Рамки

Не выпускать. Дейн хватался за голову и на секунду отключался. Тело ныло, кричало, сознание горело. Он повторял про себя имена и слова. Только бы не отключаться. Только бы не сотрястись. Только бы. Ему не нравилось. Люди казались интересными — когда он смотрел на них со стороны. Как и что они делали. Как они суетились. Болтали о своём. Волновались. Хотели, планировали. И это было красиво. Потому что все их узоры со звоном рассыпались. Он всегда был рядом. Следил. Выжидал. Подслушивал. Не подходил ближе, но втёрся в доверие. Стоял на грани. А потом появились эти трое, и его захлестнуло. Он полноценно вступил в игру, и понял, что всё, что было, осталось позади. Вокруг замелькал калейдоскоп событий и красок. То там, то тут вздрагивали силуэты. Он видел других олов, но они были лишь пешками. А он был эпицентром взрыва, в котором смешалось всё — и его собратья, и люди. На полотно спокойной жизни словно вылили ушат воды, и краски потекли, завиваясь и смешиваясь. Рассеянный свет сквозь витражи ложился на полотно, и у Дейна от всех этих красок кружилась голова. А затем началась болезнь. Словно вирус, поражая каждую клеточку тела, человечность расползалась по Олу, захлёстывая с головой и унося на дно. Каждая мысль стала податливо-человечной, каждое слово — по-людски мягким. Он стал одним из этих жалких существ, подверженных эмоциям; мягких, словно пластилин. Были пираты, были лезвия, были крики и пожар — но было больно не физически. Ол стойко переносил боль. Нет, хлестало другое. Человеческое. Слова, румянец, крики, пальцы в волосах. Почему они так говорят? Почему всё развернулось именно так? Дум, Лоара, пустота, — всё это горело и вертелось, обжигало и шипело. И Дейн не мог совладать с эмоциями. На щеках алели пятна, руки в синяках и ссадинах — и снова хотелось забиться в тень, будто бы он находился прямо на поверхности горящего солнца. И он умолял, чтобы это закончилось.