***
В последнее время Альфред встречал сырые и душные ночи Ярнама яростной волной оптимизма. Шанс освежить давние охотничьи инстинкты — слишком долго он его ждал! Действительно, причины для уныния не было никакой. Только из-за того, что весь отряд палачей с Мастером Логариусом во главе отправился в священный крестовый поход — раз и навсегда очистить мерзкий рассадник зла и скверны, Замок Кейнхерст — а он остался? Перед ним простирались старые улицы города, тоже запятнанные злом и тоже довольно опасные. И у него был шанс самому провести небольшую чистку — чего еще можно желать? К тому же, внимание привлекал назначенный ему напарник. Первое, за что цеплялся взгляд, это плечи, а чтобы разглядеть все, что выше, приходилось неслабо задирать голову. Иностранец, шепнули Альфреду. Надо же, весьма экзотично. Он, скорее всего, охотился уже с добрый десяток лет, темные волосы поредели на висках и поблескивали сединой. Без сомнения, у человека подобной комплекции был собственный портной, и тот, в целом, неплохо поработал — отметил парень, — но по фигуре подогнать мог бы и лучше. Штаны получились узковаты, черное церковное облачение гораздо сильнее нужного обтягивало широкие плечи, демонстрируя, что человек все еще находился в более чем хорошей форме. Чаще всего он выражал свои мысли гневным рычанием, что очень расстраивало Альфреда — ту пара фраз, которые он при нем произнес, он произнес приятным низким баритоном. Альфред и раньше слышал об Отце Гаскойне, тот был в Ярнаме, можно сказать, местной знаменитостью. Священник из каких-то далеких земель, быстро сделавший себе имя даже получив традиционно прохладный ярнамитский прием. О нем ходило много слухов, в основном касающихся необычного роста и подозрительно длинных клыков. Получеловек-получудовище — шептались одни, другие бормотали про человека проклятого и измененного кровью, но с тем, что он неприятный отшельник, соглашались все. Посмотрев на него вблизи, Альфред понял, что дало начало слухам. Он был действительно громадным. Не вызывающим трепет титаном, как Мастер Логариус, Сияющий Столп Добродетели Высящийся Над Толпами Грешников, но угрожающе громадным, как плохо-выбритый-вставший-на-задние-лапы-медведь громадным, громадным с намеком на жестокость. Но самое странное, от него шел отчетливый запах чудовища. Это Альфред выяснил, случайно споткнувшись о придорожный гроб и упав в руки напарника. И с чудовищными же манерами, прибавил он про себя, поднимаясь с грязной мостовой секундой позже. Помимо этого, в охоте не оказалось ничего интересного. Даже у наводнявших грязные улочки безмозглых тварей хватало здравого смысла убираться подальше от бушующего колосса. Те немногие, кто не успевал, тоже держались недолго. Все слишком тупое либо медлительное, чтобы сбежать, погибало от топора великана. Одного ликантропа Альфред ухитрился расплющить молотом раньше Гаскойна, и услышал, как священник одобрительно хмыкнул. Это слегка вскружило голову. Альфред стремился к добродетели изо всех сил, но без Мастера Логариуса он оставался простым человеком — и время от времени становился жертвой своих желаний. Без сомнения, желаний. В Гаскойне было все: высокий, темноволосый, склонный к беспричинной жестокости во имя высшего блага. Он дышал так, будто само существование воздуха его злило, и двигался так, будто намеревался положить конец данному безобразию. Альфред был действительно очарован. Конечно же, подобное являлось грехом. Палач не должен был вступать — даже думать особенно увлеченно — о столь порочных деяниях, кои более пристали тем, на кого Палачи вели охоту. Но годы сакрального служения любого сделают весьма изобретательным в толковании заветов. Случайный — или не совсем — акт не очень-то братского влечения между послушниками только лишь Укреплял Духовные Узы. Либо когда Альфред слишком сильно возбуждался поединком и отправлялся успокаиваться. Тогда он вспоминал, сколь чудесен Мастер Логариус, с окровавленным мечом в руке и особым сиянием глаз — то было Истинно Платоническое Благоговение Перед Наисвятейшим. В конце концов, если уж церковнику и доводилось получать удовольствие, не правильнее ли, что от образа своего повелителя? Да и как можно смотреть на Его Святейшество, и чувствовать что-то, кроме всепоглощающего благоговения? Витражные портреты не отражали всей его праведной справедливости. Столь высок и изящен, длинные светлые волосы ниспадают мягкими локонами, на благородном лице — божественная гармония мужества, мудрости и добродетели. О, как поблескивали на его больших, сильных руках внутренности гнусных тварей, когда Палачи прорывались через их орды, и воздух полнился воплями. Чудища бежали, но не могли спастись от праведного огня его глаз. Парень почти завидовал злобным выродкам — все пылкое внимание Мастера доставалось им. Альфред смахнул со лба неожиданно выступившую влагу. Конечно, ведь ярнамитские ночи с их бесчисленными пожарами были довольно теплыми. Неудивительно, что ему, в его многослойных одеждах, стало жарко. Перед ним Отец Гаскойн широким замахом разбил бочку, явив на свет громадную каркающую птицу. Сильнейший удар топора высек искры из брусчатки мостовой. Альфред тяжело сглотнул. Ночь и вправду была слишком теплой. Рука его нащупала круглую бутылку, скрытую под плащом. Чтобы добыть ее, пришлось набраться смелости свернуть в особенно грязный переулок — как волнующе! Вертлявая торговка немедленно подлетела к нему с колбой, которую секунду назад предлагала другому — стоило ей только увидеть эмблему на одежде. "Все лучшее — для бравых солдат церкви!" — пропела она. Приятно было видеть, что даже на самом дне общества их форму все еще уважают. Ничего странного в том, что Альфред взял ее с собой — он просто хотел подготовиться к первой для него — за многие годы — ночи охоты. Она входила в совершенно обычную часть охотничьего арсенала. Она же привлекает лишь чудовищ, не людей… Гаскойн, можно быть уверенным, не одобрил бы предложения быстро перепихнуться в ближайшем закутке без гигантских ворон. Но что, если он не сможет контролировать происходящее? Разве Сир Пётр Благочестивый не был возведен в рыцари святого ордена после того, как заколол архиепископа? В последствии происшествие назвали неловким обращением с рапирой. И разве Святую Миллисенту из Северных Топей канонизировали не после того, как она сгорела в церкви, которую сама запалила? Потом же все сошлись во мнении, что гобелены внутри всякого могли вынудить на поджог. Альфред не мог вспомнить примера, в котором два члена разных сект вступали бы в отношения во время охоты, но священные книги часто опускают особо пикантные моменты. Основной принцип был ясен, да и неуважительно, считал Альфред, придираться по пустякам, когда речь идет о церковных фолиантах. Оставалось только ждать подходящей возможности для… небольшой случайности. Они оказались в небольшом закутке под канализационными трубами. Изначально место принадлежало одной-единственной крысе-переростку. Но та, едва завидев приближающуюся парочку, быстро решила, что у нее есть дела где-то далеко оттуда. Покрытый соломой пол выглядел подходяще мягким — второго такого шанса не будет. Альфред совершенно непреднамеренно переместился за спину священника. Тот присел перед коробками, населенными, вполне возможно, еще каким-нибудь гигантским зверьем. И, вставая, весьма предсказуемо толкнул Альфреда. Расчет быстро и незаметно провернуть замысел немного подпортился застрявшей пробкой, но в конечном счете жидкость выплеснулась именно так, как палач и хотел. — Да что за черт, взгляни только, опрокинуть на себя полную бутылку пакостной липкой крови, умудриться надо… Хах, можешь звать меня теперь Альфред Криворукий. Едкий кровяной коктейль оказался на удивление густым. Он чувствовал, как тот пропитал все слои ткани, и теперь они липли к груди. Немного жидкости попало даже ему в рот. Альфред проглотил — от любопытства. Никогда не употреблял ничего подобного, но что плохого, если однажды попробовать. И скривил губы от омерзения. На вкус — как смесь медицинского спирта, крови и гнилых фруктов, которую на время забыли в теплом мокром углу, облюбованном местными собаками. А зная Ярнам, точный рецепт мог оказаться именно таким. Видимо, что-то попало еще и в глаза, потому что мир, казалось, подернулся красноватой дымкой. Гаскойн смотрел на него в полнейшем недоумении и с немалой долей ужаса: — Т-ты… ты что наделал? — Эх, да я, похоже, весь насквозь промок, повезло еще, что поблизости не слоняются никакие монстры, слышал, у них от этой дряни просто срывает крышу. Крылья носа священника затрепетали, верхняя губа чуть приподнялась, обнажая примечательные клыки, ладони с силой сжались в кулаки. Неудивительно, даже Альфред, с чутьем, для подобного не предназначенным, ощущал непреодолимый едкий смрад густой хорошо настоявшейся крови. Он не мог и представить, что же должен был тогда чувствовать святой отец. Неожиданно сильный, сладковатый, опьяняющий запах обязан был помутить сознание и позволить плоти взять верх. Сила воли Альфреда, конечно же, достаточно сильна, чтобы тот не поддался столь низменным инстинктам. Оставалось надеяться, что воля Гаскойна — не настолько, все и так уже затягивалось. — И если бы рядом оказалось чудовище, я бы толком даже не смог защититься, — сказал человек, выбравший в качестве оружия приделанный к палке кусок скалы вполовину себя размером. Он что, и правда собрался просто стоять, часто дыша, как собака в жару? Прямо напротив неплохо сложенного, молодого (на вид) церковника, облитого, как его заверили, отличной выдержанной кровью. Это уже было просто оскорбительно. Среди других послушников Альфред, с красивым лицом и светлыми кудрями, пользовался популярностью. Может быть, стоило действовать мягче? К счастью, люди обычно не понимают, каких сил требует обращение с огромным каменным молотом. Лучше продумать все варианты, пока еще не пришлось ими воспользоваться. Священник прижался спиной к каменной кладке, изо всех сил стараясь не дышать носом. Хоть он и сильно сгорбился, было видно, как он увеличивается, конечности непропорционально вытягиваются, рот становится шире. Для нормального человека это бы стало сигналом к бегству. Альфред подошел ближе. — Я ЖЕ СКАЗАЛ, что я даже не смогу защи…О-о-ой! Весь воздух внезапно вышибло из его легких, и вдохнул Альфред уже другой — с запахом крови, мускуса и разъяренных животных. Выглядевший мягким пол ожиданий не оправдал, но палача такой пустяк уже мало заботил. Массивное тело придавило его к земле, пальцы с острейшими когтями сомкнулись на окровавленной одежде, разодрали ее, Альфред почувствовал рваное, обжигающе горячее дыхание на открывшейся шее, и… И ничего. Лицо Гаскойна, с гротескно исказившимися чертами, нависло над Альфредом — и застыло. Палач мысленно выругался. Священник, столь драматично падший, все еще сохранял остатки контроля. Несчастная, искалеченная душа, застывшая на краю бездны собственных грешных желаний. И теперь торжественным долгом Альфреда было помочь ему сделать шаг, позволить вбить себя в пол со всей нерастраченной звериной яростью. Альфред картинно провел языком по губам — на них еще осталось немного кровавой смеси. И с трудом изогнулся под увесистым телом, пытаясь раздвинуть ноги. Он был отнюдь не слабым, но для придавившего его Гаскойна это мало что значило. Боги, хорошо еще, что он прихватил с собой несколько пузырьков целебной крови. — Мерзкое чудовище, что ж, используй мою бренную плоть для своих гнусных удовольствий — мой дух тебе не сломить, как бы жестко ты со мной не обошелся! Можешь выбросить мое изломанное окровавленное тело на улицу — пусть каждые зна… Эй, ты куда?! Тяжесть исчезла. Мерзкое чудовище, похоже, на мгновение смутилось, а затем издало звук, подозрительно похожий на смех. А затем лапа чудовища скользнула Альфреду между ног. — О-ох, поверь мне, это только реакция организма на страх, тело напряглось о чистого ужа-АХ-са. Насколько же безжалостным демоном надо быть, чтобы вот так, поглаживая, дразнить беззащитного церковника, даже не подумав о простой человеческой услуге — снять с Альфреда штаны для начала! Тот попытался помочь себе сам, но его руки поймали и завели за голову. — Отпусти меня, извращенное создание! Или, как минимум, — ох — быстрее! Извращенное создание, похоже, наконец перестало бороться с собой, и выглядело так, будто вид извивающегося и стонущего в его хватке церковника доставлял ему массу удовольствия. Внезапно по испачканной красным груди Альфреда скользнул горячий язык, одновременно острые зубы чуть прикусили кожу. Из-за разлитой повсюду крови священник смотрелся как хищник, пожирающий добычу. Он медленно двинулся вдоль алого следа вверх, к шее палача. Альфред понял, что это он издавал хриплые отчаянные стоны только тогда, когда невероятно большая ладонь зажала ему рот, и звуки оборвались. Широкая ухмылка Гаскойна, казалось, расколола лицо на две части, и, боги, ряды зубов весьма впечатляли. С них капала кровь, когда он наклонился ближе. Зажимавшая рот рука скользнула за голову Альфреда. Но он же не собирается… Получилось больше похоже на грубое вторжение, чем на поцелуй. Альфред разомкнул губы — единственно чтобы избежать жутко острых зубов, конечно же. Слишком огромный язык заполнил его рот, принеся с собой вкус забродившей крови. Гаскойн отстранился с хлюпающим звуком, оставив за собой на губах палача несколько капель едкой смеси. Альфред откинул голову, пытаясь восстановить дыхание. Вкус, запах и все, что он видел, заполняла сладкая-пресладкая кровь. В уголках рта оставались наполовину застывшие алые дорожки. Не отдавая себе отчета он слизнул их. Откуда-то из красного тумана вновь донесся смех. Мерзкое чудовище до сих пор сохраняло на удивление ясный рассудок. Куда более ясный, чем у палача, полностью твердого, отчаянно жаждущего продолжения и, без всякого сомнения, сильно опьяненного кровью. Альфред почувствовал смутный страх, когда его одежду полностью распахнули на груди, а ноги слегка приподняли. Влажный ночной воздух овеял покрытую испариной кожу. Палач лишь слабо дернулся, когда мозолистая рука огладила его теперь уже обнаженное бедро. Наконец-то ладонь легла и на давно ждущий ласки, сочащийся смазкой член. Другая рука скользнула чуть ниже, к заднице Альфреда, пальцы волнующе прошлись между половинок… И священник вновь замер. Несколько мучительных секунд — когда ничего особенно страшного не происходило с его телом — потребовалось Альфреду, чтобы понять, в чем дело: — Да, боги, да! Т-то есть — делай со мной что хочешь, развратный варв… БОГИ! Пару секунд он был уверен, что Гаскойн весьма бесцеремонно взял его без всякой подготовки. Но это оказался палец, единственный чертов палец! К счастью, он был чем-то смазан. И от этого чего-то на коже остались красные мазки. Ну конечно, а что еще это могло быть. Теперь он стал полностью запачкан мерзкой смесью, и снаружи, и внутри, как же невероятно пошло. Альфред счастливо вздохнул и развел ноги чуть шире. Он откинулся на спину и постарался расслабиться, пока настойчивый палец исследовал его. Прошло немало времени с тех пор, когда он в последний раз отдавался так, и, о да, ему этого не хватало. К первому пальцу присоединился второй, и напор стал гораздо сильнее. Пару раз они двинулись взад-вперед, затем изогнулись внутри. Альфред задохнулся и попытался отстраниться. Гаскойн что-то одобрительно промычал и положил обе руки палачу на талию. Из своего положения Альфред не мог видеть, что упирается в него сейчас, но догадывался. Он прогнулся в пояснице и прикрыл глаза, приготовившись к тому, что наверняка надолго запомнит. Но спустя несколько секунд глаза вновь пришлось открыть, так как дальше ничего не происходило. Опять. Все превращалось в какую-то нелепость. Этот тип что, не может действовать как надо с хоть каким-то постоянством? Надо было как-то до него достучаться. — Да давай уже, я не стеклянный! Альфред с огромным трудом собрал достаточно силы воли, чтобы заставить фразу прозвучать обиженно и предельно доходчиво. Это было первое предложение за всю ночь, которое палач сказал прямо. Гаскойн явно обрадовался. И резко вошел в него на всю длину. Альфред не то ойкнул, не подавился вдохом, руки отчаянно искали, во что вцепиться. Его нервы были на пределе от абсолютно невероятной смеси ощущений. Наполненность, к которой он постепенно привыкал, ноющая боль от безжалостного проникновения и острое удовольствие, когда невообразимо толстый член задел крайне интересное место внутри него. Палач инстинктивно напрягся, пытаясь отсрочить верную смерть через сажание на кол. От этого Гаскойн рыкнул и попытался, вопреки всему, проникнуть еще глубже в неподатливое тело. Задница мягче не стала, пришлось выскользнуть и войти вновь, и так постепенно войдя в ритм. Он был… немного больше, чем Альфред привык, но, боги, ощущения дарил просто потрясающие. Его собственный член едва ли не фонтанировал смазкой, одна только мысль, что Отец Гаскойн полностью внутри него, кружила голову. Он был абсолютно заполнен — и совершенно ничего не мог с этим поделать. Альфред чувствовал, что его губы двигались, но понять, стонал ли он, кричал или просто бормотал что-то несвязное, не мог из-за шума крови в ушах. Очередной жесткий толчок сопровождался громким рыком чудища. Хватка рук на талии Альфреда стала напоминать железные тиски. Гаскойн вновь как будто сражался с желанием серией сильных движений отправить кричащего все громче палача в небытие. И он проиграл схватку, когда Альфред скрестил ноги у него за спиной, побуждая ускорить и без того впечатляющий темп. Альфред кончил с неожиданной силой. Ох, видел бы его сейчас Мастер: самый верный из послушников в столь развратном виде, священный плащ разорван, все тело взмокло и раскраснелось, и сам он распростерт под монстроподобным человеком, потерявший разум от удовольствия и пьяный от крови. Как, боги, как какой-то мерзкий Нечистокровный! Сжалится ли Он над его бедной истерзанной душой, или дарованное очищение станет лишь расплатой? Какая изысканная боль это будет! Именно такая, которую он заслужил, его наказание; она разорвет его, вновь сделает кристально чистым, а затем вернет его обратно Мастеру! Мир вспыхнул белым и треснул, и Альфред крепко обнял неестественно широкие плечи, уткнув лицо в церковные одеяния с запахом, которого не должно было быть — запахом чудовища.***
— Знаешь, дурак, если ты хотел, чтобы я тебя трахнул, мог бы просто попросить. Сознание возвращалось медленно и мучительно. Альфред обнаружил, что лежит на полу, а его — теперь довольно жалко выглядящий — плащ накинут сверху. Слипающимися сонными глазами он увидел, что Гаскойн вернулся к своим более-менее человечески огромным размерам, и теперь сидел, по-идиотски ухмыляясь. Он уже начал придумывать протест, хотя бы формальный, включающий слова про "грубого насильника" и "отвратительное чудовище", но решил, что слишком устал для подобной дряни. Голова болела так, будто кто-то попытался расколоть Альфреда надвое, а задница — так, будто у кого-то получилось. Говоря прямо, сейчас он был не в лучшем настроении. Но несмотря на это, палач чувствовал странное спокойствие, как если бы скинул с плеч тяжелый груз. Странное спокойствие и в мыслях, давно он его не ощущал… — Однако поправь меня, если ошибаюсь, но, кажется, я не представлялся под именем Логариус. Те немногие участки лица Альфреда, что еще не покраснели, наконец присоединились к остальным. А сразу затем он весь болезненно побледнел, начав напоминать невероятно расстроенное привидение. Ох, нет. Нет-нет-нет-нет-нет. Даже в кроваво-пьяном угаре он не мог спутать громадного священника с Ним! …Что, он действительно расплакался при мысли об этом?! В душу закрался панический ужас от осознания, что он чувствовал отнюдь не Невинное Глубокое Уважение к Лучшему Среди Людей, и не Чистейшую Сакральную Любовь, Которую Послушник Должен Питать К Своему Господину. И на этот раз Альфред даже не мог оправдаться с помощью своих обычных изворотливых рассуждений. Он представлял во время секса Его Святейшество, куда там, кончил от этой мысли! До этой минуты Альфред даже помыслить не мог о столь тяжком грехе, но, боги, как же давно он, на самом-то деле, его совершил! Тогда не удивительно, почему Палачи не взяли его с собой. Должно быть, догадывались о его нечистых мыслях и сочли его недостойным. "Останься, дорогой мой Альфред, и ты станешь тем, кто спасет наши души, если наши тела падут". И эти слова доверия согревали его, когда другие уходили — каким же жалким дураком он был! Наверняка Ему потребовалось все Его божественное терпение, чтобы находиться рядом с Альфредом так долго. Сколь же глубокую любовь Повелитель испытывал к своим последователям, какими бы коварными и откровенно порочными они не были. А он оказался настоящей змеей, паразитом, жадно пользовавшимся добротой спасителя, но давно предавшим его в своих сладострастных желаниях. Все эти годы мнимой добродетели и бескорыстного служения, все оказалось ложью!***
Гаскойн с неловкостью смотрел на палача, свернувшегося под плащом и, видимо, проходившего в данный момент все круги личного ада. Он не собирался жалеть маньяка, посчитавшего, что столкнуть Гаскойна в кровавое безумие веселья ради — прекрасная идея. Если бы их странный, правда, весьма приятный секс не смягчил его, священник бы от души наорал на чертового идиота. Но тот вызывал сейчас только грусть. К счастью для Альфреда, кровяной коктейль оказался лишь никчемной подделкой. Тот, что продал ему ее, скорее всего, небезосновательно полагал, что Палачи в основном разливают кровь, а не пьют, и не станут использовать эту смесь для спасения жизни. Гаскойн почти не обратился, и вполне неплохо, как ему самому казалось, держал контроль. Из кучи тряпок и самобичевания донесся всхлип, и священник поморщился от неожиданного для себя всплеска сочувствия. Гаскойн почти не имел дел с Палачами. Сборище сумасшедших фанатиков, как окрестил их Хенрик. Но вот сам Логариус был широко известен как доблестный и невероятно харизматичный предводитель, пусть даже его идеи божественной справедливости подразумевали использование широкого спектра оружия и некоторых особо мерзких механизмов. Священника мало удивляло, что один запутавшийся в себе парень стал… слишком преданным своему лидеру и совершенно не мог этого признать. Вопреки здравому смыслу, Гаскойн нагнулся и неуклюже потрепал, как он надеялся, плечо. Сложно было понять, где в горе ткани скрывался человек. — Эй… Эй? Ответа не последовало. — На самом деле, казалось, ты упомянул его имя в молитве, — священник попробовал еще раз. — П-правда? Из вороха тряпок, заляпанных красным, высунулась взъерошенная русая голова. В обрамленных пушистыми ресницами глазах горела отчаянная надежда. — Да, ты, хм, будто бы извинялся за все происходящее, звучало набожно, — врал дальше Гаскойн, пытаясь аккуратно выбраться из рук вцепившегося в него палача. Парень был силен, хоть и не выглядел таковым, а сейчас явно хватался за жизнь. Альфред, видимо, вел внутреннюю борьбу со здравым смыслом — и вышел из нее победителем. — Да? Да! Ну конечно, это было Сопротивление Грязным Делам В Которые Меня Втянули Непредвиденные Обстоятельства, слава Логариусу! Гаскойну показалось, будто все, что он сделал — наложил марлевую повязку на пробоину в корабле. Но по крайней мере, палач снова вел себя обыкновенно. Как несносный мальчишка, а к этому священник уже привык. А еще он умилительно бесстыдно разглядывал торс Гаскойна, едва прикрытый разорванным жилетом. Тот не протестовал: палач и вправду был весьма привлекателен, если не обращать внимания на внезапные вспышки безумия и длинные скучные речи о своем проклятом Логариусе. Милые губки, жаль даже, что он не успел толком… А что, черт возьми, ему мешает сделать это чуть позже? Им обоим понравилось, хотя Альфред мог бы, конечно, вести себя потише и не разыгрывать драм. Но сейчас Гаскойн, по крайней мере не горел желанием идти срывать злость, неся опасность себе и другим. К тому же, Хенрик отправился куда-то на очередное сверхсекретное задание, прозрачно намекнув, что ему не нужны громилы, для которых "скрытность" — разворотить по пути лишь несколько бочек, а не все. — Должен сказать тебе, я… Мерзкое чудовище запомнило твой запах, и кто знает, сможет ли оно… смогу ли я сдержать его, если оно, э… вновь захочет растерзать твое беззащитное тело, — получилось, вроде бы, довольно близко к той неповторимой чуши, что нес Альфред. Еще Гаскойн припомнил, что в Мастерской помимо руководств по проведению пыток можно найти и нечаянно затесавшиеся туда специфические любовные романы. Эйлин однажды застала Джуру за чтением одного такого — до сих пор над ним подшучивала. Обложку всегда украшал какой-нибудь рослый мускулистый мужчина с отчаянной нелюбовью к рубашкам. Иногда волос на нем было гораздо больше, чем положено обычному человеку. Лицо Альфреда засияло, вне всякого сомнения, Непередаваемым Ужасом. Он прикусил губу — от Страха и Отвращения. — Какой кошмар, нет мне спасения. Как только подвернется случай, попрошу себе другого напарника. Хотя Церковь сейчас и без того занята, не стану пока беспокоить, — весело сказал он и придвинулся ближе к чудовищному священнику.