Абсолютное время года

осени и зимы переплет воздух на вкус, как сода календарь, как обычно врет настало абсолютное время года Ким Чунмён не любил неприятностей. В колледже он был невидимкой: учился средне, в общественной жизни не участвовал. Он выбрал оптимальную тактику для выживания, отсчитывая месяцы до окончания учебы. О том, что его ждет потом, Чунмён старался не думать, но каждый раз, проходя мимо рынка, он вспоминал об обещании дяди взять его продавцом в одну из палаток. Перспектива сомнительная, но Чунмён успокаивал себя тем, что всегда сумеет заработать на кусок хлеба. Ким не любил неприятностей, поэтому почти бежал в колледж. Первая пара должна была начаться через десять минут, а он опаздывал. До двух часов ночи Чунмён помогал маме пришивать пуговицы и крючки к костюмам: неподалеку от их дома была химчистка, в которой периодически обслуживались актеры шоу-труппы, выступающей в барах и ночных клубах города. Они доплачивали за мелкий ремонт, поэтому хозяйка химчистки позволяла маме Кима брать костюмы домой, прибавляя небольшую, но значимую для маленькой семьи сумму к ее зарплате. Всю ночь Чунмёну снились пуговицы и крючки, которые отрывались, как только он заканчивал их пришивать. Проснувшись и взглянув на часы, он понял, что забыл завести будильник. Проклиная все на свете, Ким натянул мятую форму и выбежал из дома, забыв прихватить оставленные мамой деньги на покупку обеда. До колледжа оставалось три квартала, и Чунмён успевал. Он пошел медленнее, облегченно выдохнув. Но не успел он по-настоящему обрадоваться, как его окликнули: из узкого проулка высунулась алая голова Чанёля. Не дав Киму сказать ни слова, Чанёль схватил его за плечи и втянул в проулок, прижимая к холодной стене. — Ты должен мне помочь! — выпалил он, и облако пара вырвалось из его рта. Чунмён рассеянно проследил, как чужое теплое дыхание растворяется в осеннем воздухе. Чанёль не был его приятелем, но жил в многоэтажном доме неподалеку, и их мамы вместе работали. Он был неплохим парнем, иногда здоровался с Кимом, но предпочитал держаться собственной компании старшекурсников: в меру безбашенных, но желающих казаться крутыми. Чанёль часто попадал в неприятности и дважды был на волоске от исключения. Чунмён избегал его, потому что «Пак Чанёль» и «не высовываться» не существовали в одном предложении и совершенно не вписывались в тактику выживания в колледже. — Я опаздываю, — пробормотал Ким, сбрасывая руки Чанёля с плеч. — Пожалуйста, — взмолился Чанёль, заглядывая ему в лицо, и в его глазах было столько отчаяния, что Чунмён вздохнул. — Чего тебе? — Понимаешь, — Чанёль нервно теребил рукав форменного пиджака и был совсем непохож на уверенного и смешливого Чанёля, едва кивающего Киму в коридорах колледжа. — Понимаешь, я задолжал парню, который задолжал парню, который задолжал Сехуну. Чунмён нахмурился. Он ничего не понял, кроме одного: у Чанёля большие неприятности, в которые он хочет втянуть и его. Сехуна в колледже знали все. В следующем году он выпускался, и весь учительский состав с директором во главе считали дни до этого момента. Сехун был ходячей катастрофой: из обеспеченной семьи, опрятный, симпатичный, неглупый, он обладал отвратительным характером. Он с готовностью занимал деньги любому, кто попросит, но ставил четкие условия по возврату долга. Если условия нарушались, все заканчивалось печально: должника избивали и отнимали все ценное, что находили при нем. Сехун редко дрался сам, но говорили, что в бою ему нет равных если не во всем городе, то, по крайней мере, в их колледже точно. Его боялись, о нем сплетничали, и все ученики разделились на две неравные группы: большая половина хотела дружить с ним, меньшая (Чунмён относил себя к ней) старалась держаться от него как можно дальше. — Еще раз, только подробнее, — обреченно попросил Ким. На первую пару он уже опоздал. Чанёль торопливо улыбнулся и поспешил объяснить, пока Чунмён не передумал его слушать и, чего доброго, не сбежал. — Я занял деньги у второкурсника Муеля. Мне не хватало на… — Чанёль запнулся. — В общем, мне не хватало. Оказалось, что Муель в свою очередь занимал у Сон Джуна, который до этого занял крупную сумму у Сехуна. Два дня назад Сон Джуна отчислили, и он уехал из города. Его долг повесили на Муеля. Муель, придурок чертов, узнав об этом, сразу уехал в деревню к бабке. Вчера мне дали понять, что долг Сон Джуна — теперь мой долг. — Сколько? — спросил Чунмён. — Триста тысяч. — Сколько?! — Киму показалось, что он ослышался. — У меня и двадцатой части таких денег нет! Я не смогу тебе помочь, извини. Зачем ты вообще связался с ними? Чунмён потрясенно смотрел на Чанёля, который прятал глаза. Триста тысяч! Сехун жестко разделывался с теми, кто должен был ему куда меньше. — Я не прошу в долг, — охрипшим от волнения голосом прошептал Чанёль. — Я прошу помочь. — Но что я… — начал было Ким, но Чанёль перебил его. — Сехун сказал, что ты красивый. Чунмёна никогда не подводил слух, но уже во второй раз он подумал, что расслышал как-то не так. Неправильно. Непонятно. — Он правда так сказал, — быстро затараторил Чанёль. — Ты пару недель назад сидел с тетрадкой в столовой, чесал щеку ручкой. Она была открыта, а ты не сразу заметил. У тебя вся щека синяя была! Кто-то за нашим столиком показал на тебя пальцем, вокруг начали смеяться. А Сехун посмотрел и сказал, что ты красивый. И все заткнулись. Чунмён покраснел, раздраженно закусив губу. Он вспомнил тот день. Только к концу занятий он понял, почему вдруг перестал быть невидимкой, и люди в коридорах хихикают ему в спину. В зеркале туалета он увидел глупого мальчика с испачканным лицом. Впервые за долгое время ему захотелось плакать. Красивый… — Ты что-то перепутал, — зло сказал Чунмён. — Я сидел за тем столиком, — горячо возразил Чанёль. — Сехун действительно… — Не имеет значения, — почти выкрикнул Ким. — Говори, что ты хочешь от меня? — Я подумал, что ты мог бы… Ну, попросить за меня. У Сехуна. Понимаешь, я могу вернуть долг, но не сразу. Частями. Через месяц, может. Если бы ты… Попросил бы отсрочки, — Чанёль запинался, подбирая слова. — Он согласится, если попросишь ты. Как мой друг. — Откуда тебе знать? — спросил Чунмён. — Он может считать меня хоть самым красивым на свете, но это просто слова. Я не должен тебе помогать. Я не буду этого делать. Ким отпихнул Чанёля плечом и вышел на тротуар. Как глупый Пак Чанёль мог предолжить ему такое? Идти к Сехуну, унижаться, просить. Красивый… Чунмён тряхнул головой. Глупости. Чанёль не собирался сдаваться. Он шел за Кимом до самого колледжа, трогательно держался за рукав его пиджака, заглядывал в лицо, пробовал шутить и давить на жалость, и Чунмён сдался, проклиная себя за слабость. Он согласился попробовать поговорить с Сехуном, разом перечеркнув кодекс выживания, которого старательно и неукоснительно придерживался целый год. — Попытка не пытка, — ободрял его Чанёль. Иди к черту, думал Чунмён, но только коротко кивал. В животе поселилось мерзкое чувство тошноты. Впервые Ким не пожалел о том, что забыл деньги дома: есть не хотелось совершенно. Сегодня он готовился впутаться в самую большую неприятность в своей жизни. Занятия закончились невозможно быстро. Ким даже надеялся, что куратор оставит его после пар в наказание за опоздание, но тот лишь махнул рукой, позволив ему идти домой. Чунмёна тошнило, его ладони стали противно влажными, а Чанёль не отходил ни на шаг, нервно теребя рукав. — Он и остальные собираются сегодня за футбольным полем. Остальные — это те, кому удалось в этом месяце войти в компанию Сехуна. Близких друзей у него не было, его свита постоянно менялась: кто-то уходил, кого-то выгоняли. Киму было паршиво, а стало еще хуже, едва они с Чанёлем подошли к краю поля. — Дальше не пойду, — сказал Чанёль, хлопая Чунмёна по плечу. — Удачи. Какой же он все-таки трус, рассеянно подумал Ким, нервно сглатывая. Он шел по полю, словно оно было не футбольным, а минным. Кто-то из компании Сехуна, расположившейся на гниющих деревянных трибунах, показал на него пальцем. Десяток лиц повернулось в сторону Чунмёна. Тело предательски дрогнуло, и он споткнулся, едва не падая на грязную траву. До него донеслись слабые смешки. Чунмён хотел развернуться и убежать, но теперь это выглядело бы так же нелепо, как и то, что он продолжил свой путь, стараясь глубже дышать и не смотреть на Сехуна. Сехун сидел на трибуне в белой куртке, накинутой на плечи. Среди грязновато-коричневых цветов уходящей осени, куч мусора и налитого свинцом неба, он казался единственным чистым и светлым пятном. Но Ким знал, как обманчива бывает внешность, поэтому он отчаянно трусил, подходя к трибунам. Боялся он не столько Сехуна и его дурной славы, сколько необходимости отказаться от своей невидимости, тщательно подогнанной под себя, выверенной, сросшейся с ним, спасительной. — П-привет, — запинаясь, выдавил из себя Чунмён, стараясь не ежиться от чужих холодных взглядов. Никто не ответил на его приветствие. — Поговорим? — спросил Чунмён, глядя Сехуну в глаза. — Говори, — равнодушно позволил Сехун, чуть наклоняясь вперед и щурясь, словно хотел лучше разглядеть Кима. Чунмёну не хотелось говорить при всех, но и отзывать в сторону Сехуна он тоже не хотел. Привлекать лишнее внимание, давать пищу для насмешек и сплетен — вот чего Ким сейчас не хотел больше всего на свете. До конца колледжа оставалось два года, которые требовалось пережить без потерь. И, черт возьми, он справлялся, пока не появился глупый Чанёль. — Я знаю, что Пак Чанёль должен тебе триста тысяч. Он их вернет, — Ким говорил, и голос его почти не дрожал. — Только до конца недели он не успеет. Ему нужен месяц. — Почему ты просишь за него? — спросил Сехун, спрыгивая с трибуны и подходя ближе. Настолько, что Чунмён мог бы разглядеть каждую ресницу на его глазах. — Чанёль мне друг, — ответил Ким, неловко отступая на шаг. — Хорошо, — просто сказал Сехун, поворачиваясь спиной и возвращаясь на трибуну. — Хорошо? — переспросил Ким, чувствуя, как волна облегчения затапливает его изнутри. Сехун больше ничего не сказал, но кивнул высокому парню слева от Чунмёна. Парень ухмыльнулся и потер свои огромные кулаки друг о друга. — Если через месяц Чанёль не вернет деньги, — весело сказал парень, — то его долг перейдет к тебе. Кто-то присвистнул, несколько девчонок в компании рассмеялись. Чунмён повернулся и пошел прочь по футбольному полю, не разбирая дороги. Он убьет Чанёля. Он его убьет. нет никого быстрее октября он играет на опережение за мной мои якоря я снова терплю поражение Чанёль умирать не хотел, поэтому ловко уворачивался от ударов Чунмёна: Ким догнал его в нескольких кварталах от колледжа и, не говоря ни слова, ударил по лицу. Удар вышел слабым и смазанным, и Чунмён не собирался останавливаться на этом. Ему хотелось причинить Чанёлю боль, потому что в нем говорили гнев, обида и страх. Никогда еще Ким не чувствовал в себе столько злости, как в дурацкий октябрьский день, который заканчивался так же паршиво, как начался. Чунмён еще несколько раз попытался ударить Чанёля, но гнев схлынул, оставляя после себя глухую усталость. Ким отступил назад, разжимая кулаки и тяжело дыша. — Если ты не вернешь деньги через месяц, — сказал он, — долг повесят на меня. Чанёль примиряюще поднял руки: — Все ведь получилось! Не злись, пожалуйста. Я обещаю, что верну до конца месяца. Даже раньше! Спасибо тебе, я готов выполнить любую твою просьбу, только попроси. — Тогда катись к черту, — устало пробормотал Чунмён. — Не подходи ко мне больше, не заговаривай со мной, не смотри в мою сторону. — Но… — начал было Чанёль и осекся, увидев, что Ким серьезен. Они какое-то время нерешительно смотрели друг на друга, а потом Чанёль обиженно пожал плечами и пошел вниз по улице. Чунмён смотрел ему в спину и не чувствовал ни капли сожаления. Три недели пролетели быстро. Дни становились короче и холоднее, вторая половина ноября принесла первые заморозки. Жизнь Чунмёна вошла в привычную колею: он снова стал невидимкой. Никаких колючих взглядов, смешков за спиной или надоедливых знакомых. Ничего. Чанёль пытался заговорить с ним всего пару раз, но Ким замечал его в коридорах колледжа и демонстративно поворачивал в другую сторону. Третьей неудачной попытки оказалось достаточно: Чанёль больше не попадался ему на глаза. Глупая история с Сехуном и чужими долгами почти растворилась в ушедшем октябре. А потом неприятности снова нашли Чунмёна. В начале четвертой недели высокий парень из компании Сехуна задержал его в мужском туалете, прижал огромной рукой к стене и, ухмыльнувшись, сказал: — Твой друг Чанёль не торопится отдавать долги. Он точно твой друг, а? На твоем месте я бы начал волноваться, Ким Чунмён. Высокий парень вышел, а Чунмён остался стоять, чувствуя, как в груди вскипает коктейль из ярости, страха и брезгливости. На следующую пару он не пошел: бросился искать Чанёля. Чанёля в колледже не было. Не появился он и на следующий день, и на тот, что наступил за ним. Ким даже сходил к нему домой: в окнах квартиры не горел свет, а на двери висел замок. В пятницу Чунмён окончательно осознал, что Чанёль его подставил. Бросил разбираться с долгом. Отлично сыграл на его уступчивости, придумал идиотскую историю про Сехуна, про дурацкое слово «красивый», а потом бросил. И это чертово «бросил» вызывало тошноту. В пятницу Чунмён нашел в своем шкафчике записку: «после занятий. за футбольным полем». Ровный твердый почерк, пять слов — приговор. Спокойная жизнь кончилась бесповоротно. Он шел по футбольному полю, засунув руки в карманы старой куртки. В воздухе пахло надвигающейся зимой. Чунмён думал о том, что неплохо было бы купить новую куртку, длиннее и теплее. Вот только денег на нее не было, а после побега Чанёля Ким остался с чужим, неподъемным для него долгом. Гнев остыл, страх отступил, и внутри у Чунмёна осталась всеобъемлющая усталость. Он был готов принять все, вытерпеть любые насмешки и угрозы. Он был готов к тому, что его могут избить, вывалять по всему футбольному полю. Ему было жалко только старой куртки и маминых слез, если ей придется увидеть его после драки. За футбольным полем никого не оказалось, кроме Сехуна. Он сидел на трибуне и пил кофе из картонного стаканчика. — Садись, — позвал он Чунмёна и протянул ему еще один стакан. Ким сел так, что между ними могло с комфортом разместиться еще несколько человек. Но кофе взял: приятно было обхватить замерзшими руками теплый стаканчик. Сехун молча смотрел, как Чунмён отпивает кофе маленькими глотками. Он заметил, и как стара его куртка, и как потерты ботинки, и как это все удивительно шло Чунмёну. — Твой друг не отдал мне долг, — сказал Сехун. — Что ты будешь делать? — Он не мой друг, — глухо ответил Ким, рассеянно прижимая еще теплый стакан к замерзшей щеке. — Ты сам назвал его так, — заметил Сехун. — Я ошибся. Чунмён знал, что Сехун снова задаст вопрос о том, что же он будет делать с долгом. Это неизбежно. В конце концов, они для этого здесь и сидят. Вокруг не было ни души, но Чунмён знал, что если Сехун захочет повторить свой вопрос, сопровождая его парой ударов, ему невозможно будет противостоять. Киму не удалось даже задеть Чанёля, что тогда говорить о Сехуне. Поэтому Чунмён вздохнул и сказал: — Мне будет сложно отдать такой большой долг. — И бежать тебе некуда, — задумчиво проговорил Сехун, вглядываясь в темнеющее небо. — Некуда, — согласился Чунмён. Это была чистая правда: родственников кроме дяди и мамы у него не было. Бросить колледж он не мог. Вечно бояться кого-то — тоже. — Я слышал, — начал Сехун, — ты посредственно учишься по всем предметам, кроме английского. По английскому ты лучший среди всех групп твоего потока. — Мне нравятся языки. — Ты мог бы помочь мне подтянуть английский и подготовить меня к выпускному экзамену. Три месяца занятий у хорошего репетитора будут стоить почти пятьсот тысяч. Ты, конечно, на хорошего репетитора не тянешь, но твои услуги обойдутся мне ровно в триста тысяч. Три месяца занятий, и мы в расчете, — сказал Сехун, заглядывая Чунмёну в лицо. Чунмён удивленно приоткрыл рот. Никто не собирался его бить, и ему не придется искать подработку, экономить на обедах в столовой и бояться. Сехун, который знал о нем больше, чем можно было предположить, предложил идеальный выход. Если бы он не был одним из ключевых звеньев в цепочке его неприятностей, Чунмён, возможно, почувствовал бы к нему что-то вроде благодарности. — Я согласен, — быстро выпалил Ким, пока Сехун не передумал. — Три месяца за триста тысяч. По рукам. Он протянул руку. Сехун удивленно посмотрел на нее, но пожал. Когда он поднял голову, отрывая взгляд от их скрепленных ладоней, Чунмён понял, что впервые видит, как Сехун улыбается. у нас с тобой есть future, но оно такое нечеткое перебирай меня, перебирай меня словно четки Два занятия они провели после пар в пустом классе. Чунмён стеснялся, пытался вспомнить, как ведут занятия преподаватели, какие слова они находят, чтобы объяснить материал. У него начало получаться. По крайней мере, если Сехун и был недоволен его стараниями, то молчал. У Сехуна обнаружились трудности с грамматикой и произношением и отличный словарный запас. Чунмён сперва подумал, что с такой хорошей памятью, он сумеет подготовить его к экзаменам за меньший срок. Правда, уверенность растаяла после первого часа занятий: Сехун оказался учеником способным, но трудным. Если у него что-то не получалось, то он медленно, но верно закипал. — Третье занятие проведем у меня дома, — сказал Сехун, вырывая из тетради испорченные неправильно выполненным упражнением листы и комкая их. — Не хочу больше мерзнуть в слабо отапливаемом классе. Чунмёну оставалось только согласиться молчаливым кивком. Дом Сехуна его удивил. Маленькая съемная квартирка в центре произвела на Кима куда большее впечатление, чем произвел бы самый роскошный дворец. Квартирка совершенно подходила своему хозяину: светлая и чистая. И все-таки Чунмён не смог скрыть озадаченного выражения лица. Он действительно ждал если не дворца, то большого и просторного дома с кучей сложной техники, для которой у него не найдется даже названия. Сехун заметил это и напрягся, пропуская его в комнату. — Я не живу с родителями, — просто сказал он. Чунмёну стало стыдно. Он не собирался ничего спрашивать, тело само подвело его. — Ты не должен… — начал он, смущенно переминаясь с ноги на ногу в маленькой гостиной, не решаясь посмотреть на ее хозяина. — Обо мне разное говорят, — прервал его Сехун. — За мою учебу действительно платит отец, но все остальное я даю себе сам. Ты знаешь, каким образом я получаю деньги. Стоило один раз попробовать, и я уже не могу остановиться. Чунмён не знал, что сказать. Ему было не по себе от чужой откровенности, но вместе с тем доверительный тон Сехуна позволил ему немного расслабиться. Он даже попытался улыбнуться. — Тебе жарко? — вдруг спросил Сехун. И, не дождавшись ответа, распахнул окно. Только когда прохлада коснулась его влажного лица, Чунмён понял, что ему действительно было жарко: квартира Сехуна была сильно натоплена. — Люблю тепло, — пояснил Сехун, выкладывая из рюкзака тетради. — Тогда, может, закроем окно? Мне уже не жарко, правда… Я могу снять свитер. Сехун ничего не ответил и жестом пригласил Чунмёна сесть рядом. Они занимались два часа, пока на улице не стало совсем темно. Сехун трижды вырывал из тетради листы, но к концу занятия сумел выполнить одно упражнение без единой ошибки. — Повезло, — буркнул он, захлопывая учебник. — Через пару недель это перестанет быть везением, — серьезно сказал Чунмён. — Спасибо. Сехун посмотрел ему в глаза и улыбнулся. Ким еще не привык к его улыбке, которая делала лицо Сехуна удивительно открытым и совсем мальчишеским, сглаживая привычную хмурость лба и холодность глаз. Чунмён улыбнулся в ответ. Не осталось злости на Чанёля, не осталось страха. Чунмён был готов узнавать Сехуна, открывая его заново, отбросив сплетни, перешептывания и кривотолки. Он не мог не обратить внимание на то, что Сехун не вписывается ни в одно его правило (главное из которых — «не выделяйся»), но лихорадочное «а если» поселилось в нем, заставляя игнорировать возможную угрозу. Это было настолько серьезно для устоявшегося мирка Чунмёна, что впервые за последние годы он почувствовал себя живым. в это время года еще нет морозов, но вместо стихов рождается проза и все наши сгорают города словно вавилон или рим , а мы просто увеличиваем дозу и никому об этом не говорим. — Так дело не пойдет! — воскликнул Чунмён, забирая у Сехуна тетрадку. — Хватит вырывать листы, от этого твои ошибки никуда не денутся. Сехун раздраженно хлопнул учебником по столу и встал: — Пойду налью себе воды. Тебе принести? — Да, пожалуйста. Чунмёну хотелось пить. В комнате было душно, но он больше не позволял Сехуну открывать окно. Впрочем, иногда Сехун не выдерживал поникшего вида Кима и все-таки распахивал окно, позволяя зимнему холоду ворваться в квартиру. Чунмён краснел и пытался возражать, а Сехун просто накидывал куртку. После пятнадцати занятий Чунмёну стало казаться, что они знакомы уже давно. Сехун из ходячей катастрофы и вечной темы для сплетен превратился в просто Сехуна — человека со своими недостатками и сильными сторонами, у которого была удивительная улыбка и упрямая складка губ. Чунмён учил его английской грамматике и учился сам: выходить из тени, доверять другим, не бояться стать видимым и осязаемым. В колледже ползли слухи. На Чунмёна косились, тайком показывали пальцами, шептались за спиной. К этому было непросто привыкнуть, но Ким справлялся. Преодолевал свой страх, здороваясь с Сехуном в колледже, подсаживаясь за его столик в столовой, позволяя себе иногда приходить за футбольное поле. За футбольным полем ему не нравилось. Там Сехун снова превращался в Сехуна из сплетен: жесткого, хмурого, равнодушно подсчитывающего чужие долги. Чунмён чувствовал себя не в своей тарелке и сбегал под любым предлогом. Сехун все понял и больше не звал его с собой на трибуны. Ким чувствовал нелогичную смесь благодарности и сожаления. Шла последняя неделя декабря, когда появилось слово. «Друг». Чунмён однажды подумал про Сехуна «мой друг» и испугался. У него никогда не было друзей. Был только Чанёль, который иногда кивал ему в коридорах. Но Чанёль оказался придурком, а Сехун - удивительным. Не таким, каким его рисовали чужие слова. — Держи, — Сехун протянул ему стакан и сел рядом. — Спасибо, — пробормотал Чунмён, делая глоток. Рука неловко дернулась, и струйка воды побежала по его подбородку прямо на свитер. — Ох. Чунмён поставил стакан на стол, опуская глаза на темные пятна. Глупо вышло. Сехун будет думать, что он неуклюжий. Хотелось сказать что-нибудь забавное, чтобы сгладить неловкость, но слова не шли к Чунмёну, а потом и вовсе последние мысли исчезли, потому что Сехун протянул руку и коснулся его подбородка. Стер подушечками пальцев влажную дорожку. Слишком личный, слишком интимный жест. — Знаешь, — сказал Сехун, задумчиво рассматривая испуганно замершего Чунмёна, — ты красивый. Особенно когда думаешь, что это не так. Однажды ты сидел в столовой, пачкая ручкой щеку, закрывшись ото всех, словно хотел спрятаться. Я посмотрел и впервые увидел тебя, хотя до этого десятки раз встречал тебя в коридорах. Чунмён почувствовал, что заливается краской. Господи, зачем Сехун вспомнил тот дурацкий день? Ким выглядел тогда глупым мальчишкой. «Ты красивый». Хоть в этом Чанёль действительно не соврал. — Я не… — Чунмён выдохнул, собираясь с мыслями. — Открой окно, пожалуйста. Сехун улыбнулся и встал. К тому моменту, как он вернулся за стол, сердце Чунмёна забилось ровнее, и он выбрал новое упражнение из учебника. — Только больше никаких вырванных листов. Хорошо? огней плакатом разбитым циферблатом количеством пролитых дней ночь читала своей продолжительности приговор сегодня. я не сильней. Сехун готовил рамен, а Чунмён дремал за столом, положив голову на скрещенные руки. Ему снова снились пуговицы и крючки. Он с самого начала занятия выглядел усталым и прикрывал глаза, когда думал, что Сехун не смотрит. Но Сехун смотрел. Сразу заметил, что Чунмён клюет носом и сбежал на кухню, чтобы выпить воды. Когда он вернулся, Ким уже заснул. Сехун подошел к нему, стараясь не шуметь. Стоял и всматривался в его лицо. Приоткрытые губы, аккуратный нос… Челка отросла и падала Чунмёну на глаза. Сехун протянул руку, чтобы откинуть ее, но одернул себя, улыбнувшись. Тихо вернулся на кухню. Когда рамен был готов, Сехун не сразу решился разбудить Кима. Полчаса просидел на кухне с учебником, разбирая новое упражнение, шепотом повторяя правила. С каждым занятием он чувствовал себя увереннее, пытаясь говорить и писать на английском. Чунмён оказался неплохим репетитором. Отложив учебник, Сехун пошел будить Кима. — Эй, Чунмён, — позвал он, наклоняясь. Чунмён забавно сморщил нос. Сехун легко потряс его за плечо, а потом осторожно подул на лоб. — Просыпайся. Чунмён открыл глаза и несколько секунд рассеянно всматривался в лицо Сехуна, словно пытался вспомнить, где и с кем он находится. Потом понял и покраснел. Заснул! Снова попал в глупое положение. Это смущало, но Сехун смотрел так весело и по-доброму, что невозможно было почувствовать неловкость. — Будешь рамен? — спросил Сехун, улыбаясь. — Буду, — с готовностью согласился Чунмён. Они ели горячую лапшу, сидя в тишине на полу, и это казалось самым правильным, что есть в этот вечер на свете. — Куда после колледжа? — спросил Сехун, отставляя пустую миску. Чунмён помедлил, но ответил: — К дяде на рынок. Он обещал место продавца в палатке. Сехун кивнул, самому себе или Чунмёну — было непонятно. — А ты куда? — Тебе не нравится то, что я делаю? — вместо ответа спросил Сехун. Это был прямой и серьезный вопрос, который требовал только одного — честности. И Чунмён ответил так, как действительно считал: — Да. Мне не нравится. — Это получается у меня лучше всего, — сказал Сехун, отворачиваясь. — Но я попробую зарабатывать по-другому. Чунмён ничего не просил у Сехуна: ни признаний, ни обещаний, ни объяснений. Но два с половиной месяца пролегли между прежним Чунмёном и тем, который сейчас сидел на полу напротив Сехуна. В два с половиной месяца укладывалась их странная история, выросшая именно из недопонимания, долгов и жестокости. Поэтому Чунмён робко, одними пальцами, коснулся запястья Сехуна и сказал: — Было бы неплохо, если бы ты попробовал. Сехун смотрел ему в глаза. Долго и серьезно, а потом взял его пальцы в свою ладонь и сжал. Почти неосязаемо, совсем легко. Но Чунмён дернулся, будто от удара током. По спине пробежали мурашки, и стало душно, хотя окно было распахнуто. — У тебя руки ледяные, — сказал Сехун. — Я закрою окно. — Я сам, — поспешно воскликнул Чунмён и бросился к окну. Он пытался повернуть ручку и толкнуть окно, но от волнения не мог вспомнить, в какую сторону надо поворачивать. Сехун не выдержал и подошел сзади, накрыв его руку своей рукой и повернув ручку. Чтобы толкнуть окно, ему пришлось податься вперед, и Чунмён спиной ощутил прикосновение его груди. Он снова дернулся и замер. Сехун положил руки ему на плечи и уткнулся носом в затылок. Шумно вдохнул и спросил: — Ты меня боишься? — Нет, — тихо ответил Ким. — Тогда расслабься. И Чунмён расслабился, позволив Сехуну обнять и притянуть ближе. Позволив себе довериться. Полностью. Абсолютно. — Сегодня я не сильней, — прошептал Сехун, обдав ухо Чунмёна жаром своего дыхания. — Хотел сделать это с того момента, как впервые увидел тебя. Я такой дурак, Ким Чунмён. Ты не представляешь, какой дурак… Я в первый раз ощутил страх и робость и не смог бы подойти к тебе сам даже под страхом смерти. Мне казалось, что я не имею права лезть к тебе, пытаться пробраться в твой мир. Знаешь, Чунмён, когда я спросил у тебя про долг, я больше всего боялся, что ты скажешь, что не собираешься ничего отдавать, и уйдешь. Тебя бы никто не тронул и пальцем. В самом деле... Я бы просто тебя отпустил. Сехун едва коснулся губами шеи Чунмёна. Чунмён улыбнулся и тихо сказал: — Наверное, это самое длинное признание на свете. здравствуй, моя хиросима. держи чистосердечное я буду любить тебя всю зиму, а зимы тут бесконечные. В середине января Чунмён встретил в коридоре Чанёля. Он не почувствовал ничего, кроме любопытства: как Чанёль мог так его подставить? Чувствует ли он хоть каплю раскаяния? Чанёль ничего не чувствовал, потому что широко улыбнулся и попытался хлопнуть Чунмёна по спине. Чунмён отстранился. — Ты еще обижаешься? — спросил Чанёль. — Обижаюсь ли я? — в Киме заговорила уснувшая обида. — Ты оставил мне свой чертов долг и сбежал, а теперь лезешь с дружескими приветствиями? Ты еще глупее, чем можно было подумать! — Но, — Чанёль нахмурился. Он выглядел не на шутку озадаченным. — Я же вернул долг! Вернул Сехуну все до монеты! А потом тетя попала в больницу, и мы с матерью уехали к ней. Я даже не успел попрощаться, ты ведь был на меня в обиде и… Чунмён не слушал. Он смотрел перед собой, сжимая кулаки. Ему хотелось плакать и смеяться. — Эй, — Чанёль тронул его за плечо. — Ты меня слушаешь? — Прости, — сказал Чунмён. — Я очень плохо о тебе думал. Прости. — Да ладно, — Чанёль смутился. — Объясни лучше, что вообще происходит? — Завтра за обедом, — пообещал Ким. — А сейчас мне надо идти. Чунмён едва дождался окончания занятий, и почти добежал до квартиры Сехуна, у которого был выходной. — Хочешь, закажем пиццу? — с порога спросил Сехун. — Я теперь знаю, какой ты дурак, — сказал Чунмён, толкая его к стене. Сехун все понял. Он всегда понимал мгновенно. — Я струсил. Прости меня, мне очень нужен был повод. Глупо вышло. Чунмён прикрыл глаза и уткнулся лицом в его грудь. Сехун обнял его и громко чихнул, когда опушка капюшона на куртке Кима попала ему в нос. Чунмён рассмеялся и отстранился, стягивая куртку. — Я не откажусь от пиццы, — сказал он, проходя в гостиную. Сехун разговаривал с курьером, а Ким смотрел в окно. Темное низкое небо, а в нем — сотни снежинок. Первый в году снег. Чунмён распахнул окно и вытянул в него руку, собирая белые хлопья на ладонь. — Через полчаса привезут, — Сехун зашел в гостиную. — О. Он подошел к Чунмёну, обнял одной рукой, а другую тоже протянул в окно. Ким обернулся, неловко касаясь губами губ Сехуна. Их первый поцелуй, как первые снежинки, растворился в воздухе. Но за ним последовал второй, третий и следующие. Сехун и Чунмён опустились на пол, неспешно целовались и смотрели на залетающий в комнату снег. Сехуну впервые не было холодно, как будто за окном не стоял январь. Чунмёну впервые не было душно: жар поцелуев уравновешивался заоконной прохладой. Настало абсолютное время года.