Спектакль

Есть такое правило в Ко Каку Ро – когда идёт сильный дождь, Орию надо оставить в покое. Просто оставить в покое и не трогать, не беспокоить, даже если приедут якудза. В таком случае Сатоши-сан сама обо всём побеспокоится. А хозяина трогать нельзя. Хозяин в дождь сидит на выходе из своей спальни в сад. Хозяин в дождь курит опиум. Хозяин в дождь может сделать то, что никто не должен видеть. У хозяина в дождь мёртвые глаза. Но из любого правила есть исключение. Точно так же есть исключение и из этого правила. В дождь Орию нельзя беспокоить никому… за исключением одного человека. В первом акте идёт дождь. От дождя каштановые пряди тяжелеют, но взвесить их в кулаке – удовольствие, от которого не отказываются. Даже если обладатель этих прядей не реагирует. Впрочем, ему никогда и не была нужна или интересна реакция Ории в такие моменты. Да, эти волосы – явно фетиш. Гладкие, длинные, текут сквозь пальцы… - Здравствуй, Кадзу. Он всегда первый нарушает молчание. Наверно, это от того, что Мураки в такие моменты забывает о времени и о том, кому, собственно говоря, принадлежат столь роскошные волосы. - Здравствуй, Ори. Он всегда отвечает с заминкой. Наверно, это от того, что Ория в такие моменты забывает о том, что, собственно говоря, существует что-то помимо дождя, капли которого порой оседают на щеках, и опиума, опиумного дыма, который струится между неплотно сжатых губ. - Ты устал? Голоден? - Нет. - Ты останешься? - Да. В общем-то, необходимости в вопросах-ответах нет никакой. Оба знают, что случается в дни, когда Орию лучше не беспокоить, в дни, когда идёт дождь. Но это как ритуал – в каждой игре свои правила, а они старательно играют давно выученные роли. Часть игры – а точней целого спектакля – это чаепитие. Это второй акт. Для Кадзу Ория всегда заваривает чай сам. Движения за долгие годы доведённые до автоматизма. Хозяин борделя вполне мог бы заваривать и разливать чай с закрытыми глазами – всё равно ни капельки не прольётся мимо. Но он никогда так не поступает. Во-первых, это дурной тон, слишком грубая игра. Во-вторых, тогда он не сможет смотреть на собеседника – а это тоже часть спектакля. Часть его роли – роль надо исполнить до конца. Поэтому Ория спокойно подготавливает пиалу для чая. Проделывает все необходимые ритуально-ролевые движения, вплоть до движения ресниц. Мураки тоже знает, что делать. Он на высоте: беспечный взгляд, палец бездумно собирает остатки влаги с края чашки, ничего не значащий разговор – это всё его забота. От Ории требуется только угостить первосортным чаем, что он и делает. Второй акт сыгран. Браво. Третий акт - в спальне. Здесь они импровизируют. Нет ничего заведомо запланированного и от того Ория чувствует дрожь, пробегающую холодком по спине. Иногда Кадзу настолько нежен, что хочется кусать губы от робких прикосновений – словно крылья бабочки… словно ветер от трепета этих крыльев… Иногда Кадзу настолько жесток, что крики задыхаются глубоко в горле, умирают там. Но ни один из них не станет вычёркивать ни первый, ни второй, ни третий акты из болезненной пьесы, для которой у каждого своё название. В этот раз… Тонкие губы впиваются в изящную линию горла, почти пробивая своим напором нежную белую кожу… о, наутро она расцветёт синяком, но это будет наутро, а пока что – третий акт во всей своей красоте. Тонкие пальцы скользят в вырез кимоно, кончиками касаясь сосков – грань между прелюдией и основной темой произведения. Ория тихо шипит какие-то ругательства сквозь зубы, а его дрожащие пальцы путаются в пуговицах на рубашке доктора. Кто придумал такую неудобную одежду? Европейцы, кто же ещё… всё бы отделить, оградить, спрятать белую кожу Мураки от жадных прикосновений… - Сколько страсти, Ори… - тихо смеётся доктор, когда тот отчаянно целует его. Ему, Мураки, можно смеяться. А Ории – нельзя. Потому что это Мураки уедет и исчезнет. И каждый раз, возможно, навсегда. Потому что это Ория останется и будет ждать. Возможно, всегда. Но постепенно и сам доктор входит во вкус. И наглые искры смеха бледнеют, испаряются из серых глаз, постепенно становящихся всё темнее от удовольствия и возбуждения. Ория в распахнутом кимоно похож на бабочку. На этот раз Кадзу не позволяет скинуть кимоно полностью. Так и укладывает его на спину, в раскрытом кимоно, рукава которого живописно разметались по полу. Мураки предпочитает мучить предвкушением. Да. Он считает, что предвкушение – половина удовольствия. Но доктор – личность увлекающаяся. И порой он забывает, что предвкушение и удовольствие здесь – не только его. Сейчас, когда его пальцы едва ощутимо порхают по твёрдому члену Ории, с ловкостью пианиста перебегая от одной точки и другой, с тщательностью хирурга прослеживая все вены, кровеносные сосуды, он снова увлёкся. Увлёкся настолько, что позволяет себе целовать покрасневшую от притока крови головку, заставляя Орию почти шипеть его имя – Кадзу, Кадзу, Кадзу… Когда шипение достигает замутнённого сознания, Мибу уже извивается под ним, словно змея. И улыбка, расцветающая на бледных губах доктора, принадлежит сейчас только ему – этой прекрасной змее в дорогих цветастых тканях. Победа. И Ория знает это… А Мураки предпочитает закрывать на мелкие победы глаза. Когда Кадзу входит – одним мощным толчком – у него темнеет в глазах. Каждый раз больно, но каждый раз больно по-особенному, а Ория – мазохист с юных лет. И в новой боли он всегда находит странное, тонкое удовольствие. Почти грациозное – изгиб спины, линия шеи, подрагивание бёдер… он картина. Картина Мураки. Сильные, жестковатые движения вскоре изматывают обоих. И доктору не кажется, что покусанные губы – большая цена за удовольствие. Это скорее милость, которой он одаривает Орию. Милость, которой Ория просто упивается. Третий акт окончен. За окном едва начинает теплиться серый рассвет. Это слишком рано, чтобы Кадзу уходил. Пока что Ория может наслаждаться его теплом, его близостью, его запахом… пока что его ладонь беспрепятственно скользит по гладкому шёлку серебристых волос. И слушать дыхание… разве это не чудесно? Мураки открывает глаза. Совсем сонный. Подавшись вперёд, легонько целует в уголок губ. И снова засыпает. Ория лежит рядом и слушает биение сердца любовника. Это похоже на ритм какой-то мелодии… под этот ритм он и засыпает. Занавес.