крайней мере, не будили в два тридцать ночи звонком по телефону. — Да? — ОʼБрайен, взъерошенный, как обстрелянный из рогатки вороненок, протер глаза, сонно пытаясь проморгаться и разглядеть высвечивающиеся на экране часы. — Алло? — Это дядюшка Дил-дил? Я вас там не разбудил? — по ту сторону динамика Сангстер начал невротически посмеиваться, и звучало это скорее жутко, как в кинокартинах о психах, нежели забавно. — Странный вопрос для половины третьего, — пробубнил Дилан, так и не оценив сангстеровского поэтического таланта. — Ты там часом не под кайфом, Том? — Не, — Томас вызывающе громко зевнул, выдыхая прямо на микрофон, от чего Дилану почудилось, что в ухе свистнуло настоящее торнадо. — Я на работе. Дилан опешил. Он до сих пор не знал, где работает Томас (по правде говоря, он до последнего был уверен, что работы у него вообще нет и что он живет на деньги родителей) и кем именно надо быть, чтобы посреди ночи находиться не в постели, а где-то еще. — И? — ОʼБрайену было не до милых бесед о прелестях тех или иных должностей, и он правда пытался не показаться чересчур грубым, но это у него, кажется, не вышло. Томас хмыкнул. — И я подумал, может, ты приедешь, — и, не дав Дилану с возмущенным «серьезно?!» послать его к черту, он тут же добавил: — Я в ветеринарке. Тут один пес умирает, и я не могу уйти из клиники, потому что его хозяева спят в приемной. Но, нет, если ты не хочешь, спи дальше. Конечно, говорить «спи дальше» человеку, которого ты разбудил в два часа ночи, было верхом наглости, но Дилан не стал противиться. Он буркнул, что скоро появится, и лениво сполз с кровати, подцепляя оставленную на спинке стула одежду. Спать хотелось неимоверно, но подвиги требовали жертв, и ОʼБрайен был в принципе готов стать этой жертвой. Хотя бы на одну ночь. До ветеринарной клиники пришлось идти около двадцати минут по освещенным фонарями безлюдным улицам. Сквозь стеклянные двери на газон и мощеную плиткой дорожку лился яркий свет, а у изогнутой стойки цепью был прикован знакомый велосипед. На входе Дилан, по привычке прикрывший глаза ладонью, чуть было не свалил горшок с фикусом высотой метра полтора и громко выругался, отпрыгивая от растения в сторону и врезаясь в стену спиной. На его голос из-за двери в конце коридора выглянула светловолосая голова. — Быстро ты, — заметил Томас. Он протянул продолжающему бурчать Дилану белый халат и хлопнул его по плечу. По Сангстеру было заметно, что он тоже немало вымотан: синяки и мешки под глазами, прикрытыми полуопущенными веками, выделялись на кажущейся особенно бледной в неприятном освещении, какое бывает только в клиниках, коже. Из нагрудного кармана торчала открытая пачка сигарет, уже практически выкуренная, и от блондина сильно пахло табаком и фруктовой жвачкой. Он указал кивком головы на дверь позади себя и тихим тягучим тоном попросил следовать за ним. Дилан мало что соображал в эту минуту и потому безмозгло повиновался, едва переставляя ноющие ноги. Они шли по еще одному коридору, уставленному белыми стульями с мягкой обивкой. Лампы здесь не горели, и только тонкий прямоугольник в середине расплывчато освещал небольшую часть помещения. В дальнем углу спали женщина и, если верить туманному зрению, девочка лет десяти, укрытые светлой простыней. Томас задержался в дверях на секунду, опечаленно поглядел на клиентов и скрылся в следующей комнате, куда, попутно надевая халат, за ним прошел и Дилан. На широком металлическом столе лежал, высунув кончик колбасно-розового языка и тяжело дыша, крупный бассет-хаунд. Услышав шаги, пес гулко тявкнул, но не шевельнулся и даже не открыл глаза, одно из которых на половину закрывало длинное мягкое ухо. Собака была, очевидно, уже не в силах подняться, и Томас протяжно вздохнул, глядя на нее и опускаясь в кресло. Дилан уселся в соседнее, вытягивая ноги и упираясь затылком в стену. — Ему, если верить хозяйке, уже тринадцать. Довольно долгая жизнь для бассета, — Томас говорил монотонно, будто бы сам с собой, но Дилан внимательно его слушал, разглядывая стены, увешанные плакатами-памятками и постерами с кормами. — Они не захотели его усыплять, потому что девочка все еще верит, что он поправится. Тянули до последнего, пока он не перестал ходить. Я уже ничего не могу сделать. Томас зевнул, закрывая рот обеими ладонями, и протер глаза рукавом халата. — Просто, знаешь, — продолжил он, не дожидаясь каких-либо реплик от Дилана, — сидеть наедине с умирающим как-то не слишком кайфово, поэтому я позвал тебя. — Однозначно мудрое решение, — зевал Сангстер заразно, и поэтому следующие секунд пять ОʼБрайен пытался побороть желание закрыть глаза и уснуть, не дав блондину ничего больше сказать. Вместо этого он положил голову Томасу на плечо, слепо пялясь в схему собачьего желудка на стене напротив. — Смотреть на умирающую собаку вдвоем гораздо веселее. Может, устроим ритуальный танец? Иначе я отрублюсь прямо здесь. Томас тихо, практически шепотом засмеялся, хотя причин для смеха в эту минуту не было. Щекой он прижался к лохматой макушке Дилана и снова зевнул, невольно выгибая спину. — Отрубайся, если хочешь. Дилан удивленно вскинул брови и приподнял голову, снизу вверх глядя на Томаса. — То есть, ты пригласил меня, чтобы я вместо родной любимой постели провел ночь на кресле в ветеринарке в полуметре от потенциального трупа? — Я пригласил тебя, чтобы мне не было слишком одиноко. И жутко. Знаешь, после всех просмотренных фильмов ужасов, где какая-нибудь муть происходит в больницах, мне неохота здесь одному сидеть. Дилан понимающе кивнул и снова уложил голову на острое плечо. От белого резало глаза. Пес поскуливал, дыша рвано и с присвистом, и его красные карие глаза смотрели в пустоту. Глядя на него, оба парня понимали, что радостью старость может назвать только конченный мазохист, потому что это, пожалуй, далеко не самый отрадный период жизни. Дилан и понятия не имел, то ли шаг снова сделали за него, то ли его можно было засчитать, раз он все-таки явился в клинику и помогал убивать Томасово одиночество и в какой-то мере страх. Ему, по правде говоря, не хватало сил об этом сейчас размышлять. Да и Томас, до того очевидно желающий бодрствовать всю ночь, пока пес не испустит дух, уже посапывал у него над головой, что-то шепча во сне. Его сонливость, как и зевота, была заразна до безобразия, и Дилан попросту не смог совладать с этим. Шаг девятый У Дилана, честно сказать, уже не хватало фантазии. Он не знал, что еще можно устроить или, как в случае с розами, учудить, чтобы план с шагами продвигался дальше. Он никогда не страдал от недостатка креативности, но в эту пору он чувствовал себя особенно подавленно и беспомощно до такой степени, что хотелось открывать гугл и вбивать в поисковик нечто вроде «как завоевать сердце парня». Он не выбирался никуда с Томасом уже около недели и боялся, что еще один день задержки все испортит и надо будет начинать заново (давайте не будем осуждать парня за маразм, до которого все дошло). Они, конечно, созванивались и переписывались практически каждый день, но это было совершенно обыденно и вполне нормально для братьев, друзей или что-то типа того, но никак не для двух явно симпатизирующих друг другу парней. Дилан бесцельно расхаживал по комнате и подбрасывал телефон в руке. Порывался позвонить Томасу и предложить что-нибудь, но что именно — не знал. За окном сильным ветром шумела надвигающаяся гроза: тучи, как бескрайнее сине-серое ватное одеяло, накрыли город и брызгались редкими легкими каплями, как бешеные собаки — слюной. Окна царапали срываемые с деревьев листья, и над дорогой шебуршали выдернутые из баков целлофановые пакеты. Нужно было решаться наконец, потому что иначе Томас навряд ли согласится выйти из дома. Да и Дилан не настолько любил грозу, чтобы наслаждаться ей в одиночестве. Четыре длинные гудка в трубке, и на другом конце послышался знакомый голос, в этот раз несколько приглушенный и даже усталый. — Придешь? — никаких приветствий, вопросов о самочувствии и занятости. Дилан и так знал, что у Томаса все хорошо, рабочая смена будет только завтра и он на самом деле ничего не делает и так же слоняется из угла в угол. — А то! Дай мне секунд сто двадцать, — никаких «а зачем?», «прости, занят». В этом всем умещалась своего рода идиллия. Дилан фыркнул и засек время. Томасу хватило ста секунд, чтобы добежать до дома брюнета и ввалиться внутрь, ругаясь на надвигающийся дождь, сломавшуюся поливалку, истоптанный за ночь газон и кучу других вещей, которые его (оказывается!) волновали. За спиной у него висел черный чехол. Судя по форме, с гитарой. Дилан даже брови вскинул, закрывая дверь за своим гостем. Сангстер у него не был еще ни разу, и потому на всякий случай спросил, где и что находится, при этом беспрестанно вращая головой. Чехол аккуратно уложил на кресло, покрывшуюся моросью куртку скинул и повесил на указанный Диланом стул, а сам примостился на краю дивана, отчасти скованно скрещивая на груди руки и поглаживая подушечками больших пальцев предплечья. — Милое у тебя гнездышко, — заявил он, когда ОʼБрайен, оправившись наконец от удивления, протянул ему чашку чая, от которой блондин до поры до времени отказался. — Ты играешь? — Дилану не терпелось задать этот вопрос. — Что? Да, — небрежно бросил в ответ Томас. Его ответ прозвучал так, будто каждый второй в округе умел играть на гитаре. — Люблю играть, когда дождливо. Может быть, дождь любил слушать игру Томаса, потому что спустя какие-то две-три минуты по крыше застучали капли. Они исполняли свой марш, как чрезмерно талантливые барабанщики, и парни молчали не то от неловкости, не то от необходимости молчать, вызываемой долгожданным летним ливнем. Дилан даже не замечал, что около минуты стоит неподвижно, сжимая в руке миску с кукурузными палочками, и вслушивается в шелест, от которого даже здесь, в доме, ощутимо несло прохладой. — Не против? — Томас вырвал брюнета из замешательства и положил чехол на колени, не решаясь пока его расстегивать. — Конечно нет, — Дилан поставил миску на журнальный столик и присел в кресло, расположенное по диагонали от дивана. Томас расчехлял гитару медленно, как будто от любого неосторожного движения ее можно было сломать, и все это время молчал, смущенно поглядывая на Дилана, чье лицо буквально мерцало от любопытства. Гитара оказалась цвета темного орехового дерева, натертая до зеркального блеска, и ясно было, что за нее отдали немаленькую сумму. Томас провел по струнам на пробу, и они практически неслышно тренькнули. «Давно не играл, потому что за все то время, что я здесь, дождя не было ни разу», — пояснил он, хоть это было вовсе не обязательно. У Дилана был целый вагон причин удивляться Томасу снова и снова, но к тому, что он запоет, он явно не был готов. Брюнет уловил «Thinking Out Loud» Ширана, и, черт, это было, наверное, лучше всех когда-либо услышанных им песен. Сангстер постукивал ногой по полу, поддерживая ритм, перебирал струны и не сводил глаз с собственных пальцев, стесняясь поднять их на ОʼБрайена. Может, он и сомневался в своем голосе, умении играть или еще в нескольких самых незначительных вещах, которые определенно удавались ему блестяще — в этом была, пожалуй, главная фишка всех умопомрачительно талантливых людей: понапрасну сомневаться в том, что они делают, — но его в данную минуту можно было сравнить только со спустившимся прямиком с небес ангелом. Босоногим, вихрастым и аккуратным, как фарфоровая кукла. Дилан слушал завороженно, с широко распахнутыми глазами и все порывающимися подпевать губами, но портить момент не хотелось. Пожалуй, в эту минуту он был действительно влюблен в Томаса. Сильнее, чем когда-либо раньше и совсем не так, как, возможно, будет потом. Это чувство было совсем новым. И от него пахло сыростью дождя, остывшим чаем с ромашкой и красивой песней. Геракл страдал, совершая свои подвиги. И Дилан действительно жалел его и радовался, что ему самому не пришлось завоевывать пояс Ипполиты, убивать льва или рубить голову гидре. Чтобы сделать еще один шаг, достаточно было позвать в гости объект своих симпатий, который все продолжал его удивлять, как фокусник, вытаскивающий кролика из как будто бы пустой шляпы. Шаг десятый. — Да черт же тебя подери, я попросил перевернуть мясо! Посмотри, оно теперь сухое! — Дилан выбежал из ванной на звук шкворчащей, как адов котел, сковородки. Мясо на ней уменьшилось раза в три, и готово было уже начать обугливаться. Томас виновато вскинул руки и отошел назад. При всем своем умении мастерски играть на гитаре и лечить пострадавших кошек и собак Сангстер был совсем не приспособлен к готовке. Настолько не приспособлен, что к кухне его нельзя было подпускать за километр под угрозой пожара (об этом свидетельствовало огромное черное пятно сажи над плитой в Томасовом доме). На вопрос Дилана «как ты вообще живешь?» он ответил, что заказывает еду готовой или ограничивается чем-то совсем элементарным типа яичницы, тостов или чего-то подобного. — Вы, богатенькие, совсем что ли не приспособлены к бедной плебейской жизни? — сокрушался Дилан, наскоро переворачивая мясо лопаткой. Он готовил себе лет, кажется, с десяти, потому что родителям частенько не хватало времени на цивилизованный семейный ужин и уж тем более на его приготовление. Это, конечно, научило ОʼБрайена некоторой самостоятельности, но восполнить ею безвозвратно утерянные моменты было невозможно. И теперь эти самые моменты он восполнял вместе с Томасом, который пусть и не помогал особо (давайте будем честными: толку от него было столько же, сколько от разряженного пистолета при перестрелке), но горел желанием чему-нибудь научиться. Он с умным видом слушал все, что Дилан ему говорил, и почему-то делал прямо противоположное. Брюнет первое время злился, хотел ткнуть Сангстера лицом в эту чертову сковородку, но потом остыл и по привычке взял все в свои руки. — Не, просто… — Томас говорил откуда-то из-за спины, нарочно не появляясь в области досягаемости. — Я подумал, что оно еще недостаточно прожарилось, и поэтому не стал вертеть. Ну, а что! — Дилан грозно посмотрел на него, потрясая все еще горячей лопаткой. — Оно было красное! — То, что оно красное, не значит, что его не надо постоянно переворачивать! Теперь у нас на ужин будут мясные сухарики, спасибо. Томас прижался спиной к холодильнику и скрестил на груди руки. Дилан готовил настолько виртуозно, что ему можно было только завидовать. В голове Сангстера то и дело всплывали изображения, привычные для фильмов, где влюбленная парочка готовит что-то вместе: один стоит за спиной у другого и держит его руки в своих. Это, наверное, было не совсем удобно, но хотя бы мило смотрелось. Они с Диланом, конечно, не встречались, но и четкое разделение границ между ними на кухне в эту минуту казалось чересчур комичным. — Смотри, — голос ОʼБрайена звучал сейчас на порядок спокойнее. Томас подошел к нему и с опаской заглянул брюнету через плечо. — Если его положить надолго на одну сторону, оно будет сухим. Теперь надо будет залить его вином, чтобы спасти положение. Плесни чуть-чуть, — и Дилан протянул Томасу бутылку. Сангстер наливал вино под чутким руководством Дилана — ни каплей больше, ни каплей меньше — и ощутил поистине детский восторг, когда ОʼБрайен вручил ему лопатку и сказал «сделать наконец уже что-нибудь». В какой-то момент рука брюнета потянулась к запястью Томаса, но внезапно отдернулась обратно и спряталась на две фаланги в узкий карман джинсов. Сам Дилан только облизнул губы кончиком языка и оценивающе вскинул брови, добавляя щепотку перца в блюдо. Закончилась готовка тем, что они забрались с ногами на диван, держа тарелки в руках и сосредоточив внимание на каком-то глупом ток-шоу. Оба изредка отпускали нелестные комментарии в сторону ведущего, участников и вообще всех, кто присутствовал на экране, и смеялись над собственными шутками. Мясо удалось все-таки смягчить вином, и Томас искренне пообещал Дилану практиковаться, если последний, конечно, будет ему помогать, на что сразу же получил согласие и поэтому принялся улыбаться от уха до уха. Улыбаться так, словно до этого в его жизни не было достаточно хороших причин для улыбки. И это было волшебно. Оставалось всего два шага. Дилан думал о чем-нибудь особенном, но в голову ничего не приходило. Он даже представить не мог, чем закончатся все эти двенадцать шагов. Все-таки это была всего лишь его теория, в какой-то мере глупая и ничем не обоснованная, и все могло рухнуть на последней стадии. Но, откровенно говоря, по Томасу вряд ли можно было сказать, что все обязательно рухнет. Шаг одиннадцатый — Тир со стрельбой из лука? Серьезно? — Томас недоверчиво фыркнул, когда лучезарно улыбающийся Дилан вручил ему флаер. Брюнет кивнул с таким гордым выражением на лице, будто самостоятельно все организовывал, и одной этой физиономии было достаточно, чтобы Сангстер сдался. — Это не просто стрельба из лука! — Дилан чуть было не подпрыгивал от радости, то отставая, то догоняя идущего впереди Томаса. В него словно вселилось детство во всех своих проявлениях, и внезапно — на несколько коротких мгновений — ОʼБрайен превратился в восьмилетнего мальчишку, который ни в какую не хотел идти за руку со взрослым и лез всюду, куда ни глянь, распираемый радостью. — Это стрельба по мишеням. И если ты попадешь в центр с пятидесяти метров, тебе дадут главный приз. Какого-нибудь огромного мишку или львенка. Ну, или еще что-нибудь этакое. Сангстер, казалось, не особенно впечатлился мишками и львятами и только насмешливо поглядывал на Дилана, который все продолжал что-то рассказывать. Подобные мероприятия, как узнал Томас, устраивались в Прескотте от силы раз в год. Участвовать могли все желающие, если те, само собой, заплатят. Мишенями были огромные квадратные стога сена с наклеенными на них картонными разрисованными кругляшами. Дистанции отмерялись флажками. Каждому давали по три стрелы. Для главного приза нужно было попасть точно в цель с пятидесяти метров, что мало кому удавалось. Полигон, где все это находилось, принадлежал конюшне. Лошадей в этот день загнали в стойла и закрыли, чтобы никто из посетителей ненароком их не ранил. Томас с подозрением осматривался вокруг, щурясь от яркого солнца и не желая опустить очки со лба на нос. Дилан отдал несколько мелких купюр какому-то худому парню, которому перед этим пожал руку (нет, Томасу лишь показалось, что у него внутри екнуло нечто предательски противное), и повел блондина на стрельбище. Трава здесь была желтая, не длиннее двух-трех миллиметров, местами совсем вытоптанная лошадиными копытами. Впереди в ряд стояли пять квадратных стогов. — Все просто, молодые люди, — к ним неизвестно откуда подошел незнакомый бородатый мужчина в кепке с Chicago Bulls. В руках он уже держал лук, совсем непохожий на те, что показывают по телевизору, и три стрелы с перьями на хвостике. — Даем вам три попытки. Никакого ограничения во времени, цельтесь сколько угодно. Попадаете — приз ваш. Не попадаете — можете попробовать снова или проваливать. Когда им отдали лук и стрелы, Томас сконфуженно посмотрел на Дилана. — Дил, я не умею стрелять, — шепотом сказал он. Как будто это был весомый повод стыдиться. — Ага, а вокруг одни профессионалы. Пойдем, — Дилан положил руку Томасу на плечо и повел к флажку напротив одной из мишеней. — Я помогу. Томас видел стрельбу из лука только в фэнтезийных фильмах. И персонажам на экранах удавалось попадать двигающуюся цель даже на бегу, в прыжке и любой другой не совсем удобной позе. Сангстер же ощутил себя полным профаном, когда попытался натянуть тетиву, но та сорвалась, а стрела упала ему на ноги. Благо, это не засчитали за выстрел и никто не обратил на эти неловкие попытки внимания. По крайней мере, они были неловкими, пока Дилан не встал позади него и не взял кисти Томаса в свои горячие ладони. — Не нервничай, — голос брюнета вместе с кровью шуровал в ушах. Томас нервно сглотнул, чувствуя, как начинает нервничать гораздо больше. — Зажимаешь стрелу между указательным и средним. Поднимаешь лук до уровня плеч, — напряженные донельзя руки Сангстера Дилан поднял чуть вверх. — Натягиваешь, — его руки плавно потянули на себя локоть Томаса. — Затем вдохни. Выдохни совсем немного и отпускай. Томас зажмурился на секунду и напрягся. Чувствовать Дилана в предельной близости от себя — брюнету достаточно было податься на сантиметр вперед, чтобы коснуться губами виска Сангстера — было нестерпимо приятно, но это отвлекало. Не давало сосредоточиться и смотреть на мишень, а не куда-нибудь в небо. Только сейчас он понял, что за ними наблюдают как минимум два десятка человек, и промахиваться в такую напряженную минуту хотелось меньше всего. Томас выждал еще мгновение и на выдохе спустил стрелу. Она со свистом рассекла воздух и вошла в середину мишени на всю длину наконечника. Дилан позади навалился Сангстеру на плечи, крича, как болельщик, увидевший забитый любимой командой гол. Люди начали аплодировать и свистеть, а Томас стоял в центре всего этого, мало понимая, какого черта все радуются так, будто он только что спас всю Землю от инопланетного вторжения. Ему вручили огромного медведя, кудрявая шерсть которого больше напоминала овечью, и Дилан обнял его за шею со спины, шепча «Да-да-да-да! Ты это сделал! А новичкам всегда везет, видишь!», и хватка его была настолько сильной, что Сангстер залился алым. — Томми-и-и-и, это было потрясно! — Дилан зажал подмышкой выигранный приз. Кажется, он веселился даже больше, чем следовало. — С первого раза в самое яблочко! Да у тебя глаз как у орла, чувак! — и он в очередной раз повис у блондина на шее, царапнув губами тому по уху. Томас смущенно хмыкнул и опустил на глаза очки, чтобы хотя бы как-то скрыть свое смущение. Скрыть у него это не получилось, потому что Дилан все замечал. И внутренне радовался грядущему успеху. Оставался последний шаг, который ОʼБрайен собирался отыграть со всем скопившимся в нем артистизмом. Шаг двенадцатый. Как люди признаются в любви? Кто-то устраивает свидание в ресторане, кто-то ограничивается обыкновенной смс, а кто-то просто ставит перед фактом, мало заботясь об обстановке. Но Дилан не решился ни на первое, ни на второе, ни на третье. Раз первые несколько шагов получились довольно забавными (из головы все никак не выходил случай с розами, о котором Томас ему частенько напоминал), то и последний шаг должен был быть чем-то веселым и разящим наповал, как чертова пуля. Дилан избегал Томаса целый день. Он, конечно, понимал, что вызывает своим поведением немало подозрений, но оправдывался, что несколько занят и не готов проводить время вместе. Сангстер на его шаткие и мало похожие на правду ответы только понимающе кивал и говорил, что займет себя чем-нибудь, пока Дилан не освободится. Медведь, выигранный в тире, сидел теперь у него в гостиной, занимая целое кресло, и стоило Томасу только глянуть на него, как в голове яркими вспышками проявлялись не только изображения, но и запахи: парфюм Дилана и какой-то стиральный порошок от его же футболки, — эмоции: неуемная нервозность, волнение, смущение и жалкие зачатки концентрации — и ощущения: дыхание ОʼБрайена на коже, прикосновения его рук, плавные синхронные движения, почти болезненное напряжение суставов и внезапное расслабление после выстрела. У Томаса не оставалось сомнений, что поначалу невзаимная симпатия Дилана к нему переросла во взаимное чувство благодаря всем этим, казалось бы, незначительным моментам, что они провели вдвоем, и Сангстер не мог больше себя сдерживать. Он хотел, чтобы ОʼБрайен как можно чаще был рядом и, если тот притащит наконец-то зад к Томасу, Томас, наверное, уже не сможет ничего с собой поделать. Дилан посмеивался, рисуя в голове будущую сцену его признания. Та еще клоунада, хочу заметить. Он оставил телефон дома, чтобы ненароком не отправить его в мир иной, дождался вечера, когда сумерки вылезали из теней и заполняли собой даже внутреннее убранство домов, где еще не включили свет, и направился к коттеджу под номером 28. Силуэт Сангстера виднелся за занавесками, выделяемый тенью на их ярком от лампы полотне. ОʼБрайен подцепил шланг с земли, из-за чего руки тут же окунулись в жидкую землю и почернели. Незаметно включил полив и поднялся по ступенькам с льющейся из шланга струей ледяной воды. Снова хотелось смеяться, но он подавлял в себе даже самую слабую улыбку. Занес шланг над головой, зажимая струю двумя пальцами, чтобы та вытекала брызгами, и постучал. Сангстер появился на пороге спустя какие-то секунды, как будто давно стоял у двери и ждал чьего-либо визита. Увидев мокрого Дилана и идущий у него над головой дождь, непонимающе вскинул бровь и попытался было глянуть брюнету за спину, но ОʼБрайен, у которого на лице застыло страдальческое выражение, как у белолицего грустного мима, не дал ему. — Ты можешь отвергнуть меня, я пойму, — голос Дилана звучал так проникновенно, будто он вот-вот расплачется. Он слизывал капли с губ и беспрестанно жмурился, когда вода попадала в глаза, — Но я просто хочу, чтобы ты знал. Я люблю тебя, Томас Сангстер. И хочу, чтобы ты был моим парнем. Томас смотрел на него, пытаясь сдержать смех, но от признания смеяться сразу расхотелось. Он оперся плечом о дверной косяк и слабо, смущенно улыбнулся. Глаза Дилана в упор смотрели на него, капли по-прежнему брызгали, заливая веранду, и Сангстер представил, сколько времени уйдет завтра утром на уборку всего этого. — Ты такой придурок, боже, — осознав всю комичность ситуации, он все-таки захохотал. Дилан непонятливо нахмурился на его слова, — ты стоишь под крышей. Под дождем. Сечешь? — Твою же мать! — ОʼБрайен отбросил шланг, который, извиваясь змеей, перескочил через перила и упал на землю, и принялся вытирать черные от земли руки о потертые джинсы. — Прости. Так ты согласен? Томас усмехнулся, удивляясь, насколько точно порой могут сходиться мысли. Он не дал Дилану ни секунды, чтобы начать думать об отказе или еще чем-то, и притянул к себе за шею, целуя брюнета в губы. ОʼБрайен какое-то время пытался отстраниться, потому что у него, казалось, были свои планы на первый поцелуй, но потом обмяк. Он хотел прижать к себе Томаса, но грязь на ладонях не позволяла, и потому он покорно давал губам Сангстера облизывать и кусать свои. Томас медленно, но верно увлекал его за собой в дом, тянул вверх футболку и продолжал целовать. Целовать так, будто ждал этого целую вечность. И это было до того приятно, что никакие бабочки и прочие животные в животе с этим бы не сравнились. Дилану, конечно, было далеко до Геракла с его двенадцатью подвигами, но двенадцати шагов и впрямь было достаточно, чтобы Томас собственноручно выложил свое сердце ОʼБрайену на ладони, как бы жутко это ни звучало.