***
Рамон Альмейда сидел в своём любимом кресле перед камином и гипнотизировал огонь, держа в руке бокал с глинтвейном. Мысли блуждали где-то далеко, воспоминания перетекали, как вино в бутылке, рисуя «дамские пальчики», видимые в глазах наряду с рыжими всполохами. Послышался особенно громкий раскат грома — Рамон вынырнул из воспоминаний и глянул на окно, уже спрятанное однотонными портьерами. Мысли скакнули к ясным, солнечным дням, казавшимся теперь такими далёкими и эфемерными. Он выходит из Адмиралтейства и сталкивается с летящим невесть куда Вальдесом. Бешеный смеётся, как всегда, заразительно, задорно и заманчиво; отвешивает шутливый поклон. С губ непроизвольно срывается: — Ротгер! У тебя же двухдневный отгул! — лично же вчера подписал, едва любимец кэцхен вернулся из очередного рейда! — А я тут вас, альмиранте, караулю! — сверкает белозубой улыбкой. — Когда рапорт напишешь? — Когда-нибудь напишу! — и снова уносится в неизвестном направлении. Рамон не представлял, кому бы ещё позволил такое: дисциплина на флоте была железная — но это же Бешеный, он же… Бешеный… Рамон и сам не мог объяснить, почему для Ротгера он делал исключение, только, видя его бесшабашность и дурашливость, чувствовал что-то непонятное и будоражащее самым отдалённым кусочком сознания. Рапорт он всё-таки принёс. Через два дня после этой встречи и за день до этого Заката, творящегося на улице. Раздался стук. Кого принесло в такое время и в такой ливень? Всех слуг, кроме кухарки и её дочери, он отпустил ещё в первый день ненастья, когда ещё можно было без особого ущерба добраться до дома. Пришлось подниматься и идти открывать самому. Рамон, недоумевая, распахнул дверь. Там обнаружился вымокший до нитки, но улыбающийся во все целые зубы вице-адмирал Талига. Тот, что Бешеный. — Вальдес! Ты решил утонуть на радость дриксам? — Рамон посторонился, пропуская Ротгера в дом. — Представляю себе эту новость: Бешеный утонул в луже! — вице-адмирал фыркнул. — Нет, я ни за что бы не бросил моего дорогого Бе-Ме. К тому же ещё немного и по улицам можно будет ходить даже на «Франциске», не опасаясь мелей. Они поднялись в малую гостиную, где на столике рядом с креслом Рамона дожидался глинтвейн. Альмейда позвонил, вызывая прислугу. Ротгер вопросительно поднял брови. — Тебе нужна сухая одежда. Я не переживу как «альбиранде», так и «Рабода», к тому же представь, если во время доклада ты расчихаешься, так как больше отгулов я подписывать пока не намерен — ты всё равно в Адмиралтействе ошиваешься. Ответить Бешеный не успел — в комнату, постучав, вошла смуглая молодая южанка, но Рамон и так знал, что это будет что-то про его фантастическую простудоустойчивость и нежелание сидеть дома, даже находясь при смерти. — Монсеньор, — девушка поклонилась. — Мария, принеси сухую одежду. Посмотри, какая поменьше. Девушка ещё раз поклонилась и вышла. Судя по виду Ротгера, он уже готов был возмутиться по поводу последней фразы Рамона, но почему-то передумал. Бешеный не отличался хлипкой комплекцией — наоборот, но всё же был ниже Рамона почти на голову и, хоть и не сильно, но всё же заметно уже в плечах. — Да сними ты сапоги, поставь у камина, пусть сохнут, а то слышно, как вода хлюпает. Ты как умудрился в сапоги набрать? — По пути я решил искупаться в луже, которая оказалась глубже Хербсте, — Ротгер белозубо улыбнулся, стягивая обувь. Повторно постучав в двери и получив разрешение войти, появилась Мария, положила одежду на ближайшее кресло, молча встала у дверей. — Спасибо, принеси ещё корзину вина, «Крови», и можешь быть свободна. Девушка в очередной раз поклонилась и исчезла за дверью, провожаемая взглядом Ротгера. — Хорошенькая… и немногословная, только кланяется слишком много, — ухмыльнулся Бешеный. — Значит, будем пить? — он лукаво взглянул на Рамона. — А ты пришёл за светскими беседами и шадди? — Альмейда удивлённо вскинул брови. Вальдес коротко ухмыльнулся. Рамон понимал, что выгнало его из дома: ему тоже опостылело сидение в четырёх стенах без возможности даже поговорить с кем-то. Тем временем Ротгер переодевался в сухое, совершенно не стесняясь демонстрировать себя. Да и кого ему было стесняться? Огонь рисовал невесомые, неуловимые узоры на плечах, подтянутом животе, красивых мускулистых ногах. Рамон одёрнул себя и отвернулся к камину, залпом допивая остывший глинтвейн. Закончив, Вальдес плюхнулся в кресло, стоящее рядом с любимым адмиральским. Стук. Получив необходимое «войдите», появилась Мария с внушительной корзиной. — Монсеньор, куда поставить? — Неси сюда, Марита, — сверкнул улыбкой Бешеный. Девушка не двинулась с места. — Неси-неси, — подал голос Рамон. Мария немедленно поставила корзину рядом с креслом Альмейды. Ротгер выразительно хмыкнул. Служанка с поклоном бесшумно удалилась. — Как интересно, — Ротгер снова проводил её взглядом, что почему-то начало раздражать Рамона. — Какая серьёзная… Нет, я весёлых люблю, — протянул Бешеный, потягиваясь в кресле, словно сытый кот. Рамон тем временем откупорил бутылку «Дурной». — А пить мы с тобой, альмиранте, из одного бокала будем? Или из горла? Хотя я не стремлюсь блюсти куртуазность, — Ротгер лукаво улыбался. Рамон не успел оценить сомнительное удовольствие, так как в корзине обнаружились два ловящих хрустальными боками отсветы огня бокала. Он молча протянул один Ротгеру, взял свой и наполнил оба. Уже вторая корзина постепенно пустела, время, кажется, перевалило за полночь, а на полу образовался внушительный ряд бутылок. Три бокала были забыты на столике, а адмиралы пили уже каждый из своей бутылки. — Рамон, а ты веришь в любовь? — Ротгер, кажущийся изрядно подвыпившим, развалился в кресле так, что рисковал в любой момент съехать на пол. — Что? — Альмейда даже поперхнулся. — Ну любовь, такая штука, когда… — Да знаю я, что называют любовью, только последняя бутылка была лишней, раз ты начал задавать такие вопросы. — Мне просто всегда было интересно, что люди подразумевают под этим словом, как эта самая любовь выглядит, и с чем её едят. Рамон задумался на несколько мгновений, хмуря брови. — Нашёл, кого спросить! Тебе собрание сочинений Дидериха подарить? Там о любви красочно и в подробностях. — Ну нет! Про немеющие длани, выпрыгивающее сердце и мурашки, скачущие табунами, я в Лаик достаточно наслушался, — скривился Ротгер. — Ну, может, у вас, альмиранте, есть великая, чистая, вечная любовь и вы ночей не спите — сонеты сочиняете и вздыхаете, мечтательно глядя в окошко, подперев кулаком щеку! — хохотнул Ротгер. Альмейда хотел было бросить в Вальдеса чем-нибудь увесистым, но представил всё, что говорил Бешеный, и расхохотался. — Или, может быть, какие-то склонности? — мурлыкнул Вальдес, запрокинув голову и глядя из-под ресниц на Рамона. Альмейде неожиданно вспомнились всполохи огня, скользившие по коже Вальдеса, пока тот переодевался, а ещё тот самый смех — заманчивый. Адмирал одёрнул себя, ругая за то, что снова свернул на запретную дорожку, но ярко-оранжевые пятна на смуглой коже никак не шли из головы. — Рамон, ты чего там, пять минут склонности считаешь? А ещё про меня что-то говорят! — возмутился Бешеный. — Что? — Альмейда уже забыл, о чём его спрашивал Ротгер. — Склонности, альмиранте, — вежливо напомнил Вальдес. — Некоторые склонности не имеют права на существование, — Рамон теперь не моргая смотрел на огонь, чтобы ничем не выдать себя. — Любые склонности имеют право на существование. Только мы решаем — отнимать ли это право. Я считаю, что в большинстве случаев не стоит этого делать. Особенно, если они взаимны. Ваши взаимны? — в голосе Бешеного слышалось мурлыканье всех закатных кошек, а взгляд был искристый и пристальный. Неужели всё-таки что-то заметил? — Понятия не имею, — Рамон залпом допил содержимое бутылки, чтобы не видеть этого взгляда. — А у тебя, Ротгер, есть склонности? — Море, вино и «девочки», — вице-адмирал ухмыльнулся и встал абсолютно кошачьим движением, скорее перетекая в вертикальное состояние. — Ты же слышал. Ведь так говорят. — А ещё говорят, что ты умеешь ходить по воде и как-то раз взял дриксенский линеал на абордаж в одиночку, — Альмейда хмыкнул. — И такое говорят? Какой я молодец! — Ротгер изобразил удивление. — А насчёт склонностей, — без перехода начал Бешеный, — да, у меня есть определённые склонности, — Вальдес упёрся руками в подлокотники кресла Альмейды, и между их лицами осталось не больше половины бье. — Вот только я тоже понятия не имею, взаимны ли они. Но ведь так и не узнаю, если не спрошу, — прошептал Ротгер и прижался губами к губам Альмейды.***
Губы альмиранте были сухими, обветренными и пахли вином, как и его собственные. Он даже не целовал — просто прижимался, и то, что Рамон его не оттолкнул в первую же секунду, говорило о многом. Ну или Первый адмирал просто не отошёл от шока, и Бешеному ещё придётся ощутить весь его праведный гнев. Через пару секунд Ротгер отстранился, всё ещё упираясь руками в подлокотники кресла, внимательно вглядываясь Рамону в глаза. Там было изумление и какое-то неверие, но не следа злости — это уже радовало. — Ты понимаешь, что ты творишь? — голос спокойный и ровный. Сказать — нет, это шутка, и я пьян, как мальчишка, впервые попробовавший ведьмовку? Но ты же никогда не был трусом, Вальдес. Пусть Рамон будет разговаривать с ним теперь только как с подчинённым и хорошо двинет — так, чтобы зубы повылетали, — но он скажет, что думает. — Понимаю. — И отдаёшь себе отчёт в последствиях? — голос всё такой же ровный, но немного хрипит. — Полностью, — ну всё, Бешеный, готовься сверкать вывихнутой челюстью или сломанным носом — рука у альмиранте, ох, какая тяжёлая… В следующее мгновение глаза Вальдеса в изумлении широко распахнулись. Альмейда целовал его глубоко, яростно и опьяняюще нетерпеливо, сминая послушные губы — больше похоже на укус. А адмиральские руки уже бродили по талии Ротгера, притягивая ближе и заставляя усесться на колени. Вальдес умудрился втиснуть ноги с двух сторон от бёдер Альмейды — всё-таки на редкость удобное и большое кресло. А чужие руки уже стаскивают рубашку, забывая про шнуровку; та трещит, но не рвётся, поддаваясь — всё-таки она была Бешеному большой. Губы спускаются на шею, ключицы, грудь; а сам Ротгер размашистым движением оглаживает плечи Рамона и тоже пытается стянуть рубаху, но возвращается к шнуровке, в которой путаются дрожащие пальцы. — Леворукий! — Бешеный всё ещё воевал с завязками. Альмейда отстранился и стянул с себя рубаху — та жалобно треснула и улетела в неизвестном направлении. Глаза альмиранте шалые, полные того самого огня — отражение глаз Вальдеса. Ротгер принялся выцеловывать контуры мышц на груди. Рамон широкими оглаживающими движениями провёл по его бокам, прошёлся по груди, твёрдому животу, спустился ниже, сжал. Ротгер коротко тихо застонал и отстранился, упираясь ладонью в грудь альмиранте. — Подожди. — Ты сказал, что отдаёшь себе отчёт в последствиях. Не хочешь? — Отдаю. Хочу. Не здесь — увидят… Или услышат. Альмейда на секунду прикрыл глаза, опуская руки на подлокотники, а потом рывком поднялся с кресла — Вальдес едва успел соскочить с его колен. Первый адмирал, не глядя на Бешеного, широким шагом вышел из комнаты, Вальдес последовал за ним. Как только дверь спальни захлопнулась, Ротгер оказался притиснут к двери. И снова обрывочные грубые поцелуи, и чужие руки, бродящие по телу. Ротгер чудом выпутался из железного захвата Альмейды и, в два шага преодолев расстояние до кровати, повалил на неё альмиранте и упал сверху сам. — Бешеный, ты смерти моей хочешь? Не пушинка ведь! — полузадушенно прохрипел Рамон. — Какой ты нежный, оказывается. Я всё-таки не трепетная эрэа, — хмыкнул Вальдес, удобнее усаживаясь на его бёдрах. — Помолчи, — Альмейда нетерпеливо притянул его к себе для поцелуя, оглаживая спину. Ротгер спускается поцелуями ниже: ключицы, грудь, живот — попутно распуская завязки и ленты на штанах. Рамон дышит тяжело и внимательно смотрит. Облизать и прикусить сосок, слушая прерывистый вздох сквозь зубы, лукаво глянуть в глаза, стаскивая штаны вместе с бельём, и вспомнить про сапоги. Но их уже нет — лежат на полу — и когда только успел сбросить… Сползти ниже, обхватывая рукой внушительную плоть, и поцеловать нежную кожу внутренней стороны бедра. Рамон не сдерживает тихий короткий стон. Ротгер двинул рукой. Раз, другой, третий… А потом, не особенно задумываясь о том, что делает, лизнул налитую кровью головку, собирая выступившую влагу. Рамон как-то беспомощно дёрнулся и то ли охнул, то ли всхлипнул, удивлённо распахнув глаза. Вальдес довольно улыбнулся и осторожно забрал член в рот до упора — насколько смог, — вызывая новый стон и крупную дрожь. — Вальдес, ты что творишь?! — Альмейда, опомнившись, попытался отстраниться, но безуспешно — Ротгер мёртвой хваткой вцепился в его бёдра. — Вальдес, ты… Создатель! — Очень лестно, но вы ошибаетесь, альмиранте, я скорее — наоборот, — протянул Ротгер, ненадолго отрываясь от своего занятия. — Разве неприятно? — Бешеный снова двинул головой вниз-вверх, заставляя Альмейду хрипло застонать. Перед глазами всё плывёт и плавится, кошкины штаны делают возбуждение невыносимым, а стоны альмиранте вышибают остатки почти растаявшего рассудка. Этот невозможный человек с ним, сейчас, он тоже этого хочет — от этих мыслей впору взвыть и содрать эти штаны к закатным тварям. Ещё несколько движений и Ротгер отстранился, возвращаясь губами к шее любовника, Рамон выругался. — Что не так? — Я хочу… — Вальдес прикусил ключицу, развязывая, наконец, штаны, — тебя хочу… — оставил засос на груди, — полностью, — выдохнул прямо в губы. Сосредоточенный взгляд чёрных от возбуждения и недостатка света глаз. Не понимает. Ну должен же догадаться! Нет, не понимает. — Внутри, — Ротгер шепнул прямо в ухо, прикусывая мочку. Что это? Альмейда смущается! От этой мысли накрыло каким-то щенячьим восторгом, и Вальдес, рассмеявшись, боднул Рамона в плечо. Штаны с бельём отлетают в сторону. О, Абвении, неужели! — У тебя есть какое-нибудь масло или мазь? — В комоде, в нижнем ящике… морисское масло в углу, дарили… Конечно, в нижнем ящике и в углу — альмиранте и не пользовался им ни разу. Ведь не пользовался? Ротгер, легко поцеловав Альмейду в губы, соскакивает с кровати и направляется к комоду. В темноте ни кошки не видно, и приходится дрожащими руками зажигать свечу. Вот он блестит стеклянным боком среди одежды, действительно в самом углу. Вальдес вытаскивает его, ногой нетерпеливо задвигает ящик и, обернувшись, застывает. Рамон успел сесть на кровати и теперь смотрел на него тёмным, жадным взглядом, так, что захватывало дух. Ноги подгибаются и не слушаются от этого взгляда — его хотят, он нужен, ему не обязательно мучиться одинокими ночами. Больше не нужно. Бешеный не сомневается, что в его глазах отпечаталось такое же выражение. Вальдес уже собирается затушить свечу, но… — Оставь. Хочу тебя видеть. Иди сюда. Ротгер повинуется, глядя в глаза, полыхающие марикьярским огнём. Теперь они поменялись местами: Ротгер лежит на спине, ноги широко разведены, а Рамон чертит языком замысловатые узоры на его коже и ласкает рукой возбуждённый клинок. Смазанный палец нерешительно касается сжатого кольца мышц и осторожно проникает внутрь, растягивая. Ещё не больно, но немного неприятно. Рамон добавил второй; Вальдес сжал губы, упрямо пялясь в тёмный потолок. Вдруг сладкая судорога острым удовольствием прошила тело, а потолок покрылся цветными пятнами. Бешеный невидяще распахнул глаза и выгнулся всем телом. — Рамэээ… — беспомощно и удивлённо протянул Ротгер и толкнулся навстречу. Рамон с каким-то утробно-звериным рыком убрал пальцы, перевернул Вальдеса на живот и вздёрнул на четвереньки. Между ягодицами ткнулось большое и горячее, и Ротгер заёрзал предвкушающе. Альмейда выдохнул с полным муки стоном и толкнулся вперёд сразу на всю длину. Вальдесу показалось, что он распался на несколько частей, все они существуют отдельно, причиняют невыносимую боль, и нет никакой возможности собрать их воедино. Можно только беспомощно уткнуться в покрывало, сжав его зубами и вцепившись руками, стараясь не стонать. Альмейда покрывал лёгкими быстрыми поцелуями его плечи, спину, поясницу. — Прости, прости… Знаю, что больно, — заполошно шептал Рамон и, обхватив опавшую плоть, пытался вернуть возбуждение. Через несколько минут боль отступила. Ноги ещё дрожали, но Вальдес смог оставить покрывало в покое, выпрямить руки и выдохнуть: «Двигайся». Толчок. Раз, два. Пришлось опять вцепиться в многострадальную ткань. Сзади шумно дышал и тихо стонал Альмейда. Три. Рамон всё время меняет угол и целует напряжённую спину. Четыре. Уже знакомое удовольствие приходит неожиданно, руки подгибаются, и поза Ротгера становится совсем непристойной, хотя куда уж больше… Вальдес стонет и подаётся назад. Толчок, ещё раз. Бешеный уже точно не скажет, где находится потолок, а где пол. В ушах шумит и звенит, сердце ощущается пульсирующим комком в горле, чужие и свои стоны слышатся то отчётливо, то как сквозь толстую стену. Время больше не существует — оно лопается мыльным пузырём. И хорошо, очень хорошо, просто невыносимо и уже больно от этого хорошо. Ещё пара движений, и мир окончательно потерял сколько-нибудь чёткие очертания. Ротгер закричал, а может, ему только показалось. Сзади громко протяжно стонет и содрогается Рамон, и нет ничего сейчас важнее того, что ему также хорошо. Мир постепенно возвращается к исходному положению кусками мозаики. Вальдес обнаруживает, что лежит на груди Альмейды, а его волосы подвергаются разного рода надругательствам в виде перебирания, поглаживания, оттягивания и деления на мелкие прядки. Его даже привели в относительный порядок, вот бы ещё суметь забраться под покрывало, и было бы вице-адмиралу Талига счастье. — Рамон? — Вальдес принялся водить пальцем по широкой адмиральской груди, рисуя какие-то непонятные завитки. — М? — Ты давно… хотел? — Давно. — А почему?.. — А ты, почему? — Честно, я думал, ты мне нос сломаешь в гостиной, и на этом дружба закончится. — То-то и оно. — Ну, кажется, обошлось малой кровью, — Ротгер ухмыльнулся, — только я теперь в седле сидеть не смогу пару дней, да и ходить завтра буду, как излишне популярная шлюха, ведь ты всё-таки очень большой — протянул Ротгер, поднял голову и увидел, что альмиранте хмурится и снова смущён. — Ты раньше был с мужчиной? — вопрос Альмейды был неожиданностью. — Так — нет. — Но… — Я хорошо знаком с теорией. — Не хочешь получить откровенность на откровенность? — Рамон вопросительно взглянул ему в глаза. — Брось, по тебе и так видно, — усмехнулся Ротгер. — Пару часов назад я ещё мог сомневаться, но не теперь. Ротгер возвращает голову в исходное положение и уже дремлет, когда Рамон снова начинает ёрзать. — Ротгер, ты ничего никогда не замечал? — слышно по интонации, что ему почему-то важен этот вопрос. — Знаете, альмиранте, у вас в малой гостиной висит замечательное зеркало, в которое вас было прекрасно видно, пока я переодевался.